С вечера подул сильный западный ветер, и днём покрытые снегом поля, речка и лес при ярком зимнем солнце блестели и искрились изумрудинками. Ближе к вечеру начался сильный снегопад. Крупные снежинки падали, медленно кружась, и мягким белым пухом ложились на землю. Но поднявшийся ветер завертел снежинки, и они закружились в вышине и, падая на землю, уже не ложились ровным мягким пуховым одеялом, а, гонимые ветром, белой поземкой летели по Яндове, реке, лугу, и за рекой к лесу. Ветер всё усиливался, снегопад не прекращался, и позёмка перешла в метель, всё усиливаясь и становясь сплошным снежным круговоротом.
Чекмарь протопил на ночь печь голландку, чтобы до утра в избе было тепло, покормил кота, поужинал сам и решил пораньше лечь спать. Раньше Чекмарь вечерами до поздней ночи в жарко натопленной избе всегда чем-либо занимался: вязал бредни, сети, верши для ловли рыбы, а теперь глаза стали плохо видеть, руки не могли так быстро и ловко работать челноком, спина болела, да всё как-то было не то и не так. Чекмарь натаскал дров, сложил у голландки и русской печи, чтоб они за ночь высохли от растаявшего снега, пригасил лампу, оставив фильтр в самом малом положении чтоб свет был не ярким, в избе чтоб был полумрак и меньше сгорало керосину, разделся, перекрестился на иконы и лёг на пуховый матрас и такие же мягкие пуховые подушки, которые делала сама при жизни жена Елизавета, укрылся теплым ватным одеялом и, как всегда, перед сном стал вспоминать свою бурную, весёлую, со многими приключениями жизнь. Кот запрыгнул на кровать, залез под одеяло и, мурлыкая, улёгся там. Ветер становился всё сильнее, железная крыша громыхала на ветру. «Как бы листы не сорвало с крыши, – подумал Чекмарь, как метель успокоится, надо будет крышу осмотреть и где надо починить.» Так, перебирая в памяти многие эпизоды из своей жизни, Чекмарь уснул.
Вдруг, уже ближе к утру, кто-то громко постучал в окно. Чекмарь всегда спал чутко и любой посторонний стук или звук воспринимал моментально. Он, как по команде в армии, быстро встал с постели, сунул ноги в стоявшие рядом с кроватью валенки, накинул на плечи висевшую на гвозде телогреечку, и как был в белой рубахе и кальсонах, пошёл открывать дверь. Стук в окно не прекращался. «Что-то случилось,» – подумал он. Беда не иначе, кто может в такую непогоду прийти к нему за помощью?
«Кого бог прислал?» – громко спрашивал он, открывая дверь на крыльцо. Сильный порыв ветра рванул дверь. Метель выла и гудела, ветер гнал снег сплошной стеной. «Кто тута?» – спросил он. «Чекмарь, это я – Леший!» - услышал он знакомый голос. «А, это ты Алексей? – глядя на стоящего покрытого от головы до пят снегом Лешего, спросил Чекмарь, – Проходи в хату».
- Нет Чекмарь. Я тут постою.
- Что случилось, Лешенька, ведь ты так просто не придешь ко мне?
- Беда у нас в стойбище. Молодая кикимора ужо сутки не может разродится.
- А я, Леша, чем помогу? Это надо фельдшерицу звать, она у нас молодая, но хороший доктор, всем помогает.
- Нет, Чекмарь, не надо никого людей звать к нам, у нас это не положено. Я к тебе с просьбой: дай мне твоей Чекмаревской лекарственной, мы её натрём и внутрь дадим твоей огненной и всё обойдётся.
- Чичас, Лешенька, чичас. Я мигом. Чекмарь пошёл в кладовку, где у него хранилась его семидесятипяти градусная самогонка двойного перегона. Взял две иностранные бутылки по ноль семьдесят пять грамм, заткнутых пробкой из газеты, вышел на крыльцо и передал их Лешему со словами: «На, Лёшенька, пущай ей это поможет, поспешай к ней».
«Благодарствую, Чекмарь,» – сказал Леший, поклонился ему до пояса, повернулся и через секунду скрылся в кромешной темноте.