Революция, как Сатурн пожирает своих детей.
Жан Жак Дантон.
Париж. Конвент. Восьмое термидора.
Идёт к трибуне: бледен, молчалив.
Молчит и зал. Восторженного хора
Санклютских глоток пресечён порыв.
Все ждут. Сейчас история вершится.
Тот, кто вчера был революции мечом,
Шагает робко, чтоб не оступиться,
Не вызвать смех. Ждёт встреча с палачом
Того, кто сам вершил людские судьбы,
Был вознесён народною волной
На «Гору» революции, а ныне
Молчком идёт с поникшей головой,
Бредёт к трибуне, чтобы оправдаться,
Обосновать жестокость прежних дней
Потребностью от козней защищаться
Врагов отечества под маскою друзей.
Верньо, Эбер, Дантон и Демулен,
Лавуазье, Шенье, - имён ряд бесконечен.
Лишь Петион избег позорный плен…
О, «Неподкупный», как ты был беспечен…
«Сограждане, позора дни настали.
Меня зовут тираном. Если б был
Тираном я, меня бы осыпали
Монархи золотом, но я их победил.
Не дал им права я творить бесчинства
И преступленья дальше совершать.
Не предавал я братского единства.
Вам на меня постыдно клеветать.
Я вижу в том жестокую насмешку
Судьбы: судья сам подсудимым стал.
Я был уполномочен Комитетом
Карать врагов, и я врагов карал.
А в чьих руках Республики судьба,
Финансы, армия, страною управленье?
Отчизны кто сейчас вершит дела?
Меня гнетут тревожные сомненья.
О, я без сожаления покину
Такую жизнь, она мне не мила,
Когда интрига властвует над правдой
И страхи низкие сжимают нам сердца.
Предателям, кто под покровом дружбы,
Маскировал своё нутро - в лицо плюю.
Коль «Неподкупный» революции не нужен,
Народу завещаю смерть свою»…
Сошёл с трибуны, говорить не дали.
«Долой, тирану революции позор!»
Хула, арест, бесславное раненье.
То был на благо нации террор.
Как мог поверить в гильотины нож,
Что «бритва нации» ряды борцов сплотит
И это скопище противных мерзких рож
Ему все прегрешения простит?
На Гревской площади привычная картина,
Гогочет в предвкушении народ.
Диктатора ждёт плаха – гильотина.
Сегодня он, а завтра, чей черёд?
Сансон волнуется, хотя и не премьера,
Но надо не ударить в грязь лицом.
Народ желает смерти Робеспьера,
Вчера он сам был нации отцом.
Гогочет чернь, смешки и мат отборный,
Отброшен флёр изысканных манер.
Бредёт на эшафот дорогой торной
В бинтах кровавых бледный Робеспьер.
Глядит в глаза, наполненные злобой,
Глаза толпы. Нет состраданья в ней.
Одно желанье – хищную утробу
Наполнить человечиной скорей.
Скрипит помост, идёт слегка шатаясь.
Шаг к гильотине из последних сил.
В толпе писклявый голос, насмехаясь:
«Наш Робеспьер корону нацепил».
Мгновенно вспомнились ему слова Дантона,
Что революция пожрёт своих детей,
И коль хоть раз преступишь грань закона,
Грех искупить придётся кровию своей.
Толчок в плечо. Он на колени брошен.
В нос запах крови бьёт, болотной тины.
Тяжёлый нож. У лезвия край скошен.
Свист. Хруст …и голова на дне корзины.