Рыдала скрипка. И его душа
Надрывно и неистово рыдала –
Так звук привычный, вихрем нот круша,
И таяли сердца, как лёд в бокале.
Играть, как он, никто другой не мог,
Для гения одной планеты мало!
Казалось всем, – смычком по струнам Бог
Водил рукой, и вмиг всё замирало.
И каждый раз был бешеный успех.
Однажды зритель, гулкий зал возглавив,
Сдержав одновременно плач и смех,
Всех громче восхищаясь, крикнул: «Браво!»
Он масло влил в огонь святой войны,
Той, что даёт немногим дар особый,
Сказав, – на скрипке лишних две струны,
Сними и снова – заиграй, попробуй!
Что мог Никколо возразить взамен?
Он струны снял, не ведая эксцесса.
И, вспомнив пыл своих «любовных сцен»,
На двух сыграл написанную пьесу!
Когда тонул в восторге полный зал,
Казалось всем, – нет выше совершенства,
Элизы голос, как набат сказал –
Напрасно, друг мой, не впадай в блаженство!
Спорь, словно сокол, с томной тишиной,
Когда горишь ты, то дотла сгораешь.
С твоим талантом даже на одной
Четвёртой, звонкой, для меня сыграешь!..
Вот струны сняты, может это сон?
Как на голгофе музыкой распятый,
Он на одной всего «Наполеон»,
Являя чудо, заиграл сонату.
Застыло всё, и мир был поражён!
С балкона кто-то, ветреный и юный,
Опять кричит: «Раз ты так окрылён,
Теперь сыграй на скрипочке бесструнной!»
Маэстро молвил: «Пара пустяков!
Всё, что должно быть, – сбудется когда-то…»
Взяв барабан, с усмешкою, без слов
На нём исполнил лихо пиццикато.
Безумствуя, кипела в жилах кровь,
Влекла творца в неведомые дали.
Ни музыка, ни деньги, ни любовь
Земного счастья гению не дали.
Концерты, встречи, и… едва живой,
Не растеряв житейскую беспечность,
Оставив скрипку чудную «вдовой»,
От нас ушёл он, не простившись, в вечность.