М. П. 7. Россия. Вильно. Варшава. Высоцкий

Владимир Ермоленко
Весною в Вильно с бабушкою очутились.
Весна прозрачная в тот год была.
Запомнилась мне каплица средь прочих шпилей,
У ней икона Остробрамской богоматери собой венчала воротА.
В зеленоватом, золотистом блеске
Весь город был от листьев первых.
Во полдень с Замковой горы
Стреляла пушка времён Наполеона холостым.
О бабушке. Она начитанная очень
И без конца мне объясняла всё и вся.
Из Вильно мы в Варшаву прибыли, остались у меня
Две вещи в памяти с поездки той не больше.
То памятник Копернику, что инквизицией сожжён,
За то что «гелиоцентризм» понятье ввёл.

*
Второе ж то - кавярни были.
«Пшевруцной кавой» угощались в них -
То «перевёрнутое кофе», в оном было
Побольше молока, чем кофе, и
Ещё меренгами в кавярнях угощались -
Пирожными, что тут же начинали таять
Холодной маслянистой сладостью во рту.
Нам подавали эту вкусноту
Полячки - девушки вертлявые, так помню,
Передники их были в складочку гофре...
Я тему «рая» поменяю резко здесь -
Прочитан как-то стих - Высоцкий
Был автором того стиха...
И есть про Польшу тоже там.

==
Всё, что описывал М.П. красиво,
То было в Польше до обеих войн,
Которые прошли по этим землям мирным
Огнём и ужасом, и Смертию с косой.
Так вот, Высоцкий уж в году послевоенном
Поехал во Европу, да, на «Мерседесе»...
Душа его и сердце, да и мозг
Ему в попутчики людей из тех войны годов
На место штурмана сажали для беседы...
И вот он в Польше - шутит, мол, а где
Красивы паночки?... Старик ему: «Посгинули, в земле...»
И замолчал, как б груз принЯл на плечи.
Война и мир, кошмар и радость, тьма и свет...
Перечитал сей стих*, и вновь мурашки по спине.
==



Бабушка взяла меня с собой в одно из религиозных путешествий. Я был счастлив этим... Мне было тогда восемь лет.
Я помню прозрачную виленскую весну и каплицу Острая Брама, куда бабушка ходила к причастию.
Весь город был в зеленоватом и золотистом блеске первых листьев. В полдень на Замковой горе стреляла пушка времен Наполеона.
Бабушка была очень начитанная женщина. Она без конца мне все объясняла.
Из Вильно мы поехали в Варшаву. Я запомнил только памятник Копернику и кавярни, где бабушка угощала меня «пшевруцоной кавой» – «перевернутым кофе»: в нем было больше молока, чем кофе. Она угощала меня пирожными – меренгами, таявшими во рту с маслянистой холодной сладостью. Нам подавали вертлявые девушки в гофрированных передниках.
=
Каплица Острая Брама — часовня в Вильнюсе над воротами с иконой Остробрамской богоматери.

Коперник Николай (1473—1543) – польский астроном, создатель гелиоцентрической системы мира.

//

Отрывок из книги
Константин Георгиевич Паустовский
Повесть о жизни.
Книга первая «Далёкие годы»
Глава «Поездка в Ченстохов»

——
*- и вот этот стих Владимира Высоцкого

Дорожный дневник
1973 год
*
Ожидание длилось, а проводы были недолги -
Пожелали друзья: «В добрый путь! Чтобы всё - без помех!» -
И четыре страны предо мной расстелили дороги,
И четыре границы шлагбаумы подняли вверх.

Тени голых берёз добровольно легли под колеса,
Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали.
Вечный смертник - комар -разбивался у самого носа,
Лобовое стекло превращая в картину, картину Дали.

Сколько смелых мазков на причудливом мёртвом покрове!
Сколько серых мозгов и комарьих раздавленных плевр! -
Вот взорвался один, до отвала напившийся крови,
Ярко-красным пятном завершая дорожный шедевр.

И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя,
Устремились в пробой - ну, попробуй-ка, останови!
И в машину ко мне постучало просительно время -
И впустил я его, а замешано было оно на крови.

И сейчас же в кабину глаза сквозь бинты заглянули
И спросили: «Куда ты? На запад? Вертайся назад!»
Я ответить не смог: по обшивке царапнули пули.
Я услышал: «Ложись! Берегись! Проскочили! Бомбят!»

Этот первый налёт оказался не так чтобы очень:
Схоронили кого-то, прикрыв его кипой газет,
Вышли чьи-то фигуры назад на шоссе из обочин,
Как лет тридцать спустя - на машину мою поглазеть.

И исчезло шоссе - мой единственный верный фарватер,
Только - елей стволы без обрубленных минами крон.
Бестелесный поток обтекал не спеша радиатор.
Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон.

Я уснул за рулем: я давно разомлел от зевоты.
Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?
В кресле рядом с собой я увидел сержанта пехоты.
«Ишь, трофейная пакость, - сказал он. - Удобно сидеть».

Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски.
Он опять удивился: откуда такое в войну?
«Я, браток, - говорит, - восемь дней, как позавтракал в Минске.
Ну, спасибо. Езжай! Будет время - опять загляну».

Он ушёл на восток со своим поредевшим отрядом.
Снова мирное время пробилось ко мне сквозь броню:
Это время глядело единственной женщиной рядом.
И она мне сказала: «Устал? Отдохни - я сменю».

Всё в порядке. На месте. Мы едем к границе. Нас двое.
Тридцать лет отделяет от только что виденных встреч.
Вот забегали щетки - отмыли стекло лобовое.
Мы увидели знаки, что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов, ничто на войну не похоже.
Только лес - молодой, да сквозь снова налипшую грязь
Два огромных штыка полоснули морозом по коже
Остриями - по-мирному - кверху, не накренясь.

Здесь, на трассе прямой, мне, не знавшему пуль, показалось,
Что и я где-то здесь довоевывал невдалеке.
Потому для меня и шоссе, словно штык, заострялось,
И лохмотия свастик болтались на этом штыке...

...

Ах, дороги скользкие -
Вот и ваш черёд!
Деревеньки польские -
Стрелочки вперед.

Телеги под навесами,
Булыжник - чешуя.
По-польски - ни бельмеса мы:
Ни жена, ни я.

Потосковав о ломте, о стакане,
Затормозили где-то наугад,
И я сказал по-русски: «Прошу, пани!»
И получилось точно и впопад.

Ах, еда дорожная
Из немногих блюд!
Ем неосторожно я
Всё, что подают.

А напоследок - сладкое,
Стало быть: кончай!
И на их хербатку я
Дую, как на чай.

А панночка пощелкала на счётах
(Всё, как у нас! - Зачем туристы врут?), -
И я, прикинув разницу валют,
Ей отсчитал - не помню, сколько злотых -
И проворчал: «По божески дерут».

Где же песни-здравицы?
Ну-ка подавай!
Польские красавицы -
Для туристов рай?

А вона на поляночке -
Души нараспах, -
Веселились панночки
С граблями в руках.

«Да, побывала Польша в самом пекле! -
Сказал старик и лошадей распряг, -
Красавицы полячки не поблёкли,
А сгинули в немецких лагерях».

Лемех вглубь въедается
В землю, как каблук, -
Пепел попадается
До сих пор под плуг.

Память вдруг разрытая, -
Не живой укор:
Жизни недожитые -
Для колосьев корм...
...

№7