Энди был приятным, забавным пареньком, которого все любили, но постоянно дразнили, просто потому, что так с Энди Дрейком вели себя все. Он нормально воспринимал подтрунивание. Всегда улыбался в ответ, и его большие глаза, казалось, отвечали: «Спасибо, спасибо, спасибо» - каждый раз, когда он опускал ресницы.
Для нас, пятиклассников, Энди был нашим мальчиком для битья. А он, казалось, был даже благодарен, воспринимая это как особую цену за членство в нашей группе.
Энди Дрейк не ест пирожных,
А его сестра не ест пирогов.
Если б не благотворительная помощь,
Семейство Дрейков умерло бы.
Энди даже как будто нравилась эта дразнилка. А мы были в восторге от самих себя, что так удачно все сочинили.
Не знаю, почему Энди терпел все это. Так уж получилось, никто специально к этому не призывал.
Не помню, чтобы когда-либо упоминалось, что отец Энди сидит в тюрьме, а его мать зарабатывает стиркой и водит к себе мужчин. Или что ноги, локти и ногти у Энди всегда были грязными, а его старое пальто было ему велико. Нам скоро надоело потешаться над этим. А Энди никогда не защищался.
Думаю, юности присущ снобизм. Теперь-то ясно, что мы в своей группе полагали - принадлежать к ней наше право, а Энди мы терпим только из милости.
Несмотря на это, мы все любили Энди до того дня… до того самого момента.
«Он какой-то другой! Он нам не нужен!»
Кто из нас произнес эти слова? Все прошедшие годы я обвинял в этом Рэндольфа, но, честно говоря, я не помню, кто сказал те слова, разбудившие в нас дремлющую дикость. Да это и не важно, потому что поспешность, с которой мы это поддержали, говорит за нас.
«Я не хотел делать того, что мы сделали».
Долгие годы я пытался этим утешить себя. Потом однажды наткнулся на неприятные, но неопровержимые слова, которые навсегда сделали меня виновным:
Самые жаркие уголки адского пекла оставлены для тех, кто в критический момент оставался нейтральным.
В те выходные наша компания планировала отдыхать, как обычно. В пятницу после занятий мы собрались дома у одного из членов нашей группы, чтобы оттуда пойти в поход в близлежащий лес. Наши матери, взявшие на себя большую часть подготовки к этому «сафари», собрали лишний пакет и для Энди, который должен был присоединиться к нам после выполнения своих домашних обязанностей.
Мы быстро разбили лагерь. Личная храбрость усиливалась коллективной, в тот момент мы были «мужчинами», которые должны были выжить в джунглях.
Друзья сказали мне, что раз это мой поход, я и должен сообщить Энди новость!
Я? Я, который уже давно считал, что Энди втайне относится ко мне чуть лучше, чем ко всем остальным, потому что по-щенячьи смотрит на меня? Я, который часто замечал, что его огромные, широко открытые глаза излучают любовь и преданность?
Я до сих пор ясно вижу, как Энди едет ко мне по длинному, темному коридору между деревьев. Отдельные лучики вечернего света подвижным узором ложатся на его грязный старый джемпер. Энди едет на своем ржавом велосипеде, единственном в своем роде, - дамский велосипед, у которого вместо шин прикручены к ободьям куски садового шланга. Вид у него возбужденный и счастливый, я никогда не видел его таким радостным, этого мальчика, который был лишен детства. Я знал, что он предвкушает встречу с нами, свою первую возможность испытать «мальчишеские радости».
Энди помахал мне. Я не ответил на его приветствие. Соскочив со смешного велосипеда, он побежал ко мне, переполненный радостью и желанием говорить. Остальные спрятались в палатку и сидели тихо, но я ощушал их поддержку.
Почему он не может быть серьезным? Неужели он не видит, что я не разделяю его радости? Неужели не видит, что его слова меня не трогают?
И вдруг он увидел! Невинное выражение лица Энди сделало его еще более уязвимым. Весь его вид говорил: «Мне будет очень плохо, Бен, да? Ну что ж, давай». Он, без сомнения, настолько привык к разочарованиям, что даже не подготовился к удару. Энди никогда не был бойцом.
Сам себе не веря, я услышал, как говорю: «Энди, ты нам не нужен».
Я до сих пор вижу, как с поразительной быстротой на глазах у Энди выступили две огромные слезы и застыли там. Я мысленно проигрывал эту сцену миллион раз. Что было во взгляде Энди, устремленном на меня, - застывшем на мгновение, которое длилось целую вечность? Это была не ненависть. Шок? Неверие? Или жалость - ко мне?
Или прощение?
Наконец губы Энди дрогнули, и он повернулся, не возразив, ничего не спросив, и отправился в долгий, одинокий обратный путь домой в темноте.
Когда я вошел в палатку, кто-то из нас - наименее чувствительный - запел старую дразнилку.
А потом мы все вдруг поняли! Мы не голосовали, ничего не обсуждали, но все мы поняли. Мы осознали, что допустили ужасную, жестокую несправедливость. Мы вдруг вспомнили слова, отпечатавшиеся в памяти после десятков уроков и церковных служб. Словно в первый раз мы услышали: «…так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
Мы поняли, что уничтожили человека, созданного по образу и подобию Божьему, единственным оружием, против которого нет защиты и которому нет оправдания, - отвергли его.
Энди плохо посещал школу, поэтому я не могу точно сказать, когда он ее бросил, просто однажды я понял, что он больше не придет. Много дней я провел, стараясь найти подходящий способ сказать Энди, насколько мне стыдно. Теперь я знаю, что вполне хватило бы дружеского объятия, или слез, или просто молчания. Мы излечились бы оба.
Я никогда больше не видел Энди Дрейка. Не знаю, куда он уехал и где он сейчас, если он еще жив.
Но было бы неточным сказать, что я не видел Энди. За десятилетия, прошедшие с того осеннего дня в лесу Арканзаса, я встречал тысячи Энди Дрейков. Моя совесть надевала маску Энди на лицо каждого неблагополучного человека, с кем меня сталкивала жизнь. Все они смотрели на меня тем загнанным, ищущим взглядом, который отпечатался в моем мозгу в тот давний день.
Дорогой Энди Дрейк!
Шанс, что ты прочтешь эти строки, очень невелик, но я должен попытаться. Слишком поздно облегчать свою совесть этим признанием. Я не ожидаю и не хочу этого.
О чем я молюсь, мой маленький давний друг, так это о том, чтобы ты каким-то образом смог понять постоянную силу своей жертвы и чтобы она тебе помогала. То, что в тот день ты пережил из-за меня, и то мужество, которое ты продемонстрировал, Бог превратил в благословение. Понимание этого может смягчить твои воспоминания о том ужасном дне.
Я не святой, Энди, и в жизни я не всегда делал то, что мог и должен был. Но я хочу, чтобы ты знал: я больше никогда сознательно не предал ни одного Энди Дрейка. И клянусь, никогда не сделаю этого в будущем.
Бен Бертон
Рай и ад - главное отличие
Один человек разговаривал с Богом о рае и аде. И Бог сказал тому человеку:
- Идем, я покажу тебе ад.
Они вошли в комнату, где вокруг огромного котла с супом сидели люди. Все они были голодны и очень мучились от этого. У каждого из них была ложка, которой можно было зачерпнуть в котле, но черенки ложек были настолько длиннее их рук, что поднести ложку ко рту не было никакой возможности. Страдания этих людей были безмерны.
- Идем, теперь я покажу тебе рай, - сказал Бог через некоторое время.
Они вошли в другую комнату, точно такую же, как первая, - котел с похлебкой, люди вокруг него с длинными ложками. Но все были счастливы и сыты.
- Не понимаю, - сказал мужчина. - Почему эти люди счастливы, а те несчастны, ведь все одинаково?
Бог улыбнулся.
- Все очень просто, - ответил он. - Здесь они научились кормить друг друга.
Бабушкин подарок
Сколько я себя помню, я всегда называла свою бабушку Гаги. «Гаги» было первым словом, которое я сказала в детстве, и гордившаяся мной бабушка была уверена, что я пыталась произнести ее имя. Моей Гаги она остается и по сей день.
К моменту смерти моего деда, а ему было 90 лет, они с бабушкой прожили вместе более пятидесяти лет. Гаги очень глубоко переживала свою потерю. Ее жизнь потеряла смысл, и она отгородилась от мира, погрузившись в долгий траур, который продолжался почти пять лет и за время которого я выработала привычку навещать ее не меньше двух раз в месяц.
Однажды я приехала, ожидая увидеть Гаги в ее обычном состоянии покоя, в каком она пребывала со дня смерти дедушки. Но она сидела в своем инвалидном кресле, буквально сияя. Когда я никак не прокомментировала произошедшую в ней перемену, она сама спросила меня:
- Хочешь знать, почему я так счастлива? Разве тебе не любопытно?
- Конечно, любопытно, Гаги, - извинилась я. - Прости и скажи, почему ты счастлива? Отчего такие изменения?
- Потому что прошедшей ночью я получила ответ, - заявила она. - Я наконец знаю, почему Господь забрал твоего деда, а меня оставил жить без него.
От Гаги всегда можно было ждать сюрпризов, но, признаюсь, я была просто ошарашена ее словами.
- Почему же, Гаги? - выдавила я.
И тогда, понизив голос, словно она выдавала величайшую в мире тайну, и наклонившись ко мне, она спокойно произнесла:
- Твой дед знал, что секрет жизни - это любовь, и он жил с ней каждый день. Во всех его действиях присутствовала непроизвольная любовь. Я знала о непроизвольной любви, но не жила ею полностью. Поэтому он и ушел первым, а мне пришлось остаться. - Она помолчала, словно обдумывая свои слова, а затем продолжала: - Все это время я думала, что меня за что-то наказывают, но прошлой ночью я поняла, что, оставив меня на земле, Господь сделал мне подарок. Он позволил мне остаться, чтобы я могла превратить свою жизнь в любовь. Понимаешь, - сказала она, указывая на небо, - прошлой ночью мне показали, что там нельзя усвоить этот урок. Любовью нужно жить здесь, на земле. Как только ты ее покидаешь, становится поздно. Поэтому мне был оставлен дар жизни, чтобы я могла научиться жить любовью здесь и теперь.
С того дня каждый мой визит превращался в приключение, так как Гаги рассказывала мне разные истории, связанные с ее целью. Однажды я застала ее в возбуждении колотящей по колесам кресла:
- Ты не представляешь, что я сделала сегодня утром! - Я ответила, что не представляю, и она, переполняемая чувствами, продолжала: - Сегодня утром твой дядя рассердился и расстроился из-за какого-то моего поступка. А я даже и глазом не моргнула! Приняла все его упреки, превратила их в любовь и вернула вместе с радостью. - Ее глаза искрились, когда она добавила: - Было так интересно наблюдать, как исчезает его злость.
Хотя возраст продолжал свое неотвратимое наступление на бабушку, жизнь ее была полностью обновлена. За прошедшие годы я множество раз навещала Гаги, а она не уставала практиковать свои уроки любви. У нее была цель, ради которой стоило жить, причина продержаться еще 12 лет.
В последние дни ее жизни я часто навещала Гаги в больнице. Когда как-то раз я шла к ее палате, дежурная сестра сказала мне:
- Знаете, ваша бабушка - особая женщина… она - свет.
Да, цель зажгла ее жизнь, и она до конца оставалась светом для других.
Д. ТринидадХант
Ангелам не нужны ноги, чтобы летать
Есть страна живых и страна мертвых, и мост между ними - любовь…
Торнтон Уайлдер
В один из моих последних приездов в Варшаву в числе других тридцати гражданских дипломатов из Института гуманитарной информации в Сан-Матео, штат Калифорния, я шокировал нашего гида, сказав, что хочу встретиться с простыми людьми.
- Хватит соборов и музеев, - сказал я. - Мы хотим познакомиться с людьми.
Гид, которого звали Роберт, сказал:
- Вы шутите. Вы, наверное, не американцы. Может, канадцы, но только не американцы. Американцы не знакомятся с людьми. Мы смотрим «Династию» и другие американские фильмы. Американцы людьми не интересуются. Поэтому скажите мне правду. Вы канадцы или, может, англичане?
Грустно признавать, он не шутил. Он говорил вполне серьезно. Однако мы - это были мы! Поговорив о «Династии» и других американских фильмах и признав, что таких американцев много, мы сказали, что есть и другие, и в конце концов убедили Роберта познакомить нас с простыми людьми.
Роберт отвез нас в санаторий для старых женщин. Самой старой из них, якобы русской княгине, было больше 100 лет. Она читала нам стихи на разных языках. Хотя не всегда было понятно, что она говорит, ее благородство, очарование и красота говорили сами за себя, и эта женщина не хотела, чтобы мы уходили. Но нам пришлось. В сопровождении сестер, врачей, сиделок и администратора мы перезнакомились почти со всеми 85 пациентками санатория. Некоторые из них называли меня «папочка» и хотели, чтобы я их обнял. И я это делал и все время плакал, видя красоту их душ, заключенных в состарившиеся тела.
Однако самое сильное потрясение мы испытали при посещении последней пациентки. Она была самой молодой женщиной в санатории - 58 лет. Звали ее Ольга. Последние восемь лет она провела одна в своей комнате, отказываясь вставать с постели. Она больше не хотела жить, потому что умер ее любимый муж. Эта женщина, работавшая в свое время врачом, пыталась покончить с собой, бросившись восемь лет назад под поезд. Ей отрезало обе ноги.
Глядя на эту искалеченную женщину, которая прошла через все круги ада из-за своих потерь, я преисполнился такой скорби и сострадания, что упал на колени и стал гладить и целовать культи ее ног. Мною словно овладела высшая сила. Гладя и целуя эту женщину, я заговорил с ней по-английски. И позже я узнал, что она действительно поняла меня. Но это не важно, потому что я совсем не помню, что говорил. Это были слова о том, что я чувствую боль ее утраты, я уговаривал ее использовать свой опыт для того, чтобы помогать в будущем своим пациентам, помогать им с большим сочувствием и состраданием, чем когда-либо раньше. Что в это время перемен она нужна своей стране больше, чем когда-либо. И что она, как и ее страна, которая была разрушена и опустошена, а потом возродилась, должна возвратиться к жизни.
Я сказал ей, что она похожа на раненого ангела и что по-гречески «ангел» - значит «вестник любви, посланник Бога». Я также напомнил ей, что ангелам, для того чтобы летать, ноги не нужны. Я говорил минут пятнадцать, и к концу все в комнате расплакались. Когда же я поднял глаза, то увидел сияющую Ольгу, которая попросила, чтобы привезли инвалидное кресло, и принялась впервые за восемь лет выбираться из кровати.
"КУриный бульон для души" .