Хашури был узловой станцией. Раньше здесь делали пересадки пассажиры, формировались поезда. А сейчас все железнодорожные пути были заполнены воинскими эшелонами.
Война чувствовалась во всём. У военкомата толпились мужчины. По городу ходили люди в военной форме.
Артель «Красный обувщик» почти опустела – многих артельщиков призвали в армию. Чоджа и Степан тоже ходили в военкомат и просились на фронт. Но их пока не взяли, но сказали, что могут призвать в любой момент.
Теперь Чоджа и Степан спешно доделывали заказы, надо было разделаться с делами и тогда уже спокойно идти в армию, зная, что все заказчики остались при обуви.
Все эти дни Мария была сама не своя. Потом немного успокоилась и записалась на курсы санинструкторов. Теперь она целыми днями пропадала на курсах. Чоджа и Степан были заняты в мастерской и Эдику пришлось взять готовку на себя. Он и раньше видел как готовила Мария и даже немного помогал ей, поэтому сварить что-нибудь простое, например лобио, он мог и сам. Или лепёшки испечь. Конечно, Эдик прекрасно понимал, что его лобио не такое вкусное как у мамы, а если честно, то совсем даже не вкусное, но родители и Степан ели да нахваливали.
Некоторое время спустя Чоджа и Степан снова пошли в военкомат. И добились таки, июль не успел её закончиться, как они надели военную форму и перешли на казарменное положение.
А потом папа пришёл домой и сказал, что завтра их отравляют на фронт. Перед этим он зашёл с этой вестью к маме на курсы и она отпросилась проводить его на вокзале.
На следующий день вокзал заполонился людьми. Была первая крупная отправка на фронт хашурцев и жителей окрестных деревень. Сквозь толпу не протолкнуться, похоже весь город собрался на этом перроне. Слёзы, крики, рыдания, причитания женщин, сдержанное молчание мужчин. Старые, молодые, юные лица женщин. Посерьёзневшие лица детей. И молчаливые лица мужчин разных возрастов, от совсем старых – провожающих, до совсем юных – уходящих на фронт. Казалось, всё мужское население Хашури и округи отправляется в действующую армию.
Эдик с Марией пришли провожать папу и Степана. Сердце Эдика тревожно бухало. Он впервые по-настоящему понял, что всё это взаправду, война взаправду и горе людей взаправду. И, что все эти мужчины сейчас уедут в этом эшелоне, и некоторые из них навсегда. И папа уедет, и дядя Степан.
Эдик даже не замечал, что думал сейчас о Чодже и Степане не как о своих завсегдашних лучших друзьях и по совместительству папе и дядюшке, а просто как о папе и дяде, самых родных, самых любимых, которые совсем скоро уедут в страшную неизвестность.
Эдик во все стороны вертел головой стараясь увидеть папу или Степана. По перрону проходили группы военных, но ни Чоджи, ни Степана среди них не было. Подъезжали грузовики с новой партией солдат, но и там отца и Степана не наблюдалось. Солдаты выпрыгивали из грузовиков и сразу бежали на поиски своих. Но где же папа и Степан?
- Смотри внимательно, - сказала ему Мария, - чтобы не пропустить.
И Эдик смотрел.
В толпе он увидел много знакомых лиц. Вон соседка, тётя Этери провожает своего мужа, дядю Арчила, и другая соседка, тётя Ануш тоже провожает мужа Рубена. А мамина приятельница Дарэ – своего сына Сандро. А старики Зурабишвили сразу двух внуков и сына. У Резо отец уходил и они пришли на вокзал всей семьёй. И другие знакомые кого-то провожали, каждый своего, родного и навек любимого.
Но больше всего Эдика поразила незнакомая женщина. Она была уже пожилая, очень пожилая. Она стояла обхватив обеими руками двух совершенно одинаковых молоденьких солдатиков. Скорее всего внуков. Женщина даже не плакала, она молча вцепилась в них но так, что даже костяшки пальцев побелели. Солдатики были до того юными, что со своими оттопыренными ушами, круглыми глазами и тонкими шеям выглядели совсем мальчишками, одетыми в солдатскую форму.
Другая женщина сидела на вокзальной лавочке, а на колени к ней положил голову солдат, тоже молоденький, как те два брата. Женщина гладила его по голове, а по лицу у ней катились слёзы.
Мужчина в военной форме держал на руках двух маленьких детей, мальчика и девочку, что-то ласково им говорил и периодически целовал в макушки. Рядом стояла молодая женщина и, прижавшись к солдату плечом, тихо плакала.
Ещё один мужчина уже очень взрослый, с густыми усами стоял, обняв худенькую маленькую старушку.
Другого мужчину со всех сторон облепили дети разных возрастов. А он гладил их по головам, каждого поочерёдно. Рядом с ним в голос рыдала женщина, видимо мать этих детей.
Молодые солдаты прощались с матерями, бабушками, невестами и с такими же молодыми, как они сами, жёнами. Некоторые молодые женщины держали на руках младенцев.
А ещё было несколько девушек в военной форме. Совсем молоденьких, почти девчонок. Их тоже провожали матери и бабушки. И тоже были слёзы. И мамы, и бабушки обнимали их, целовали и гладили по головам. Но девчонки держались стойко, старались улыбаться и что-то тихонько говорили родным.
Эдик удивился: «А разве девушек берут на фронт?»
-Да, - ответила Мария, - это санинструкторы и связистки. Без них на фронте не обойтись.
- Но ты ведь тоже на санинструктора учишься. Тебя тоже заберут? – испугался Эдик.
- Нет, меня не заберут, я буду в тыловом госпитале, мне уже сказали. Так что не бойся.
Эдик и Мария пробирались сквозь людскую массу и всё высматривали папу и Степана. И вдруг Эдик на ступеньках одного из вагонов увидел отца, тот усиленно всматривался в толпу.
И Эдик закричал что есть силы: «Папа! Чоджа!» И Мария закричала: «Серго! Серго! Мы здесь!»
А затем они увидели пробирающегося к ним Степана. И тоже кричали: «Степан! Сюда, сюда!»
Отец бросился к ним, обхватил обоих, прижал к себе. И говорил, чтобы они не волновались, что всё будет хорошо. Что война скоро закончится и они снова будут все вместе.
Сквозь толпу пробрался Степан. Он был не один, а со своей знакомой. Степан назвал её своей невестой и пожалел, что не усел познакомит с роднёй в другое, более подходящее для этого время.
А потом раздалось: «По вагонам!»
И вся огромна масса людей в защитной форме бросилась по своим местам. А остальная масса – провожающие – откликнулась страшным рыданием, криками, причитаниями. И через секунду все эти крики, вопли и рыдания слились в один общий непроходящий громкий, гулкой и страшный рёв.
Папа успел расцеловать Эдика и Марию и запрыгнул на ступеньки вагона. И оттуда ещё что-то кричал и махал рукой.
Эшелон тронулся. Толпа качнулась и бросилась вслед. И казалось перрон качнулся вместе со всеми и остановил эту рыдающую толпу. Народ ещё долго стоял и махал вслед эшелону. Потом толпа схлынула. Территория вокзала постепенно опустела. Над отрыдавшимся перроном и привокзальной площадью повисла гнетущая тишина.