…Чего только спьяну не наворочаешь… Вот так очнёшься к вечеру, проспав часов двенадцать, и так всё по херу станет, чего там вчера было, что и не стыдно даже. Уехал и уехал, и чёрт с ними со всеми…Пусть остаются в своих столицах… Провожали, сажали в вагон, пели старые студенческие песни. «Старики», твою мать! А целовались по-юношески, как десять лет назад, когда он уезжал в Сибирь по собственной воле, за длинным рублём. Тогда они были «ре-бя-та»… Странное название… «Ах, Арбат, мой Арбат…»
Пал Палыч перевернулся на другой бок на верхней полке и чуть приоткрыл глаза. В тёмном купе внизу тихо сидел молодой человек и смотрел поверх занавесок в чёрное окно вагона.
- Здрасьте, - проговорил с усмешкой Палыч. – Я не громко храпел?
Парень поднял голову.
- А? Проснулись?.. Храпели. Но ничего, не сильно. В вагоне плохо слышно…
Палыч свесил голову с полки, оценил обстановку. Кроме них в купе больше никого не было.
- Тоже зайцем? – спросил он шёпотом у парня.
- Ага, – ответил тот вполголоса, не отводя взгляда от окна. -Билетов на самолёт не было. Проводница к вам подсадила. Приказала молчать и заперла снаружи.
- Мудрая баба…
Свесив ноги, Палыч поймал под левую подошву поверхность пустого купейного столика, правой ногой дотянулся до нижней полки и неуклюже сполз вниз, не нарушив тишины. Сел напротив. Парень повернул к нему голову.
В душном сумраке лицо попутчика Палычу было видно плохо. Лет восемнадцать-двадцать. Длинноволосый. С простоватым лицом и какими-то обиженными глазами, как у его старшего сына, когда тот открывал дверь в квартиру, встречая Палыча с работы под хмельком.
- Ну, ты извини… Навонял я здесь… - сказал Палыч. – Зовут-то как?
- Иннокентий, - равнодушно откликнулся парень и вновь отвернулся к грязному окну.
Палыч тоже посмотрел в окно, за которым решительно ничего не было видно, и проговорил:
- А меня Павел. Пал Палыч, значит. Я тоже на самолёт не взял… До Новосибирска едешь?
- Угу, - кивнул Иннокентий.
- И я... Домой?
- Домой.
- И я пока домой. В Новокузнецк.
Парень отвёл глаза от окна к Палычу с изменившимся выражением, почти заинтересованным.
- Я тоже в Новокузнецк. А вы где там живёте?
- На Ильинке.
- Так и я на Ильинке. На Косыгина, в сорок третьем доме.
- А я в сорок первом! – выразительно улыбнулся Палыч. – Думаю, где я тебя видел? Надо же! Земляки, значит… И зайцами в одном купе из Москвы?
- Да я из Питера, - признался парень, только сейчас проникнувшись к похмельному Палычу небольшим доверием. – Я там учусь. Второй курс.
- А я из Липецка еду. Свою трёхкомнатную на дом там выменял… Наконец-то!.. Надоел этот ваш Кузбасс: грязь, холод, безнадёга… Дети подрастают, надо их учить, надо поближе к Москве, к столице…
- Вы в Москве учились? А как в Новокузнецк попали?
- По распределению. Была такая штука… Жильё там обещали, зарплату хорошую. На металлургическом… Вот и махнули с женой «за туманом», значит… Наглотались тумана… Теперь надо назад двигать, в Европу, пока деньги есть… К тёплой речке, к вишням, к винограду…
Иннокентий понимающе, совсем по-взрослому грустно улыбнулся.
- А у нас бабушка в Липецке живёт… Мы к ней с братишкой раньше каждый год летом ездили, пока не поступил…
Парень оборвал фразу на полуслове, засомневавшись продолжать её или нет.
- Ну… - поторопил его Палыч. – Где учишься-то?
- В духовном… - отозвался Иннокентий с печальной улыбкой.
- Едрёныть! – удивился Палыч и хлопнул ладонями по коленям. – Извини ещё раз… И как там… это…трудно учиться?
- С Божьей помощью.
- А… ну, да…
Замолчали. Палычу нестерпимо захотелось в туалет по-маленькому. Но в купе, запертом снаружи, среди ночи достучаться до проводницы было проблематично. Скоропалительно просчитывая варианты с посудой, он уже через минуту побеспокоил Иннокентия, вновь уставившегося в тёмное окно:
- У тебя случайно бутылки пустой не будет?
- Опорожниться хотите? – как ни в чём не бывало обернулся к нему парень. – Так вот же ведро. Проводница специально оставила. Не стесняйтесь, я уже сходил, когда вы спали.
Палыч сразу даже не поблагодарил. Вобрал в себя и выпустил воздух только после обильного излияния в спасительную ёмкость, тогда и вымолвил:
- Вот спасибо! Прости, добрый человек…
- Бог простит, - привычно, буднично произнёс Иннокентий. – До Новосиба пару часов ехать осталось. Вы приляжете или вам можно ещё задать вопрос?
- Задавай, - согласился Палыч, застёгивая ширинку.
- Вам сколько лет?
- Тридцать три.
- Символично… Я так и предполагал… Сейчас девяносто второй год по григорианскому… Мне столько же в двухтысячном будет, если Бог даст.
- И всё?
- Нет. Я хотел спросить о родине. Вы где себя на родине ощущаете? Там, где родились? Там, где могилы предков? Там, где выросли?.. Что ваше сердце вам говорит?
Палыч присел напротив кудлатого студента и цокнул языком, оценивающе покачав головой:
- А вот не поверишь: есть одно место в Крыму под Малым Маяком, так сердце говорит, что я оттуда. Так бывает?
- Бывает, - откликнулся Иннокентий. – Мы с братом приезжали к бабушке в Липецк, ложились спать в гостях, а просыпались уже дома. Будто не родители наши отсюда уехали, а мы сами. Понимаете? И этот запах от подушки, и эти звуки птиц из сада, и свет в окно сквозь виноградные листья. Будто вернулся из холода и грязи, куда и положено, в родной приют, в душевный покой…
- Вот-вот! – подхватил Палыч. – Душевный комфорт… И мне спится похоже, и запахи, и свет, и шелест волны… Это я о море…
- Вот я и хотел спросить… Почему вы сразу в Крым не хотите уехать, туда, где вам хорошо? Туда, где ваша настоящая родина?
- У меня двое пацанов после смерти жены осталось, – признался Палыч зачем-то этому совершенно случайному попутчику и бессовестно зевнул. - Им учиться надо. А учиться надо в Москве, там знания и вся культурная лабуда в куче. Они у меня джазом увлекаются, играют, как и жена, светлая ей память… А мне работу надо искать на металлургическом поближе к столице. Из Новокузнецка в Москву не наездишься… А Липецк хороший вариант. Будет и учёба, и школа музыкальная, и работа, и дом с вишнями, пока в университет не поступят… Лет пять-шесть осталось…
- Вы знаете уже, что они туда поступят? – удивился Иннокентий.
- А куда им деваться? – улыбнулся Палыч. – Я им этой Москвой с детства все мозги проел… А это такая отрава!.. Ох, и отрава!.. Я-то знаю, на себе испытал…
Палыч вздохнул, понимая, что дальше убеждать будущего священнослужителя из Питера в преимуществах столичного образования не стоит. Но меланхоличный семинарист сам напрашивался на подробности, хотя и тщетно. Заезжал издалека со своими проповедями.
- Вы, Павел, воли своих детей не познали ещё. И предполагать, что через шесть лет Богу будет угодно в их судьбе изменить, не можете. Смертным это не дано. Желания ваши могут кончиться детскими разочарованиями в их жизни. Вы об этом подумайте… Впрочем, поживёте сами в своём доме посреди сада в цветущем покое, вам дети подскажут, что их душе ближе…
- Возможно, возможно… - пробормотал про себя Палыч.
Собственно, он готов был согласиться с Иннокентием, вдруг оживившимся, рассказывающем взахлёб о доме своей бабушки: о летнем благостном солнце, о тёплых ливнях, о жирных чернозёмных травах, могучих дубах, лопоухих липах, обложных налитыми плодами яблонях, вишнях и сливах, гроздьях темно-лилового винограда и благоухающей весне – кипенной, бело-розовой, сумасшедшей, разбухающей от божеской благодати. О мягкой зиме – с беззубым морозцем, со съедобным, не холодным снегом, который спущен с неба для пользы детей и природы, чтобы укрыть землю и наградить ребятишек праздником Рождества Христова или Крещенья и катаньем с невысоких весёлых горок. Об обильной осени – с непременным урожаем всего, на что потрачен труд человеческий в это благодатном крае, и где забота о нём лишь одна: куда бы всё выращенное уместить и сохранить подольше, потому что места для хранения не освобождены ещё от неиспользованных продуктов прошлого года.
И так успокоительно и плавно лилась речь семинариста, что Палыч откинулся к стенке купе, невольно прикрыл в темноте глаза и ненадолго задремал, окунувшись в воспоминания Иннокентия о сбережённом внутри кусочке рая на земле, ничуть не меньшим по притягательности, чем Павлычева учёба в столице, чем шум волны с черноморского берега и воспоминания о покойной любимой жене, которой он дал слово вырастить грамотных и сытых детей…
В дверь купе предупредительно и негромко постучали.
- Новосибирск через пятнадцать минут. Готовьтесь, - чётко сказала проводница. – А то в Томск увезу, - и хихикнула напоследок.
Собираться попутчикам было не трудно. Рюкзак у Палыча, рюкзак у Иннокентия. Они поставили вещи на колени и притихли, услышав, как люди из соседних купе зашевелились и стали переговариваться обиженными, разбуженными голосами.
- Вы сейчас куда поедете? – спросил Иннокентий. – Тут по расписанию поезд Кисловодский на Кузню должен прийти. Может, вместе домой?
- Нет. Я в Толмачёво, в аэропорт, – ответил Палыч. – Ещё семь часов в вагоне трястись?.. Увольте, хватит!.. Да и срок справки из БТИ заканчивается, они десять дней на сделку дают, хоть ты с Дальнего Востока на Калининград меняешься. Вот и успевай в наших российских масштабах!.. Нет. Я самолетом за час успею. И сегодня же документы подпишу.
- А в Липецк когда?
- К сентябрю, думаю. Чтобы дети сразу в новую школу пошли.
- Да-а… Похоже, не встретимся… Я тоже одним днём дома буду и назад, в Питер, - проговорил Иннокентий.
- Ради одного дня столько ехал?! – удивился Палыч. – Зачем?
- Отца сажают. Попрощаться, - просто ответил парень.
- Матерь небесная! – вырвалось у Палыча. – И за что? Убил кого-нибудь? Время-то какое…
- Нет, слава Богу… За мошенничество. С недвижимостью.
- И много дают? Сколько лет?
- Как раз семинарию успею закончить… Если закончу теперь… Если дадут закончить…
Иннокентий опять отвёл взгляд к тёмному окну и вдруг проговорил просяще:
- Вы, Павел Павлович, запомните адрес. Липецк, улица Свердлова, дом пять… Как переедете, зайдите к бабушке, если будет время. Её Клавдией Степановной зовут. Передайте от внука Кеши привет, обнимите… И не говорите ничего больше. Договорились?
- Договорились, - обманул Палыч, обмякнув всем телом и понимая, что не передаст он его привета, потому что документы именно на этот дом и лежали у него в рюкзаке. И бабушка Клава к сентябрю сама переедет к сыну в Новокузнецк, в квартиру Палыча, поближе к родным, богатым детям, которые обещали ей достойную жизнь и уход на старости лет. А сына-то сажают. И это, похоже, его последняя сделка с недвижимостью…
- Вам плохо? – присмотрелся Иннокентий к его лицу.
- Да нет… Похмелье… Тошнит… Напровожались здесь с бывшими однокурсниками на радостях… Никак не могу отойти… Можно я выпью?!
Иннокентий только пожал плечами.
Палыч нащупал в кармане рюкзака фляжку, отвернул пробку и проглотил остатки коньяка тремя большими глотками, как обычную тёплую безвкусную воду, не поморщившись.
- Это тоже отрава, - поучительно сказал Иннокентий. – Такая же, как ваша Москва. Одуряет и застит настоящий мир Божий. Вы, Павел Павлович, человек несчастный, но не пропащий. И я бы на вашем месте детей от этого подальше держал… Адрес-то в Липецке не забудете? Записать вам?
- Уж, поверь, не забуду, - успокоил его Палыч.
На вокзале в Новосибирске они разошлись в разные стороны…
***
В двухтысячном, жарким длинным липецким летом Палыч вернулся с работы поздно и никого дома не застал. Сыновья, студенты, приехавшие к нему из столицы на каникулы, вероятно, сбежали на Матыру купаться. Вечерело. Огород никто не полил. И он начал уже, поругиваясь, разматывать шланг, как обнаружил на заднем крыльце прикреплённую к перилам записку:
«Павел Павлович, пишет вам Амвросий, в миру Иннокентий Пыжов, бывший ваш попутчик по Новосибирскому поезду восемь лет тому назад. Направляясь в Киево-Печерскую Лавру, решил заглянуть на родину, в дом, где проживали мои предки и где я мальчиком впервые ощутил снизошедшую на меня благодать Божию. Познакомился с вашими весьма достойными детьми. Был ими напоен и накормлен и сопровождён далее с дарами вашего ухоженного хозяйства в сторону Задонского Рождество-Богородицкого монастыря, куда поутру и отправлюсь с Божьей помощью. С благодарностью к вам и вашей заботе об этом чудном месте и остаюсь в молитвах о вашем здоровье и благополучии всей вашей семьи. Да дарует вам Бог терпения и радости в этой жизни!»
Палыч покачал головой от удивления, поморщился, несколько раз перечитал записку, потом сунул её в карман и принялся поить огурцы и помидоры, благо в этом году их было множество.
Уже когда совсем стемнело и остыл приготовленный ужин, дети вернулись и съели его не разогретым, торопясь на джазовый вечер в филармонии. Мол, приехал какой-то сильно модный трубач на гастроли из Москвы, на которого и в самой Москве билеты не достанешь. И лабает бесплатно, типа из любви к землякам, а тут о нём слыхом никто не слыхивал. Джаз-бэнд «Амброзия» или «Бессмертные». Завтра в Задонск уезжают.
- Пыжов! Какой-то парень от него приглашение по домам разносил. Мы ему вина налили… Иннокентий Пыжов! Может, ты знаешь, пап? – спросили сыновья.
- Нет, не слышал, - соврал Палыч и на джем-сейшн идти с ними отказался.
Он до полночи просидел в саду между старых виноградных шпалер под лампой за стаканом своего прошлогоднего красного вина, подливая его себе из трёхлитровой банки, всё курил и посматривал по сторонам, будто ожидая кого-то, а, отмахиваясь от комаров, задел стакан рукой и расплескал вино на светлую футболку с чёрным ликом Луи Армстронга и долго ругался на самого себя: «вот отрава-то, вот отрава!» И не понятно было, что он имеет в виду…