Но в чём мы можем обвинить Гертруду?
Что мужу неверна была, что к блуду
Её, невинную, склонил коварный деверь?
Замужняя порой подобна деве —
Отец ли, муж – всегда домашний деспот,
И каждый шаг её предмет для слежки, дескать,
Ты мужняя жена – себя блюсти должна,
Замужество – лишь рабские оковы,
И в браке изначально есть основы
Супружеских измен – противоречья
Дух. Ведь брак иной – лишь душ увечье.
Сей феномен известен медицине.
Стараюсь объективно рассуждать (поскольку циник).
Итак, в наличии – любовные Бермуды.
Всю сложность положения Гертруды
Не видит (иль не хочет видеть) Клавдий,
Смотреть в глаза невыносимой правде
Не всякий может – совести зазренья
Для многих атавизм, и с точки зренья
Того же Клавдия не стоит и яйца.
И непременно надо наказать глупца:
Доверчивость есть форма аутизма —
Реальность многогранна, словно призма,
Её не втиснуть в рамки формализма…
Покойный муж – он весь увяз в комплоте,
Жены своей не слышал голос плоти –
Тем паче, что супруга – королева.
Не мог представить, что пойдёт налево
Она… И с кем?! С беспутным братом.
Увы, наивность королей чревата
Их скорой гибелью – от пули или яда…
Так и случилось… Словом, Илиада
Произошла в холодном Эльсиноре…
Письмо успел он написать Элеоноре,
Сестре своей – исполненный предчувствий
Предсмертных он послал ей ряд напутствий…
В каких мучениях он принял смертный час!
О, небо! Торжествует Фортинбрас,
И снаряжает в Эльсинор своё он войско —
Ведь смерть монарха то имеет свойство,
Что королевство кажется бесхозным…
К тому же год тот вышел високосным,
А Фортинбрас безумно суеверен –
Как и любой дикарь. Хоть глуп, как сивый мерин,
Но в хитрости, увы, ему нет равных,
И долго ждал он часа в своих плавнях…
Король убит… Да здравствует король!
И Клавдий примеряет эту роль,
Хоть для Гертруды это скверный признак.
И тут на сцене возникает призрак…
А что же Гамлет, принц? Он слишком молод…
В их отношениях царил вселенский холод:
Отец, – так думал Гамлет – малодушен,
Он слишком слаб, во всём жене послушен,
Охотно лести верит он придворных,
Что льют ему елей речей притворных.
Нет, слишком запустил конюшни Авгий,
И коль Геракла не сыскать, сгодится Клавдий –
По крайней мере, нету равных в блеске…
Порядок нужен в Датском Королевстве.
Так думал Гамлет – и не знал, что вскоре
Предательство случится в Эльсиноре.
Но мать он не любил – благоговея
Перед холодной красотой её, робея,
Он избегал Гертруду – ибо вчуже,
Осознавал, что ей совсем не нужен…
Он рос один, в холодных стенах замка –
Его душе нужна была огранка –
Овладевая боевым искусством,
Давать он не решался волю чувствам,
Нередко помышляя лишь о смерти…
Но волею небес обрёл в Лаэрте
Он друга закадычного и брата –
К созвучию взывает многократно
Любое одиночество… Наперсник
Был свеж и юн, годами сверстник,
И счастья свет струился от лица –
Он был любимцем матери, отца…
Бывало, Гамлет взглядом колким, острым
Взирал завистливо как любят брата сёстры...
Средь них он выделял Офелию – она,
В отличье от сестёр всегда грустна
И игр весёлых, шумных сторонится.
И глаз печальных длинные ресницы
При виде Гамлета всегда спадают вниз…
Любовь, любовь! Божественный каприз,
Для сердца одинокого отрада…
О, тайнопись доверчивого взгляда!
О, юных душ святое пробужденье –
Любовь приходит, словно наважденье,
И льёт на сердце сладостный бальзам,
Ведя к томленью, грусти и слезам…
Пока готовил Клавдий свой указ,
Планировал вторженье Фортинбрас,
Рейтары – Розенкранц и Гильденстерн,
Увидели, как в полночь между стен
Блуждает призрак – вылитый король,
И даже не от ужаса – а столь
Невероятного, не могущего быть
Пустились стражники бежать, да во всю прыть,
Чтоб Гамлета о том предупредить…
Но Гамлет думал: «Быть, или не быть?»
Так быть, или не быть? Вопрос лишь в этом:
Что благороднее — безропотно сносить
Пращи и стрелы яростной фортуны,
Иль противостоять пучине бедствий —
И, восстав, им положеть конец? И умереть: уснуть —
Не более... Сказать: «Мы сном кладём конец
сердечной боли, тысяче естественных ударов —
наследству плоти...» Вот итог, который
достоин быть желанным... Да, умереть, уснуть...
Уснуть, возможно, видеть сны... Эй, тут подвох:
Ибо какие в этой смертной спячке являться могут сны,
Когда мы сбросили с себя всю бренную обмотку?
И это нас должно остановить: и вот резон,
В сплошные бедствия ввергающий всю жизнь...
Зане, кто стал сносить бы плети и презренье века,
Несправедливость угнетателя и гордости бесчестье,
Уколы презираемой любви, судов нерасторопность,
Чиновной братьи наглость, отверженье —
Как терпеливую заслугу недостойных... —
Когда он может сам желанный принести покой
Одним клинка ударом? Кто стал тащить бы эту ношу,
Стенать, потеть под грузом тяжкой жизни?
Когда б не страх чего-то после смерти —
Доселе неизвестной нам страны, из чьей юдоли
Еще никто не возвратился... Вот, что ломает волю
И заставляет нас переносить те беды, что имеем,
Вместо того, чтобы стремиться в неизвестность...
Так совесть превращает всех нас в трусов!
И так вот яркий цвет решимости начальной
От бледных мыслей начинает чахнуть.
И предприятье грандиозных планов все потоки
Внезапно поворачивает вспять —
Своё название утрачивает действо.
И совместимы гений и злодейство.
И не сносить от судеб головы...
А Розенкранц и Гильденстерн мертвы...
[На этом оборвался поток сознания]