3.
Его маленькая палатка из выгоревшего на солнце, когда-то зеленого брезента, хорошо маскировалась среди осеннего леса. Она едва возвышалась надо мхом на гати, настланной из тесанных сосновых бревен. Рядом с ней чернело холодной золой кострище, а, чуть в стороне, стоял на вбитых сваях стол из плотно пригнанных друг к другу осиновых горбылей и неширокая скамейка. Гильчи аккуратно положил на край гати мешок, затем снял куртку и закатал рукава белой рубашки. Серый налет на обшлагах заставил его чуть поморщиться и покачать головой. Он достал из палатки остро отточенный нож, оселок и длинную, по локоть перчатку из толстой литой резины. Гильчи надел ее на левую руку и нырнув ею в мешок, вытащил первую гадюку. Та извивалась и шипела, но Гильчи не обращал на это никакого внимания. Одним выверенным ударом он оглушил ее о стол, а затем, надрезав у самой головы, сдернул с нее чулком шкуру. Сделав это, он закурил, глядя на извивающееся, дергающееся в конвульсиях, еще живое упругое тело. Потом Гильчи бережно достал из черного бархатного мешочка сушёную одолень-траву и плотно, как колбасу, набив ею мокрый от слизи кожаный чулок, подвесил на сучок вялиться на закатном, не жгучем уже солнце. Затем так же быстро покончив с остальными гадюками, развёл костер и, подвесив над огнем котелок, опустил туда тушки змей. Он любил вареное змеиное мясо. Он дарило настоящую мужскую силу.
Покончив с этим, змеелов полюбовался висящими длинными змеиными шкурами, а затем, пробормотав черное и удушливое, как топкая трясина заклинанье, бережно подхватил хлысты и отнес за палатку, где под натянутым марлевым пологом уже висело двадцать таких же. Гильчи аккуратно подвесил сегодняшний улов к остальным, а потом с удовольствием еще раз пересчитал.
- Двадцать семь, - заметил он вслух и усмехнулся довольный, - хватит, пожалуй, на этот раз. Сейчас поужинаю и лягу спать, а завтра утром поеду домой.
Он вернулся к костру, подбросил дров и помешал варево в котелке. В кипящей воде набухало змеиное мясо. Он достал одну тушку и попробовал откусить - мясо было еще сыроватым, и потому плохо жевалось. Гильчи с видимым сожалением опустил его обратно в бурлящую воду и, уставившись на огонь, задумался. Его мысли текли широко и привольно. Он представил, как завтра поедет в битком набитой электричке, и змеиные шкуры, как губки будут впитывать в себя жизненную силу многочисленных пассажиров, становясь от этого пористыми и тяжелыми. Потом, уже дома, он обработает их специальным составом, отчего шкуры превратятся в коконы с нитью более тонкой и прочной, чем шелковая. А уже затем он станет не спеша, вечерами, ткать на маленьком, самолично изготовленным им станочке, эти черно-коричнево-зеленые нитки в узкое полотно, особым способом закручивая и пряча между рядами чью-то будущую смерть.
Глаза Гильчи ярко, словно две ослепительные вспышки, блеснули, когда он представил, как, будто бы в шутку, повяжет очередной своей жертве на шею галстук. И как только красивый гордый узел «виндзор» затянется, в ту же секунду очередная глупенькая женская головка примет на себя вплетенную в галстук дремучую карму, от которой не уйти. Ну, почти не уйти. Один галстук - одна судьба. А это значит – плюс ещё один дополнительный год его яркой и насыщенной жизни. Гильчи собирался жить вечно.
Он вскинул голову и посмотрел туда, где в темноте за палаткой марлевый полог укрывал чуть влажные от скудной вечерней росы живые оболочки, ранее принадлежавшие змеям.
- Сколько их числом? - подумал он вслух, - Ах, да! Двадцать семь! - вспомнил Гильчи то, что не забывал, а затем сыто и довольно засмеялся.
Где-то в кустах, вторя ему, заухал филин. На небо высыпали первые яркие звезды.
- Ночью обязательно будет заморозок, - заметил он, доставая из кипящего котелка змеиную тушку с желтыми, будто гной, разваренными глазами. Мясо было готово и можно было приниматься за ужин.
***
Картинка из Интернета.