ОРДЕН ДЛЯ ВНУКА
Старик Евсеев сидел с внуком Владом на берегу прикрытого тучами Днепра и ворчал:
– Студент, вымахал под два черенка лопаты, институт заканчиваешь, а к нам три года носа не казал. И сегодня к обеду появился, а к вечеру в бега! Сенца бы подкосили, дровец порубили, крылечко поправили, в баньке попарились, за жизнь поговорили, к чему торопыжничать?
– Надо, дед! Надо! Проблем выше крыши. За нас не дёргайся, житуха в масть, правда, бывает и кидалово, но выкручиваемся, не зря с детства учили: хочешь жить, умей вертеться.
Старик сорвал одуванчик, тоскливо посмотрел на цветок, на мрачное небо, затем, усмехаясь, на полуразрушенное село, в котором жил, остановил свой взгляд на тугих, налитых, как алое яблоко, щеках внука.
– Вертеться, опять вертеться, ну, сколько можно, не на войне же! Что ни говори, Владик, а раньше я знал, пошто живу, за что кручусь. Как бы власть ни ругали, а смысел в жизни оставался. Родной смысел, по сердцу. Ты думаешь, я партейный или в коммунизьму верил? Нет, Владик. Я веровал в то, что живём правильно, по совести, и умираем так же, уважаемыми. Мы нужны стране, и она нам. А как воевали! Как бились! Жизни своей не жалели за каждый овраг, за малую кочку, потому как знали – страна наша не беспамятная, благодарная. И мёртвому поклонится.
Старик взмахнул одуванчиком как шашкой, выругался, поправил правую штанину брюк, из-под которой выглядывал протез.
– Эх! А сейчас чего творится? Прихватизировала эту землю кучка бандюганов со всем тем, что мы отвоевали на ней, отстроили да возвели, и на нас не глядя, похохатывая, промеж себя и поделили, присвоили… И никого не спросили, ни живых, ни мёртвых. Словно мы в стране своей чужие, рабы бессловесные. Дожилися. Я слышал, в городе даже место под могилку покупать надо. Это что же получается, воюй за неё, за землицу за свою кровную, а коли убьют, так ещё и яму в этой самой, родненькой, выкупи, чтобы в канаве воронью в утеху не достаться?
– Эх! Дед, дед! Не продвинутый ты. Орденов да медалей в атаках нащипал – не унести. Если взвесить, то в твоих железках килограммов окажется больше, чем в тебе. А толку-то, от них? Лежат, ржавеют. А ты всё ворчишь да ругаешься, всё войну вспоминаешь, а жить-то надо сегодня, а на что? На твою трёхкопеечную пенсию? Продал бы грамм несколько из стоящих побрякушек и жил бы по-человечески. Избушку отстроил, отопление провёл паровое, протез прикупил новенький. Твой-то совсем рассохся. Дед, оглянись, за двором третье тысячелетие, а ты с топором не расстаёшься, как неандерталец. Вот и «смысел» тебе под старость, вот и награда, ценнее не придумаешь.
– Ты чего несёшь! Сам-то соображаешь, что болтаешь?!– Старик сердито отшвырнул одуванчик. – Совсем ополоумел в своём институте. Тебя чему там обучают, наукам или тому, как орденами торговать?
– Да причём твои цацки, дед. Пойми, сейчас житуха наизнанку. За всё, что имеешь, за всё надо платить. Даже за корки, то есть за диплом, за науку. Сколько заплатишь, на столько и продвинешься в учении.
– А ежель денег нет?
– Ищи, тряси предков…
– Кого сотрясать, могилки?
– Да причём тут могилы, ты прямо на них зациклился. Я про родителей говорю.
– Так какие же они предки, они живые. Да и сотрясать зачем?
– Чтоб денег дали на учёбу, на шмотьё, на всё остальное.
– А что, нельзя по-людски попросить?
– Ну, дед. Ты точно из мезозоя. Кто ж тебе даст, кому ты нужен. Сейчас вся страна в попрошайках, как в оспе. Просят все, а получают единицы, только те, кто правильно трясти может, то есть добиваться любым путем. Дошёл?
– Куда?
– Да, никуда, а до чего. Ну, дед, с тобою тяжко. Живёшь в России, а по-русски не въезжаешь.
– А куда я должен ехать?
– Уже приехал. Да! Да, кстати о транспортных проблемах, отбывать скоро, а я тебе главного не сказал. Короче, дед, я по делу заскочил. У тебя орден Ленина живой?
– Как живой? Железный.
– Я в смысле, не посеял, не потерял? И крестик этот ржавенький, который ты с фашистского офицера снял?
– А тебе зачем? Этот офицер, между прочим, меня убить собирался. Понимаешь, убить! А ежели б он одолел, ни твоей матушки, ни тебя, Вадик, не было бы! Не одного бы он меня погубил, понимаешь! Я с ним в болоте за твою жизнь больше часа врукопашную… На морозе, под нами лед таял до тины от крови. Зубами меня фашист, что волчара, на клочья рвал. Здоровущий, ох и здоровенный попался, потому и крест опосля снял я с него, чтобы помнить, долго помнить, с каким зверьём воевать пришлось. А ты, крестик, ржавенький…
– Ладно, дед, не дуйся. Клиент есть классный, хорошие бабки кидает. Вот я о тебе и подумал. Пенсия смешная, избёнка рушится, да и мне поможешь в ликбез доходить.
– Куда? Ты же закончил школу…
– Ликбезами сейчас институты зовут, какая разница.–
– А бабка тут с какого боку, она что, отдала тебе ордена?
– Да бабка Настя не-при-чём! – разозлился внук. Бабки – это значит деньги хорошие за твой раритет дают. И за крест не обидят, в моде они сегодня, хоть и фашистские.
– Так я же не продаю.
– Не ты, а я.
– А ты здесь…откуда? Орден-то мой!
– А я внук твой, внук! Должен я о тебе заботиться?!
– Выходит, ты награды мои приехал торговать.
– Не все, не все, дед, некоторые.
– А если не соглашусь? Не отдам!
– Дед, мы с тобой не на войне, да и возрастные категории разные. Кстати, ты хорошо плаваешь? Речка-то ваша вон какая глубокая… Не война сегодня дед, и времена иные. Твою героическую погибель во имя железного дедушки не поймут, впрочем, и не узнают, спишут несчастный случай на старость, да инвалидность.
Внук поднял с земли камушек и швырнул в реку. Затем достал сигареты, закурил. Дед, изумлённо глядя то на вытянувшегося под два метра внука, то на обмелевшую речку, негодуя, сопел, но помалкивал.
– Ладно, дед, не кривись, я пошутил. Ничего ты не понял, хоть и роднёй числишься. Я доброе дело хочу сделать, сориентировать тебя. Эти медалюшки годами лежат мёртвым капиталом, никакого дохода не приносят. Сегодня в России другие награды, а такими уже и не одаривают. Твои ордена – это раритет, и хорошо, что есть идиоты, которые готовы за этот хлам платить большие деньги. Радуйся! Я тебе классного клиента подогнал по-родственному, не дешёвку какую-то. Думай! А пока пошли купаться, а то я вспотел твоё счастье тебе втолковывать. Дед, кряхтя, опираясь на жёсткие кусты полыни, с трудом поднялся, отряхнулся.
– Ты окунись, действительно, что-то палит нынче, разозлилось солнышко. Позагорай, обсохни. А я домой побреду, посмотрю, что тебе из хлама отложить получше.
– А ты откуда им настоящую стоимость знаешь? Давай вместе оценим. Я уж не первый год на этом рынке кантуюсь, кто меня обует – трёх дней не проживёт.
– Окунись, остудись, никуда от тебя твоя обувка не денется…
Пока внук купался, Матвей Данилович приковылял домой. Он взял лопату и в саду выкопал неглубокую яму. Затем принёс из дома китель с наградами и деревянную шкатулку. Мундир тщательно обернул в несколько слоев целлофана и уложил в старенький чемоданчик. Подозвав жену Анастасию и придерживаясь за её руку, встал на колени, аккуратно спрятал чемоданчик в яме и стал горстями засыпать. Руки тряслись, плечи подрагивали – дед плакал.
– Ну вот, мать, считай, что сегодня меня убили. Долго в меня осколки с войны метили. Долго. Нашли, догнали.
– Чего мелешь, старый, чего…
Матвей Данилович надрывно вздохнул, ухватился за руку жены, поднялся, вытер мокрые щёки землянистыми руками, перекрестился.
– Что бы ни случилось, Настенька, достанешь китель, как только я помру окончательно, по-человечески. В нём меня и похоронишь. А внуку скажем, что медали да ордена украли, тем более врать нам нисколько не придётся.
– Это как это – нисколько? Сами, своими руками закопали, – удивлённо спросила испуганная жена.
– Украли, Настенька, уворовали, так же, как и страну нашу, за которую мы бились и ордена эти получали. Молодость нашу… Украли, всё украли! И внуков наших, да и жизнь в напраслину превратили… И это правда! Свои же всё и стащили!
Баба Настя хотела возразить, но, увидев бескровное отрешённое лицо мужа, всхлипнула, безмолвно и покорно прижалась к его плечу.
Потом дед достал из шкатулки чёрный фашистский крест, плюнул на него, усмехнулся, вытер об штанину сзади и протянул жене.
– Отдадим внуку, когда придёт, он его заслужил, сегодня…
– Как заслужил? Родному внуку! Он же фашистский! Даже мараться не буду! – замахала руками бабка.
– Вот именно! Дед ещё раз плюнул на крест, потёр о брючину сзади, подошёл к дому и швырнул награду на порог.
1997 г.