В гущу людей липкотелых вхожу я,
будто бы в карцер, болото и бор,
ложечка в дёготь, шмель в заросли туи,
в дом незнакомый опасливый вор.
Тернии потной и душной маршрутки
щедро содержат в себе, как в кишке,
как арестантов неполные сутки,
будто б врагов чумовом в тупике.
Грязный мешок из стекляшек и стали,
словно старинный, чудной пузырёк,
плотно хранит пенсионных и малых,
сжав их в букет или крупный пучок.
Тут злоязычие, реплики с грязью,
старость, сонливая, бедная рать,
вонь аммиачная, кожные мази,
весёломыслия не отыскать.
Прямо по курсу, вокруг и снаружи
множество малопитательных слов,
что исторгают зажатые туши
под нависаньем одёжных оков.
Парочка жестокомыслящих трутней
и злоречивцы, что пакостят слух,
и грузоносцы, чьи лица, как студни,
кислоголосые пасти старух…
Оправославленный ум, видя это,
всё же не может понять и простить,
и продолжает средь жаркого лета
до остановки усиленно жить.