Проснувшись рано утром, Никс выглянул в окно: на улице, как обычно, шел дождь. В последнее время, после Большого Сотрясения, по утрам всегда шёл дождь. Капли нудно сеялись, стуча по мокрой листве и шуршали по длинным острым иглам растущих вокруг дома елей. Дождь шёл.
Никс придирчиво оглядел оконную раму: как он и ожидал, ее перекосило. Прямоугольники окон изменили свою геометрию, и стекла вот-вот готовы были лопнуть. Впрочем, около половины стекол треснули уже давно и теперь были заклеены крест-накрест белым лейкопластырем, словно во время войны. Никс покачал головой: подкормить Дом нужно было обязательно прямо сейчас.
А ночью Никсу опять снилось море. Он был на море всего один раз с Папой и Мамой, но навсегда запомнил яркое золотистое солнце и ласковый шелест теплой волны…
Никс тут же помотал головой, прогоняя воспоминания. Казалось, это было в какой-то прошлой жизни, очень давно, а может быть даже и не с ним. В последнее время, после Большого Сотрясения, ни в чем нельзя было быть уверенным наверняка. Он встал и прошлепал босыми ногами к двери: ее тоже перекосило, и пока он ее отковыривал, (топор всегда стоял рядом с дверью), прошло минут пятнадцать. Никс вышел на кухню и, припав губами к носику чайника, начал жадно глотать воду. Очень хотелось пить, и так по утрам теперь тоже было всегда.
Над плитой висели длинные бусы с грибами, разрезанными, как мясо, на сочные большие куски. От сушившихся грибов исходил кисловатый, раздражающий ноздри запах - поры отдавали влагу. Никс пожамкал их пальцами - грибы лишь сверху покрылись твердой корочкой, оставшись внутри сырыми. Как губка.
Никс открыл заслонку печи и затопил плиту дровами, приготовленными с вечера, а потом оделся. На печке у него хранились несколько мешочков с сухими грибами. Он достал один из них, вытащил горсть сухих грибов и, положив в ступку, растолок тяжелым медным пестиком мелко-мелко, в бурую пыль. Затем прошел по периметру всего Дома и аккуратно рассыпал грибной порошок. Дом сразу же вздохнул и выпрямился. Окна тренькнули, снимая напряжение со стекол. Этот момент теперь был самым приятным. Это означало, что теперь целых три дня Дом будет веселым и радостным; в комнатах будет тепло и уютно, и даже воздух во всех помещениях наполнится радостным откровением и станет пахнуть не грибной кислятиной, а розами. Потом, на четвертый день, в доме поселится запах осенних хризантем, затем - скошенного сена. Все очарование пропадет на шестой день, когда цветные ароматы уйдут, опять обнажив лишь кислый запах лесных грибов. Дом выдохнет, покосится, осядет и снова забренчит своими стеклами. В комнаты вернется сырость и промозглость, и даже огонь в печи будет отдавать жар вместе с болотной влагой, от которой утром всегда болит голова. А потом, если дом не подкормить, он просто оплывет, словно огромный старый подосиновик, и превратится в тягучее черное болото. На веку Никса так бывало уже не раз.
Посыпать углы грибной пылью Никса научили Гана с Дромом. Их потом, в Лесу, настиг вечерний туман, а у них не оказалось с собой плаща. Никс успел убежать, а их затянула в себя лесная сырость. Они завязли в ней, как в болоте и сами стали частью болотного тумана. Тогда еще Никс не знал, что нельзя попадать во влажные лапы тумана...
Никс вздохнул, высыпал остатки грибной были в чулан, и подошел к самодельному календарю. Отметив число, (на календаре стояло первое декабря), он подумал, что теперь праздник всегда приходит в понедельник. Было время, когда он всерьез хотел приучить Дом жить в соответствии с привычным ходом событий: кислятина в понедельник, а уж розы - в воскресенье, но ничего из этого не получилось, Дом хотел жить лишь собственной жизнью. В конце концов, Никс оставил его в покое -
Дом имел такие же права хотеть, как и он.
Никс тяжко вздохнул, надел дождевик и, сходив за дровами, поставил на плиту старый и закопченный, точно печная труба, чайник. Никс никогда с ним не расставался - чайник был единственным предметом, который остался ему от Мамы.
Когда произошло Большое Сотрясение, он, двенадцатилетний мальчик, сидел с Папой, Мамой и дядюшкой Бэром за столом. Был вечер, они пили чай с пухлыми и вкусными блинами, и Никс без устали рассказывал, как он собирал грибы. На дворе царил август, конец лета выдался теплым, и боровиков по лесным опушкам вылезло - хоть косой коси. Никс был городским мальчишкой, и такое обилие грибов видел впервые. Никс помнил, что, когда его кружка опустела, Мама встала, чтобы налить ему добавки. И тут за окном бумкнуло, дом подбросило кверху, а затем плавно опустило обратно. На улице стало светло как днем, и в небе заиграла фиолетово-зеленая радуга. В воздухе разлился сильный запах роз.
Отец с Матерью, а за ними и дядюшка Бэр, выскочили на крыльцо и.… пропали. Никс через открытую дверь тоже видел радужное свечение, поглотившее его родителей, и тоже хотел выскочить вслед за ними, но его сильно притиснуло столом к креслу, на котором он сидел. Когда он освободился, все уже кончилось: на улице снова был обычный поздний вечер. Никс заметался по двору, словно испуганная курица, и не найдя никого громко закричал:
- Мама! Папа! Дядюшка Бэр!!!
Но никто не отозвался, мир был глух к нему. На небе светили яркие звезды, а глубокий половник Большой Медведицы висел прямо над крыльцом. Никс несколько раз обежал вокруг дома, стоявшего в полном одиночестве на хуторе, а затем стал обследовать все сараи, погреб, так похожий на блиндаж, заглянул в летнюю кухню, а потом зачем-то вывел из гаража новенький велосипед, только что подаренный ему по случаю двенадцатилетия дядюшкой Бэром.
Он искал везде, он даже включил свой любимый фонарик на трех батарейках и обследовал темную, уходящую под землю трубу колодца и чердак, но все было напрасно - родителей нигде не было. Это было жутко, так жутко, что должно было произойти еще что-то более страшное, и точно: освещенные неярким светом окна заплясали, превращаясь в холодный свет огромных светляков, и стали замирать. Дом ахнул, зашатался, будто карточный домик под сильным ветром, и начал оседать. Никс забежал в кухню и заметался. С потолка уже сыпался мусор, и по всему дому стоял треск и скрип. Никс схватил первое, что попалось под руку, (это был эмалированный чайник), и выскочил во двор. И вовремя: дом стал шататься все сильнее и сильнее, словно палатка, лишившаяся каркаса, и рухнул...
Обо всем этом Никс вспомнил сейчас, сидя на корточках перед раскрытой топкой чугунной печки. Эти воспоминания посещали его постоянно; они стали частью его памяти. И даже боль утраты уже не волновала его так, как это было в самом начале, а лишь тупо ныла где-то глубоко, под самым сердцем.
Поглядев за тем, как огонь нехотя лижет сырые поленья, Никс приподнял крышку кастрюли и, с отвращением посмотрев на остатки ужина, (как обычно - грибы с картошкой), решил заварить себе свежего чая. Его оставалось так мало, что Никс позволял себе роскошь лишь раз в неделю, в день Розы, заварить свежий. Сегодня был только понедельник, но на душе было уж очень тоскливо, и потому Никс решил сделать исключение.
Горячий ароматный напиток вернул ему хорошее расположение духа: в конце концов, все было не так уж плохо - ведь он до сих пор был еще жив. Быть может, он вообще последний из людей, оставшихся в этой местности, а, может быть, и на всей Земле. После Большого Сотрясения весь мир как-то странно сжался до масштабов знакомой с раннего детства округи, да и та постоянно линяла.
***
Картинка из Интернета.