Эдик из Хашури. 15. Скажите, кто не терял?

            

Врач сказала, что у мамы взорвалось сердце от постоянных переживаний за раненых, за погибших и  за папу.  Оказалось, что у мамы был порок сердца и её совершенно нельзя было так много работать физически и волноваться нельзя. А она  ещё и на свехурочные оставалась. Эдик ничего не знал об её больном сердце, она виду не подавала, и никогда не говорила об этом, и не жаловалось. Выпьет какие-то лекарства  и всё.  Ну иногда к врачу сходит. А оно… вот оно что – сердце больное. И если бы не война… она бы так сильно не волновалась и физически бы столько не работала.  Ах, если бы не война.

Эдик проплакал несколько суток.  Потом слёз уже не было. У  него плакала душа.  Теперь у него стало два особых счёта к фашистам. Даже три, потому что ещё Венедиктыч.

Но надо было продолжать жить и ждать папу с фронта. Обязательно ждать!
Сильно ждать и тогда папа непременно вернётся. Мама об этом не раз говорила. Да и по радио  постоянно стихотворение передают «Жди меня». И даже в фильме песню такую поют.  Значит это правда, что надо ждать сильно-сильно. И Эдик ждал.

После похорон Марии  Эдика хотели забрать в деревню родственники. Из одной деревни, из второй, из третей. И тётя Лена с дядей Вано хотели забрать. И соседи по дому звали к себе жить, и соседи по улице, и мама Резо, и мама братьев-забияк. Но Эдик от всех приглашений отказался. Нет, он будет жить дома.

- Как же я уеду? – говорил он, - а письма от папы?
- Ты напишешь ему новый адрес и он будет присылать письма туда.
- А вдруг,  пока моё письмо идёт, у папы сменится номер полевой почты? И  папа письма не получит.  И  мы потеряемся.
- Соседи будут забирать письма и пересылать тебе.
- А вдруг письмо потеряется в дороге? Нет, я никуда не поеду.
- Тебя заберут в детдом.
- Я сбегу.
- Тебя снова заберут.
- А я снова сбегу!

В конце концов, родня выложила на стол деньги ему на прожитьё  и Эдик остался дома. Он  ходил в школу, просиживал уроки и шёл домой. Но сначала непременно оправлялся на кладбище. А потом уже добирался до дома и сразу заваливался спать.   Резо, видимо, рассказал об этом  своей маме, потому что она пришла и сказала: «Собирайся, будешь жить у нас!»  Но Эдик упёрся.  И тогда она взяла с него слово, что он не будет заходит на кладбище каждый день.  И Эдик пообещал.

Но постепенно мальчишка всё же приходил в себя.  Он стал интересоваться школьными делами, а после школы  всё больше времени проводил у Резо. Домой приходил только ночевать.  И даже перестал топить печку, спал прямо в верней одежке, укрывшись кучей одеял  и старой буркой. Ничего не делал, только хлебные карточки и отоваривал.

Эдик даже не заметил как наступил и прошёл Новый год. Эта зима сорок третьего тоже была холодной и ветренной.  Эдику было так тоскливо в пустом доме.  Сидеть и знать, что его  Марии, его любимой мамы больше нет, что она не придёт. Никогда.

В начале января ему приснилась мама и сказала: «Нельзя так, Эдик! Ты  совсем забросил наш дом! И он стоит нетопленный и немытый,  как круглый сирота.
И ещё, пообещай мне, что когда тебе будет совсем тяжко – ты уйдёшь жить к родственникам.  Не надо их обижать отказом».

Когда Эдик проснулся, сердце у него бешено колотилось.  Первым делом он бросился топить печку.  Затем прибрал в доме и протёр окна.  И ему  даже показалось, что старый дом улыбнулся.

Он отправился за хлебом, но когда подошла его очередь,  с ужасом обнаружил, что карточек нет. Мальчишка в растерянности рыскал по карманом, но везде было пусто. Без карточек хлеба ему, конечно, не дали.  Но продавец сказал: «Ищи!  Может быть найдёшь. Многие теряли. Скажите, кто не терял?» В толпе раздалось: «Теряли, теряли. Тебе, мальчик, надо идти в ОРС. Может быть и восстановят, хотя обычно не восстанавливают».

Эдик трижды приходил в ОРС, но всякий  раз двери были закрыты на замок. И Эдик перестал ходить. Он немножечко знал сапожное дело, самую малость. В своё время дядя Степан смеха ради научил его пришивать заплатки и наколачивать набойки. А потом в полу шутку полу серьёз добавил, что вдруг пригодится. И ведь он оказался прав. И Эдик решил попробовать. Он вырвал из тетрадки листочки  и написал объявления, что вновь открыта сапожная мастерская по адресу Почтовая, 14. И развесил объявления на видных местах. 

Эдик перетащил наверх, в комнаты,  сапожные инструменты и низенький столик отца, запас кож, подошв и набоек. И  стал ждать заказчиков. И ведь заказчики пришли. Они помнили прекрасных мастеров артели «Красный обувщик».  Каково же было их удивление, когда они увидели мальчика, прибивающего подмётки на башмаки. Это были старые башмаки Эдика, именно на них он и тренировался.

С первым заказом, поменять подмётки,  Эдик справился.  И на полученные деньги купил на базаре хлеба. А затем появились следующие заказы. И Эдик приободрился. Теперь  у него были деньги на хлеб, а в кладовой запас хурмы и грецких орехов. Этим он и спасался.  А некоторые заказчики расплачивались продуктами, кто фасолью, кто кукурузной мукой, тоже неплохо. И лобио можно сварить, и мчади состряпать, хорошо, что мама его этому научила.  А однажды какой-то дяденька даже кусочек сыра принёс!

Но в один из дней всё закончилось. Он ушёл на базар за хлебом, а когда вернулся, то обнаружил дома полный кавардак. Замок в дверях был раскурочен, одно из окон выбито, но главное – пропали  сапожные инструменты, и кожа, и подмётки, и набойки, и дратва, в общем всё.  Мальчишка бухнулся на кушетку и расплакался от бессилия и обиды.  Потом он вспомнил мамины слова: «Если будет совсем тяжко – иди к родне».

Эдик собрал котомку и ушёл к родне.