Клятву забыв, он решил, наконец, обернуться,
Рядом увидел любимой прекраснейший лик.
Но не успел к Эвридике своей прикоснуться -
Та улетела из света во мрак в тот же миг.
Долго стоял наш певец, опрокинутый горем.
К Стиксу вернулся, но лодочник, душ господин,
Старый Харон отвернулся, напрасно не споря,
Утлой ладьёй управляя, поплыл он один.
Ровно семь дней горевал он у берега Стикса,
Пищу забыв, лишь горюя, не помня себя,
Только потом он от Стикса решил удалиться,
И возвратиться во Фракию, сердцем скорбя.
Верен Орфей оставался своей Эвридике,
Брак отвергая с любой из фракийских матрон.
Года четыре прошло, но любимого лика
Днём или ночью забыть не намерился он.
Раз на холме, когда первая яркая зелень
Ветви деревьев украсила вновь по весне,
Бедный Орфей под лианами нежного хмеля
Снова увидел свою Эвридику во сне.
И, пробудившись, он взял золотую кифару,
В струны ударив, негромко и нежно запел
Так вдохновенно, с печальным и ласковым жаром,
Мир весь подлунный, внимая ему, онемел.
Песней заслушались серны, дрозды прилетели,
Дикие звери пришли из окрестных лесов.
Даже деревья – дубы и платаны, и ели
Тихо задумались, дрожь унимая листов.
Вдруг раздались вдалеке громогласные крики,
Звуки тимпанов и женский заливистый смех.
Это киконские женщины праздник великий –
Правили Вакха, и делали пьяными всех.