Или, к примеру, стоял какой-нибудь
поздний август, и вы уже
Выпивали на каждого граммов двести, —
Костя, Оленька, Бритиш, и вы вдвоём.
Если он играл, скажем, на тринадцатом этаже —
То было слышно уже в подъезде,
Причем не его даже, а твоём.
Что-то есть в этих мальчиках с хриплыми голосами,
дрянными басами
да глянцевитыми волосами, —
Такие приходят сами, уходят сами,
В промежутке делаются твоей
Самой большой любовью за всю историю наблюдений.
Лето по миллиметру, как муравей,
Сдает границы своих владений.
А он, значит, конкистадурень,
так жизнерадостен и рисков,
Что кто ни посмотрит – сразу благоговейно.
Режет медиаторы из своих
недействительных пропусков,
И зубы всегда лиловые от портвейна.
Излученье от вас такое – любой монитор рябит.
Прохожий губу кусает, рукавчики теребит.
Молодой Ник Кейв, юный рас****яистый Санта Клаус, —
«Знать, труба позвала нас, судьба свела нас,
Как хороший диджей, бит в бит».
И поёте вы, словно дикторы внеземных теленовостей,
Которых земляне слушают, рты раззявив.
Когда осенью он исчезнет, ты станешь сквотом:
полно гостей,
Но – совсем никаких хозяев.
* * *
И пройдёт пять лет, ты войдёшь в свой зенит едва.
Голос тот же, но петь вот как-то уже не тянет.
У тебя ротвейлер и муж-нефтяник.
У него – бодрящаяся вдова.
Тебе нужно плитки под старину и всю кухню в тон.
Разговор было завязался на эту тему, но скоро замер.
«У вас есть какой-нибудь там дизайнер?»
И приедет, понятно, он.
Ну ты посидишь перед ним, покуришь, как мел, бела.
Та же харизма, хриплость и бронебойность.
Он нарисует тебе макет и предложит бонус,
Скажет: «Ну ты красавица».
Бог берёт на слабо нас.
Никаких больше игр в разбойников и разбойниц.
Ну, проводишь до лифта.
Ну, до подъезда.
Ну, до угла.
У нефтяника кухня, в общем,
так и останется, как была.
3 декабря 2007