Деда, скончавшегося накануне свадьбы, закопали на следующий день на старом кладбище. Завернули в допотопный, истёртый до марли ковёр и вывезли на Толиковом «Запоре». С трудом затолкали худого и длинного, успевшего закоченеть деда в салон куцей машинки. Всё говорило о том, что уходить на тот свет дед не собирался. Более того, старался всячески заявить о себе, выпрастывая из домотканого кокона то голову, то ноги. Когда сверток всё-таки запихнули, выяснилось, что дед, в прямом смысле, откинул сандалии. Растерял по дороге от дома до машины. Сандалии искали долго, хоронить деда без обуви Муза Львовна отказывалась. Без гроба ладно уж, но без обуви совсем не по-людски. Сандалии нашлись в разных местах. Один выковыряли из-под кровати, той самой, где дед и помер, другой нашли под машиной. Налезать на ноги сандалии не хотели.
- Ладно, пусть босиком едет. Там натяните! - распорядилась Муза Львовна.
- А если не налезут? - поинтересовался Толик.
- С ним положите. - Муза Львовна перекрестила машину и повернулась к Иде. - Я карточку его нашла. Старую. Он там, правда, с матушкой своей, ну да другой нет. Пойдём, поставим ему свечку.
- Зачем?
- Положено так. Вроде как, осветить путь покойному.
- Ааа, - поджала губы Ида, ничего о православных традициях до этого не слышавшая. Откуда? Привить интерес было некому. Ида религией не увлекалась. Молитв не знала, крест не носила. И откуда ему взяться. Мать Иду не крестила, некогда было, а тётка тем более.
- И стакан с водкой поставим ему, любил он её, через неё видать и помер.
Дед Григорий, седьмая вода на киселе, прибыл за день до свадьбы, и прямо с порога заявил, что у него «трубы горят» так как ехал он долго, а проводница в поезде пить мешала, грозилась высадить на ближайшей станции и даже вызвать дорожную милицию. Дед Гриша, хоть и не робкого десятка, но портить свадьбу молодым хлопотами по вызволению его из кутузки не хотел. Потому терпел всю дорогу. О чём по приезду за ужином горестно жалился Толику, безошибочно вычислив в нём родственную душу. К ночи накачался Григорий Алексеевич изрядно, и со словами «теперь и умереть не жаль» уснул прямо за приготовленным к свадебному сабантую столу. Почти мёртвого деда отволокли за перегородку и уложили спать на тахту в «чём был», а именно: в замусоленной тельняшке, брюках галифе и сандалиях. Там же его и обнаружили наутро мёртвым, только не «почти», а «уже». Какое-то время его тормошили, хлестали по щекам, заставляли дышать на зеркало, но тщетно, дед признаков жизни не подавал.
- Вот это сюрприз! - Муза Львовна сокрушённо прижала ладонь ко лбу. - Чёртов дед!
По-хорошему свадьбу надо было отменять. По-правильному. Покойник в доме. Да и не такая уж дальняя, как выяснилось родня. Родной брат Музиного отца. Отменить, похоронить и выдержать траур. А какой траур, когда живот у Иды на нос лезет. Вот и порешили. Деда никто не видел, никто о нём не слышал, никто толком не знает. Ну помер и помер, не менять же из-за него свои планы. Лежит и пусть лежит, пока свадьба пройдёт. Никто его там не увидит, а если и увидит невзначай, то всегда можно сказать, что не дождался дед застолья, не вытерпел, упился до потери сознания на радостях за молодых и уснул. «Вечным сном» можно не добавлять. И вроде правда, почти так и есть.
Всё прошло как по маслу. Заморозили бутылки с водой, обложили ими деда, никто и не заметил приторного запаха тлена в гуще ароматов цыплят табака и квашеной капустой.
Высунувшаяся голова деда Гриши тряслась и подпрыгивала на ухабах, Толик нещадно матерился, Витька, заткнув уши наушниками, слушал Гарика Сукачёва. Через двадцать минут, потея и задыхаясь от пыли, они прибыли на место.
День занимался жаркий. И предыдущий был такой же. И ещё пятнадцать перед ним такие же. Жаркие и сухие.
Пока Толик с Витькой долбили лопатой пересохшую кладбищенскую почву, укладывали завёрнутого в ковёр деда в лунку, засыпали и притаптывали твёрдые комья земли, Ида с Музой сооружали мемориальный комплекс из дедова фото, свечки и стакана водки с ломтиком хлеба.
То, что произошло дальше, по утверждению Музы было ничем иным как проклятием. А началось всё с того, что Ида почувствовала тяжесть внизу живота. К моменту, когда вернулись Витька и Толик, Ида кричала и корчилась от боли.
- Рожаю... - орала согнувшись в три погибели Ида, просовываясь в «Запорожец». - Рожаю, помогите!
- Босого... - орала Муза, обнаружив сандалии деда на резиновом коврике автомобиля, - босого похоронили!
- Заткнитесь... - орал Толик, вытирая потный лоб и выжимая сцепление. - Оглохнуть можно!
И только Витька был спокоен как удав. Не вынимая из ушей наушников, он прошёл в кухню, «опрокинул» 50 грамм водки, зажевал солёным огурцом и, хлопнув дверью, вышел из дома. Воздушная волна от хлопка пронеслась по коридору и устремилась к форточке, свалив по пути свечку. Пламя лизнуло фото и стало разгораться.
Когда битком набитый «Запорожец», выжимая допустимый скоростной предел, выехал со двора, огонь от упавшей свечки доел деда с бабкой и перекинулся на стопку квитанций.
Через час Ида благополучно разрешилась от бремени. К моменту возвращения Музы, Толика и Витьки от дома осталось лишь чёрное пепелище. Среди обугленных головешек Муза нашла бронзовую статуэтку китайского божка с серым от сажи пузом.
Вы прочли отрывок из книги Елены Касаткиной "Вдовий полог". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.