Китайские яблоки
*
наступает обычный день
один из тех когда катятся яблоки умирают императоры а птицы поют
они обычно поют в начале дня
значит он ничем не станет отличаться от любого другого
когда катятся яблоки умирают императоры и садится солнце
*
деревья во всем городе больны давно и широко
стоят обвязанные одной паутиной в каждой лапе скрученные пергаменты
невозможно прочитать ржавые листья рассыпаются в руках
на это перестаешь обращать внимание
просто осень начинается весной а листья рождаются желтыми
*
я забываю ваши имена их столько раз раздали другим
я не помню ваши лица да вы бы теперь их сами не узнали
вы собравшись веселой толпой что-то мне кричите с берега
неразборчиво как пишут импрессионисты пробиваясь сквозь туман
как будто это имеет значение память все равно плачет только о себе
*
пока катилось яблоко мир успел обернуться несколько раз вокруг своей оси и прийти в то же положение
в общем-то ничего не изменилось кроме появившихся вмятин на боках
но восславим движение яблок и планет иначе то же самое сгниет на месте
*
глубина сопротивляется
выталкивает с пузырем воздуха нечего тебе делать среди придонных рыб
смотри какие рыбы-прыгалки или вот например разумные дельфины
какой же соблазн на шее должен висеть чтобы не согласиться вдохнуть
бедные утопленники только с ними и хочется иметь дело
*
вот ведь глупость родиться в реальном мире и все время ждать чуда
похоже так ждут смерти
но пока можно начать со стихотворений
Грезы
Мир живой и настоящий,
Ты его когда-то видел?
Заходил в него, как спящий, –
Он как спящего обидел,
Задышал зловонной ямой,
Затянул стальные кольца.
Взвесил, выдохнул кальяном,
Не нашел ни грамма Штольца.
Обло все, все обломалось
Испытанием на вшивость.
Меда нет, осталось жало:
Ты сильней, но ты фальшивый.
То, что видно, то, что есть,
Челюстей железных город.
Но и ты исчезнешь скоро,
А бессмертного не съесть.
Перед дождем
Опустело воронье гнездо,
Отражение зло и уныло.
Так печальны передники вдов.
Но художество требует пыла,
Даже если обрушится мир,
Даже если смешно про искусство.
Мы проехали, впрочем, ампир,
Все закончилось кислой капустой.
Боже мой, а ведь ты графоман,
Не умеешь придумать уюта.
Можешь молнию прямо в платан?
Что тут скажешь… Воистину круто.
Сир
Сир, но поэты середины,
Они, наверное, простимы,
Ты сам им недодал слегка.
Мой сир ответил: «Ни фига.
Ты или да, или же нет,
Агностик – это не поэт,
А ни туфли ни пирога…
Так что ж, досыплем порошка».
Ну ты жесток, однако, Боже, –
Всю жизнь по вспышке уничтожить!
«Но ты хотя бы видел вспышку.
Хотя бы спорил со Всевышним».
И, не затягивая речь,
Все рукописи бросил в печь.
Карлик А.
Он Квазимодо, он вдовство,
Он то, чего коснулось ночью
Трагическое вещество.
Прикосновеньем опорочен,
Урод отважится любить
По безрассудному соседству.
Напишет строчку, может быть,
Но не признается в поэтстве.
Зачем мне вспомнилось о нем,
Когда смотреть смешно и жалко:
Как паж, с соседскою вдвоем
Он школьную несет скакалку.
Пожалуй, надо настучать,
Ему дадут по детской роже,
Чтоб не тащил любовь в кровать.
Но даже этого не может.
За портьерой
Вся ошибка аналогий –
Продлевать знакомый вектор.
Получается Полоний,
А на самом деле Гектор,
Предводитель гордой Трои.
Трои нет, но все детали –
За портьерой спрятан воин.
Только руки задрожали.
Подполье
Мы поменяемся местами,
Пусть эта роль меня листает,
Не партизанит подсознанье –
Хозяин выберет изгнанье.
Она выходит из подполья,
Смахнув с листа слова невольно.
И надо что-то говорить…
Прости, теперь тебе водить.
Мне наконец-то интересно –
Нашлось бухгалтерское место
И можно вслух критиковать:
Вот тут добавить, здесь отнять.
Она заламывает руки,
Ей действие – такие муки
И незализанные раны,
Что, право, лучше в партизаны.
Гофманские сказки
Вот волшебное вино.
Дело вовсе не в похмелье.
Гофман циник все равно,
Мрачный циник превращений.
Это сказка? Не соврешь,
Это быль в последней мере.
Волосочка три сорвешь –
Крошка Цахес озвереет.
Злую фею разорвет –
А не надо неженств ваших.
Ветер фею унесет
От того, кто слишком страшен.
Кто спускается на дно,
Потешается над былью.
Выпей крепкое вино
И отдай хотя бы крылья.
Необычайное
Человек потерял тайну.
Ничего вроде бы не случилось.
Стало ясно и обычайно,
Склянка с бабочкой не разбилась.
Это к счастью, к земному счастью.
Что ты плачешь, невосполнимость?
Назову я тебя Настей –
И лети… то есть будь счастливой.
Домашний халат
Нет, ты ни в чем таком не виноват,
Она звала – ты спал ее как мертвый.
Одетая в велюровый халат –
Как это было, мягко или твердо? –
Она себя с тобою проспала.
Но это были лучшие виденья –
Не жизнь приснилась, а стихотворенье.
Нет, ты ни в чем не виноват совсем,
Ей полусонной безразлично с кем.
Неприкосновенье
Друзья облетают, как листья.
Наверное, время облета.
Друзья отрекаются в письмах,
Друзья переходят во что-то,
Спасенное ветром пустыни:
Поднял, закружил и рассеял.
Оставил в неприкосновенье,
Прилипшими к ломтику дыни.
(Пометил бы «stultus» латынью
Магистр человековеденья.)
Но профилем правым камея
Глядит, и других не имеет.
Zwergspitz, отважен, не доставляет особых хлопот, обладает веселым и игривым нравом
Слишком длинные ноги ломались в коленях.
Перешли б на ого, но сгибались от лени
Роняться пред каждыя фея границ.
Ах, папа и мама, зачем вы не шпиц?
Зачем вы такие борзые,
Всё русские, непроходные.
Стихия
А знаешь ли, чем дальше – тем ничуть
Не убыстряет время погруженье.
Прыгунье в волны больше не вдохнуть.
Но море есть само сопротивленье.
Оно не хочет смертным уступать,
Выталкивает, соблазняет мрией.
И не рожденный водами дышать
Решает плыть, становится стихией.
Бутылочное горлышко
Камушек к камушку, перышко к перышку,
Сколько пройдет через узкое горлышко?
Что-то потеряно, что-то забылось.
Я отняла или я положила?
Время прозрачней, теснее, острее.
Люди и листья бегут по аллее.
Ветер сметает, волочит, уносит.
Что же зима, если это вот осень?
Я возвращаюсь к своим обреченным,
Через ушко не прошедшим горбами.
То, чему быть надлежит сохраненным,
Я оставляю владеть тайниками.
Лечение ртутью (Лунная бабочка)
Он поймал ее в полночь, забудьте о нем,
И порадуйтесь, и опечальтесь.
Если лунная бабочка бледным огнем
Прикоснулась, оставьте, прощайте.
Он уже невозможен, отравлен пыльцой,
Этот мир ускользает из пальцев.
Он уходит, он рядом проходит со мной,
Отмеченный даром данайцев.
Деревянный твой конь, и химера она –
Отлитая в воске и стали.
Он идет, и блестит над холмами луна,
И в руте сверчки замолчали.
Колышется ветром озерная ртуть,
Подставлена чаша печали.
Ты выпить ее перед сном не забудь…
Он тихо ответил: «Позвали».
Соня
Что бы, Соня, вы сказали
В потрясении основ,
Что бы, Соня, вы сказали,
Если бы хватило слов?
Соня, слава богу, знает,
Где бычки, а где омлет.
Соня олицетворяет
Этот город двести лет.
С Соломоновым величьем
Пишет свой Экклезиаст
В телефонной книге личной:
«Крестик.
Крестик.
Бог подаст».
Эвфемизмы
Но время шло и перешло
К спасительному эвфемизму.
Монокля зоркое стекло
Во всем нашло язык фашизма.
Рабочий жупел, не отнять,
Кровь закипает, холодеет,
И сотню можно разменять
На сто катящихся копеек.
Омелочившись, прозвенит,
Замрет в кармане среди прочего.
Освенцим больше не вопит,
А Польша… Бог прошел над Польшею.
Скрипка
Весь мир вещей застывших пал,
Когда, проскальзывая мимо,
Его Он в ухо надышал
И перешел в неуловимость.
Зачем ты нужен был вот здесь,
Непонимающий, осенний,
Где только вечный ветер есть
И безответный собеседник?
Зачем оркестру инструмент?
Чтобы согласно дирижеру,
Вступить в единственный момент,
Присовокупив голос к хору.
Замок
*
Плащ
Вот мой дворец, мое жилье,
Ничем не хуже скита,
Чтоб одиночество свое
Плащом влачить по плитам.
Когда устраиваю бал,
Ах, как смеются славно
Все отражения зеркал
И бронзовые фавны!
Фехтуют скрипки и альты…
В волшебное мгновенье
Взмахну плащом из темноты
И сяду на ступени.
Все смолкло, в мире ни души,
Потухли в замке окна.
Накидка на плечах дрожит,
От сырости промокла.
*
Гонец
Что, мой гонец, ты мне принес
Из мира посторонних?
Венок, сплетенный из волос,
Что девушка обронит?
Быть может, пламенную речь
На обгоревшем свитке,
Какую некому прочесть,
Познав чужую пытку?
Аплодисментов дальний гром,
Когда дождя не снилось?..
Воды желаешь? – Выпей ром
И посчитай за милость.
Да лучше бы в твоей руке
Была хоть капля смеха!
Сходи достань ее в реке
Коварного успеха.
Она всегда на самом дне,
Нырни да возвращайся.
Узнаешь много о цене.
Плати и улыбайся.
*
Волшебник
Волшебник скверный – о-ля-ля! –
Других и не водилось.
Но он важнее короля
Со всей придворной силой.
Он жил да был и вдруг уснул –
Проснуться невозможно,
Но троном стал садовый стул,
А камень стал пирожным.
И миром сделалась война,
И муравьи – войсками.
И рыжим муравьям хана.
………
Но слава богу, в яви
Жара полуденного сна
Не властвует над нами.
*
Пауки
В тишине глубоководной,
Где ни рыбы, ни малька…
Потому что так угодно
В добром сне волшебника.
Он, пожалуй, слишком добрый,
Но не мне его судить.
Пауки его и кобры
Отдыхают, может быть.
Он проснется, он учует,
Кто подглядывал в глазок.
В сон к тебе перекочуют
И змея, и осьминог.
*
Факир
Из пчелиного хаоса слов,
Из лузги и газетных обрезков
Что-то комом покатится в мир.
Оттого, что оно ожило,
Превратилось в Лауру с Франческо, –
Никакой, не надейся, факир,
Для тебя не найдется награды.
Оттого, что оно умерло –
Ты достоин проклятия ада.
Ни на что не надейся, факир.
Эти души вдыхает огонь –
Не твои торжество и заслуга.
А развеявший прах над рекой –
Ты убийца девятого круга.
*
Уксус
Какой-то путник в странный час
Стучится в двери замка.
Неужто вспомнила про нас
Старуха-интриганка?
Блестит провалами, гремит
Костьми, не умолкая.
Ведь ты приходишь за людьми?
Здесь только мастерская.
Подайте кубок ей с вином!
Сойдет и уксус, впрочем.
Что заработала трудом
Своим чернорабочим.
Располагайся, обыщи
Палаты и гримерки.
Живую душу притащи
Хоть из одной каморки.
Велят шампанского подать
Изысканные люди…
Но, мать, их здесь не отыскать,
Шампанского не будет.
То дело, в общем-то, Отца –
Мешать вино с водою.
Ты начинаешь ход с конца.
Пойдем и мы с тобою.
*
Камертон
замок достаточно древний чтобы тишина заросла прочным мхом
когда-то он гонял эхо по пустым комнатам но эхо стало слабеть и терять голос и наконец закатилось под ковер
вчера он всю ночь болтал без умолку
она наконец-то нашлась всегда ждущая последнего слова