Глава I.
Каких-то пару лет назад
В поместии Покровском
Старинный русский дворянин
С фамилией неброской
Кирила Петрович Троекуров
Со всем семейством проживал,
И нрав его не в меру буйный
В губернии той каждый знал.
Богатство, знатный род и связи
Давали вес ему большой.
Соседи с ним предпочитали
Дружить и угождать. И той
Покорности, подобострастья,
Как дань он знаки принимал.
Никто в ближайшем окружении
Ему перечить не дерзал.
И дом его всегда был полон
Гостями, склонными тотчас
Потешить праздную натуру
И буйный нрав его, боясь,
Отказом от увеселений
В нём пробудить звериный гнев
И, шутовски предпочитая,
Петь дифирамбы нараспев.
Никто не смел от приглашения
В дом отказаться. В общем, был
Он полноценным господином.
Как своенравный властелин
Своим давать порывам волю
Крутого нрава он привык,
Не церемонясь в извинениях,
Подчас не сдержан на язык.
И, всех виня в своих несчастьях,
Он нёс по жизни груз ярма
Порочности своих пристрастий
Непросвещённого ума.
Как бык силён был, от обжорства
Он словно пребывал во мгле,
День изо дня так, каждый вечер,
Всегда в хмелю, навеселе.
С крестьянами и дворовыми
Он обходился строго. Двор
Его был крепостью: решётки,
Замки повсюду и надзор.
Всегдашнее его занятье –
Объезд владений и пиры,
И ежедневные проказы,
Но так лишь было до поры.
И лишь один сосед – Дубровский
Андрей Гаврилович с ним был
На равных. Прежний сослуживец,
Не знатен, не богат, но слыл
Решительным, нетерпеливым
И независимым во всём.
Поручик гвардии отставный
Он в положении своём
Был чем-то схож с соседом властным,
Женился тоже по любви,
И также, овдовев однажды,
Растил наследника. В крови
Владимира черты отцовы
И норов явствовал вполне,
Такой же дерзкий, непреклонный,
Отца решительней вдвойне…
Он книгам предпочёл веселье
Попоек дружеских, пиров,
Рос в Петербургском окружении
Подобно пальме средь дубов.
Кирила Петрович в разговорах
Душевных часто говорил:
«Ей богу, я б свою дочь Машу
С твоим Володькой поженил.
Гол как сокол он, ну, так что же,
Знать, верный будет ей супруг».
На что Дубровский восклицал лишь:
«Спасибо за доверие, друг,
Но бедному подстать жениться
На равной и в смирении жить,
Чем при балованной бабёнке
Приказчиком по жизни быть!»
Согласие было меж друзьями.
Пытался кто-то подражать
Им, выйти из повиновения
Пределов, но тотчас понять
Давал всем Троекуров - лучше
Не искушать свою судьбу.
Один Дубровский лишь остался
Вне общего закона. На беду
Течение дел несчастный случай
Расстроил всё, переменил
Судьбу героев и романа
Дальнейший ход определил.
В начале осени Кирила
Петрович как-то собрался
В поля отъезжие. Был отдан
Приказ псарям к пяти утра
Готовым быть: палатка, кухня
Уже отправлены вперёд
На место, где обед намечен.
Хозяин, гости и народ
Дворовый двинулись на псарню.
Дубровский хмур, весь путь молчал.
Хотя охотник был горячий,
Двух только гончих содержал,
Борзых лишь свору. Состоянье
Не позволяло шиковать
И трудно было удержаться
От лёгкой зависти. Сказать
Об этом вслух он не решался
При виде чудной псарни той.
Пятьсот борзых и гончих жили
В тепле, довольстве. Для больной
Же своры и щенятых лекарь
Осуществлял присмотр свой,
А в конурах сухих и чистых
Рос молодняк. Наперебой
Хвалили гости чудо-псарню
Уже в двунадесятый раз,
Чтоб удовольствие доставить
Хозяину, а тот, смеясь,
Спросил Дубровского: «Что ж хмур ты,
Иль псарня не по нраву?» «Нет, -
Ему Дубровский отвечает, -
Нет, от чего же, брат, вполне…
Но только вряд ли людям вашим
Такое снилося жильё?»
Тут псарь хозяйский молвит: «Мы на,
Спасибо барину, житьё
Своё не жалуемся, а вот
Иному дворянину, знать,
Не грех на здешнюю конурку
Свою усадьбу променять!»
Кирила Петрович этой шутке
Холопа рассмеялся, вслед
И гости вслух загоготали.
Дубровский побледнел в ответ.
Когда же ужинать уселись,
Хватились, что его уж след
Простыл. Никто и не заметил,
Исчез обидчивый сосед.
«Догнать и воротить немедля», -
Был строг хозяина наказ.
Слуга поспешно воротился.
Андрей Гаврилыча отказ –
Письмо, свернутое в угольник,
Ему подал. Читает вслух:
«Мой государь, Кирила Петрович,
Я не желаю и на дух
В Покровское к вам ехать, если
Вы, нашей дружбой дорожа,
Псаря-холопа Парамошку
Прислать не потрудитесь. Я
Решу своей дворянской волей
Помиловать иль наказать
Его за дерзостную шутку.
Мне дворянину не под стать
Терпеть смешки холопьев низких.
Я вам не шут, прощенья нет.
За сим покорным остаюся
К услугам вашим. Ваш сосед».
«Как, - загремел тут Троекуров, -
Прислать ему моих людей,
Моих холопов? Он их будет
Казнить иль миловать своей
Дворянской волей? Как он смеет?
Да знает ли он с кем готов
Связаться? Кто такой Дубровский?
Узнает он ещё каков
Кирила Петрович Троекуров,
Он у меня ещё хлебнёт!»
Вскочил на лошадь и помчался.
Охоты время настаёт…
Она же сразу не задалась,
Хоть как всегда пышна была.
Лишь раз вдали видали зайца,
Да и того травили зря.
Обед в палатке не удался,
Был не по вкусу. Отчего?
Он с наслажденьем потоптался
В полях соседа своего.
А между тем старик Дубровский,
Однажды, объезжал своё
Владенье, топора услышал
Удары. Видит, мужичьё
Покровское деревья валит.
Они - известное ворьё.
Прознали про разрыв хозяйский
И дело чёрное своё
Вершат… Поймал двоих. Лошадок -
Добычу в стойло поскорей,
А пленникам урок плетями
Хороший преподал своей
Дворянской волей. Слух об этом
Достиг соседовых ушей.
Он в первую минуту гнева
Хотел поднять своих людей
И Кистенёвку (так соседа
Звалось поместье) – сжечь дотла,
И осадить его в усадьбе…
Такие подвиги была
Творить безумная натура
Его способна, не впервой
И не в диковинку. Но после
Решил повременить. Другой
Он способ отомстить придумал
И заседателя призвал
Шабашкина: «Скажи, любезный,
Соседа моего ты знал?
Дубровского? Его поместье
Хочу себе я отобрать.
Когда-то нам принадлежало,
Потом приспичило продать
Отцу Дубровского». С поклоном
Шабашкин молвил: «А закон?
Сия продажа, вероятно,
Была с согласия сторон.
Вот если б купчая, расписка…»
«Подумай, братец, поищи
Ты хорошенько заковыку!
Бумаг на куплю не ищи…
Сгорели все они в пожаре!»
«Что ж, это к лучшему, тогда
Смогу я что-нибудь придумать.
Коль нет бумаги, то беда!»
«Ты думаешь? Давай, усердствуй.
Хочу соседа прищемить,
А в благодарности за это
Моей уверен можешь быть».
Шабашкин молча поклонился
И вышел вон. С тех пор живёт
Лишь хлопотою, что замыслить
По делу тайному. И вот,
Благодаря его проворству
Недели через две письмо
Андрей Гаврилыч получает
Из города. Зовёт оно
Немедленно ему явиться
Для объяснения насчёт
Прав на владенье Кистенёвкой.
Дубровский отношенье шлёт,
Где в грубой форме объявляет,
Что Кистенёвка в дар ему
По смерти батюшки досталась.
Наследник он и посему
Все притязания посторонних
Лиц есть мошенничество, и
Он выше склок и ябед злобных,
Своей не чувствует вины.
Андрей Гаврилович нисколько
Не беспокоился, хотя
Продажну суть чернильной братии
Всегда высмеивал шутя.
И каково же изумленье
Его постигло: получил
Он приглашение явиться
К судье земскому. Он отбыл
В суд в день означенный. В дороге
Его повозку обогнал
В санях роскошных Троекуров,
Улыбкой злобною обдал.
Глава II.
На день другой Андрей Гаврилыч
Пришёл в присутствие суда,
За ним приехал Троекуров.
В суде настала тишина.
Тут секретарь читать принялся
Определение и в нём
Андрей Гаврилыч объявлялся
Неправильным владельцем. Он
Отдать обязан безвозвратно
Душ по ревизии полста
Крестьянских, землю и усадьбу,
Покосы сенные, леса.
Всё без остатка, что досталось
Ему по смерти от отца,
Всё Троекурову, включая
Процент с убытков, до конца.
Мол, генерал-сосед на службе
Военной с малолетства был,
В походах дальних за границей
И потому в незнании жил.
А ныне, выйдя уж в отставку,
Дела свои решил привесть
В порядок, только уповая
На суд, чтоб попранную честь,
Доход свой защитить и право.
Присвоенное всё добро
Вернуть ему немедля просит,
И по суду теперь оно
Вернётся к прежнему владельцу.
А если будет, что сказать
Ещё ответчику, он может
Неудовольствие подать
Через полицию. На сем же
Суд удалился на покой,
А секретарь с поклоном низким
Подал решенье, чтобы свой
Отказ или согласье каждый
Участник дела прописал.
Андрей Гаврилыч неподвижным
На стену опершись стоял.
Тряхнув главой, сверкнул очами,
Ногою топнул и, схватив
Чернильницу, пустил мгновенно
Прям в заседателя. Порыв
Его всеправедного гнева
Смогли унять лишь сторожа.
Вскричал: «Неслыханное дело,
Ваш суд – обитель грабежа.
Не почитать так церковь божью!
Прочь, племя хамово! Я вас
Уж проучу!» ……И удалился.
Как видно, разумом угас.
А вслед за ним и Троекуров
Покинул здание суда.
Знать, сумасшествие соседа
В нём не оставило следа
Торжествования победой.
Напрасно судьи ждали слов
И благодарности. Уехал,
Взглянув лишь раз поверх голов.
Дубровский слёг. Уездный лекарь
Успел пустить больному кровь,
Пиявок тьму на грудь приставил,
Чтоб силы пробудились вновь.
Лишь к вечеру вернулась память
И стало легче. В день другой
Свезли больного в Кистенёвку,
Что стала для него чужой.
Глава III.
Прошёл какой-то срок. Дубровский
Заметно стал ослабевать.
Припадки не возобновлялись,
Но силы стали оставлять.
Он забывал свои занятья,
Из комнаты не выходил
По целым суткам, только с няней
Егоровной лишь говорил.
Лишь ей одной повиновался.
Она кормила, спать клала,
За ним, как будто за ребёнком,
Ухаживала. Все дела
Забросил он, и няня долгом
Своим считала известить
О состоянии отцовом
Его наследника. Служить
Тому пришлось в полку пехотном,
В столице что квартировал.
Так вот Владимир, сын хозяйский,
Печальный дела ход узнал.
Пора читателя романа
С героем познакомить. Он
Из корпуса кадетов вышел
Корнетом в гвардию. Потом
Сыскать богатую невесту
Мечтал себе и потому
Мотал отцово содержанье
Игрою в карты. И в долгу
Был, как в шелку. Любую прихоть
Себе позволить мог юнец,
Пока один печальный случай
Не положил тому конец.
Однажды, камердинер Гриша
Вручил письмо ему и он,
Вмиг отложив кальяна трубку,
Был в мрачны думы погружён.
«Мой государь, Владимир Андреич,
Я твоя нянька, доложить
Тебе о батюшки здоровье
Решилась. Трудно стало жить.
Отец твой плох, весь день в кровати
Сидит, как глупое дитя.
Ты б мог об нас побеспокоить
Прошеньем батюшку-царя?
Чтоб защитил своею властью
Рабов покорных сей же час.
Кирила Петрович Троекуров
Берёт судом ваш дом и нас.
Мы, дескать, ихние искони,
Хотя про то никто не знал.
И дом, и землю, и народ весь
Суд за долги ему отдал.
Сим остаюсь твоей рабою.
Орина Бузырёва!» Он
Перечитал ещё раз строки
Письма. Дубровский разорён?
Отец в руках старухи глупой?
Немедля в отпуск, а потом,
Коль обстоятельства принудят,
Уйти в отставку. Срочно дом
Свой посетить, отцу в подмогу……
И чрез три дня уже в пути.
А сердце так полно предчувствий,
Отца бы лишь в живых найти.
На станции его уж ждали.
Тряхнул вожжами кучер и
Лошадки рысью побежали.
Вот речка, озеро, холмы.
Места знакомые, родные:
Церквушка, колокольня. Здесь
Играл он с Машей. Память жива,
Как будто было всё наднесь.
Вот Кистенёвка, дом отцовый.
Глядит с волнением. Уж лет
Двенадцать, как ушёл из дома.
Давно в помине уже нет
Трёх цветников пред домом, вместо
Них луг некошеной травы.
Берёзки, что когда-то жались
К забору, шелестом листвы
Могучей кроны говорили,
Что жизнь стремительно летит.
Владимир вышел из коляски.
Крылечко ветхое… Бежит
В сенцы. Егоровна навстречу
И с плачем обняла его.
«Здорово, няня, друг сердечный,
Как батюшка?» Тут на него
Из спальни, шаркая ногами,
Выходит бледный и худой
Старик-отец: «Володька, здравствуй».
Обнял бессильною рукой.
И в тот же миг обмяк, качнулся.
Сын удержал его, отвёл
Скорей в кровать. Отец сумбурный,
Бессвязный разговор завёл.
Мешались мысли, забывался,
А вскоре в усыпленье впал.
Владимир лбом к нему прижался
И, как мальчишка зарыдал.
Глава IV.
Владимир всё хотел заняться
Делами, но отец не мог
Ему дать нужных объяснений
О тяжбе. На исходе срок
Для апелляции. Решил он
Последствий ждать. Знать, на авось,
На наше русское, надеясь,
Что всё, возможно, утряслось.
И в правоту самого дела.
Меж тем здоровие отца
Час от часу всё было хуже.
С тревогой ждал его конца.
Владимир днями и ночами
Не отходил от старика.
Все сроки истекли и, вскоре,
Закона твёрдая рука
В лице Шабашкина явилась
К Кириле Петровичу узнать:
«Когда угодно во владенье
Вам Кистенёвкою вступать?
Иль, может быть, кому другому
Доверенность на то добыть?»
Кирила Петрович грозно глянул
Так на него, что тот убыть
Скорее предпочёл, решивши,
Так будет лучше для него.
А Троекуров погрузился
В раздумье тяжко. Для чего
Ему теперь победа эта?
Он не корыстен, месть зашла
В такие дебри, так далёко.
Роптала совесть и звала.
Болело сердце и хотело
Разжать железные тиски.
Необходимо было это
Решить скорее, по-людски.
Решил с соседом помириться
И уничтожить все следы
Недавней ссоры, возвративши
Тому честь попранную. До беды
В одном остановившись шаге.
Запрыгнул в дрожки, припустил
Отменной рысью в Кистенёвку,
И, вскоре, в барский двор вкатил.
Старик Дубровский в это время
Смотрел в окно и вдруг застыл.
Лицо гримасой исказилось,
В смятении что-то забубнил.
Румянец заступил на место
Обычной бледности. Глаза
Его сверкнули. Пальцем тонким
Руки дрожащей указал
На Троекурова… и рухнул.
Владимир бросился к нему:
«Скорее лекаря, скорее!»
Но, к огорченью своему,
Всё быстро понял. Бесполезно.
Скончался батюшка. Слуга
Вошед, сказал: «Кирила Петрович…»
Владимир вспрял, как от толчка:
«Вон! Прикажи, чтоб убирался,
Пока не выгнал со двора
Его я сам!» Старуха-няня
Всплакнула: «Тяжкая пора.
Погубишь, батюшка, головку
Свою зазря ты. Он ведь нас
Теперь живьём съест, душегубец,
Иль просто по частям продаст!»
Вся дворня собралась послушать,
Младого барина ответ,
А Троекуров молча слушал,
Лицом мрачнел. Недобрый свет
В глазах блеснул. На дворню грозно
Взглянул. Презрением была
Его прощальная улыбка,
Желаньем мщения полна.
Он укатил, а дворня разом
Пошла на барина смотреть,
Слезу пролить и попрощаться,
А кто-то просто поглазеть.
Отца Дубровского омыли,
В мундир одели и на стол
Пред погребеньем положили.
Священник «Помяни» прочёл.
Свечами тело окружили,
Покрыли саваном. Теперь
Пристало ждать, когда откроют
Ему в обитель божью дверь.
Глава V.
На третий день всё завершилось.
Хозяин перешёл порог
В последний раз родного дома
Вперёд ногами. Если б мог,
Хоть кто-нибудь себе представить,
Что ж будет по скончании дня.
Наверно, точно бы разверзлась
Геенной огненной земля.
Владимир, трое слуг подняли
Гроб с телом, медленно пошли
Знакомой рощею до церкви
У кладбища, где уж нашли
Покой свой вечный дух и тело
Владимировой матери,
И где была давно отрыта
Могила свежая. Внутри
Народ весь дворовой толпился.
Столпом у клироса стоял
Младой Дубровский, не молился,
Не плакал, скорбно лишь молчал.
Обряд закончился печальный.
Заколотили крышку и
Под бабий вой гроб в путь последний
К погосту мирно понесли.
В могилу опустили тело,
По горсти бросили земли,
В молчанье скорбном поклонились,
Перекрестились и ушли.
Владимир спешно удалился
Подальше в рощу. Весь причет
Церковный и народ дворовый
Отбыли выкушать обед
На барский двор. Там няня правит
Егоровна. Ей не впервой
Хозяйкой быть на скорбной тризне.
Так уж назначено судьбой.
И каждый «тамошний политик»
За кушаньем судачит вслух:
«Что дальше будет? Как теперь-то?
Что с нами? И кого из двух
Судьба любимчиком наметит?»
Егоровна своё твердит:
«Соколик мой не робкий, бог даст,
Сам за себя-то постоит!»
«Мне легче лаять на владыку,-
Вещает худенький дьячок, -
Чем косо глянуть на соседа.
Вмиг сердце сдавит кулачок,
Страх обуёт, священный трепет,
И краплет пот во все места,
Спина послушливая гнётся
К земле, так гнётся…» «Суета,
Всё суета сует, - добавил
Священник, – время подойдёт
Кириле Петровичу, как ныне
Дубровскому, так же споёт
Ему диакон «Вечну память».
Ну, разве больше созовут
Гостей, да гробик побогаче.
А богу всё равно, кем тут
Себя ты мнил. Он всех рассудит,
И всем воздаст по их делам!»
Владимир этого не слышал,
Он волю дал своим слезам.
Скорбь заглушить свою стараясь,
Шёл в лес, не разобрав пути,
Сквозь ветви, сучья продираясь,
Желая, видно, отвести
Беду подальше от родного
Порога. Перед ним ручей
Между деревьев извивался.
Он брёл и думал о своей
Беде, о том, как одинок он,
А будущее так мрачно.
Вражда сулила лишь несчастья,
А нищета – удел его.
На дёрн холодный сел и мысли
Стеснилися в душе. Меж тем
Домой пора бы возвращаться,
В лесу смеркалось уж совсем.
Когда приблизился он к дому,
Увидел множество людей
Своих дворовых. У сарая
Две тройки, знать, чужих, гостей.
«Что это значит? Кто такие?» -
Спросил он кучера, а тот:
«Владимир Андреич, суд приехал,
Чтоб Троекурову народ
От вашей милости отняти.
Отец ты наш, не попусти!
Уйми, родимый, окаянных,
Уговори, усовести!
Нам окромя тебя не нужен
Другой. А, может, упрядим?
С судом управимся мы скоро.
Умрём, тебя не выдадим!»
«Нет, стойте смирно, - он ответил, -
Хочу сперва всё сам понять!»
Пошёл к чиновникам: «Позвольте
Мне всё же, господа, узнать,
Что это значит? Я Дубровский!»
«Что ж, мы намерены вводить
Суда решеньем во владенье
Владельца нового, и чтить
Его права – долг всяких прочих.
Хозяин прежний умер и
Кирила Петрович Троекуров
Теперь здесь собственник земли!
Мы ж вас не знаем и по правде
Ни капли не желаем знать.
Скорее лучше убирайтесь,
Чтоб силу нам не применять!»
«Как бы не так, - раздался голос, -
Владимир Андреич барин наш».
«Кто это рот посмел разинуть? -
Вскричал исправник. – Барин ваш
Кирила Петрович Троекуров!
Понятно, олухи? Молчать!
Гей, староста, ну-ка смутьяна
В толпе немедленно сыскать».
В рядах поднялся гул и ропот,
Усиливаться стал и вмиг
В какой-то вскоре превратился
Ужасный вопль, дикий крик.
«Да что смотреть на них, ребята,
Долой их! Ну-ка всех вязать!»
Толпа надвинулась. Шабашкин
И прочи с ним скорей бежать.
Ворвались в сени, дверь подпёрли.
Дубровский крикнул: «Стойте все.
Вы что же не боитесь бога,
Разбойники во всей красе?
Себя, меня не погубите,
Ступайте тихо по дворам.
Я обращуся к государю,
Поверит нашим он словам,
Мы его дети. Не обидит,
От супостатов защитит.
В ответе он за нас пред богом.
Мир в нашем доме поселит!»
Владимир речь свою окончил.
Двор понемногу опустел.
Шабашкин тихо двери отпер
И, кланяясь, вкруг посмотрел.
За милостиво заступление
Благодарить его начал.
Дубровский выслушал с презреньем
И ничего не отвечал.
«Мы, - заикаясь заседатель
Сказал, - решили ночевать
У вас здесь, шибко запозднились.
Нам не прикажите ль постлать
Сенца немножечко в гостиной,
А утром мы уедем прочь.
Уж больно мужики суровы,
А за окном глубока ночь!»
«Вы вольны делать, что хотите, -
Дубровский тут рукой развёл, –
Я не хозяин здесь уж боле», -
И в комнату отца ушёл.
Глава VI.
«Итак, всё кончено. Лишь утром
Имел я крышу и кусок,
А завтра должен уж оставить
Свой дом, где каждый уголок
Мне дорог: дом, где я родился,
Где жил и умер мой отец.
Всё заберёт и всё порушит
Враг самозванный и наглец.
Виновнику отцовой смерти,
Моей прискорбной нищеты
Я покориться молча должен.
Ужель, Дубровский, это ты?»
Скользнул вмиг взглядом по портрету
Любезной матушки: и он
Врагу достанется семейства,
Иль будет помещён в загон
От глаз, где ломаные стулья?
Предмет насмешек для псарей?
А в спальне батюшки приказчик
Свой разместит гарем и в ней
Предастся сладострастным играм?
Нет, нет! Пускай же никому
Дом не достанется печальный.
Смерть уготована ему!
Владимир стиснул зубы. Мысли
Рождались страшные. Он стал
Бумаги разбирать отцовы.
Из ящиков на свет достал
Счета хозяйственные, письма,
Сплошь переписка по делам.
Он рвал их молча, не читая.
Пусть не достанутся врагам.
Часы настенные пробили
Одиннадцать. Он взял свечу
И вышел прочь из кабинета.
Приказны люди на полу
Храпели. Сильный дух от рома
По дому слышался. Прошёл
Он с отвращением мимо в сени.
За дверью кузнеца нашёл
Архипа и топор под мышкой:
«Зачем ты здесь? Топор зачем?»
«А как без топора-то нынче?
Приказные – озорники. Совсем
Не ведают, чего творят. Гляди и
Делов наделают!» «Ты, пьян?»
«Помилуй, батюшка, ни капли.
И ни к чему сейчас дурман.
Пойдёт вино на ум, когда тут
Подьячие хотят владеть
И нами, и добром хозяйским.
По мне, чем дольше их терпеть,
Щас взять всех разом да и в воду!»
Дубровский хмурится: «Зачем?
Приказные не виноваты.
Возьми, Архип, фонарь, затем
Поди и выведи из дому
Всех наших, чтобы ни одну
В нём душу боле не оставить,
А после под крыльцо, к окну
Побольше сена иль соломы……»
Приказ исполнен и теперь
Владимир запалил лучину:
«Архип, забыл открыть я дверь
В передней, отопри скорее!»
Архип метнулся: «Как не так!»,-
И дверь открытую защёлкнул:
«Смерть подходяща для собак!»
Поднёс горящую лучину
Дубровский к сену и весь двор
Вмиг осветился, и забегал
По стенам огненный узор.
«Ну, что ж, прощайте мои дети,
Иду куда бог приведёт,
И будьте счастливы вы с новым
Хозяином. Знать, наперёд
Уже не свидимся мы с вами».
«Отец, кормилец, мы умрём
Все за тебя, а не оставим.
Веди нас, мы с тобой пойдём!»
Он им назначил местом встречи
Родную рощу и отбыл.
Крестьяне тупо созерцали,
Как огнь своею жизнью жил.
Поднялся ветер. Пламя мигом
Господский охватило дом.
Дым красный вился по-над кровлей,
Трещали стёкла, стук и гром,
Треск обрушающейся кровли,
И брёвен падающих. Вдруг
Из недр словно преисподни
Раздался вопля жуткий звук:
«Горим, спасите, помогите!»
«Как бы не так», – сказал Архип,
С улыбкой злобной наблюдая,
Как дом сжирает мощный гриб
Огня. На миг лишь приказные
Мелькнули в глубине окна.
Тут кровля рухнула и вопли
Тотчас затихли навсегда.
И тут вдруг новое явленье
Вниманье дворни привлекло:
То кошка на горящей кровле.
На помощь жалобно звало
Животное людей. Мальчишки
Со смеху помирали. «Эй,
Чему смеётесь, бесенята, –
Сказал кузнец, – давай скорей
На крышу лестницу, тварь божья
Ведь гибнет!» И скорей полез
В самое пекло, в жар и пламень,
Вперёд огню наперерез.
Дом догорал, пожар свирепый
Оставил головешек строй,
Горячим пеплом осыпая,
Двор навсегда уже пустой.
Глава VII.
Весть о пожаре разнеслася
По околотку. Кое-кто
Вину переложил на пьяных
Людей Дубровского. Никто
Уже в душе не сомневался,
Что земский суд сгорел не зря.
Причиной месть была и, значит,
Дом запалили втихаря.
Сам Троекуров вёл дознанье
И выявил, кто тут беглец:
Дубровский, кучер, няня, Гришка
(Из дворни). После, наконец,
Был губернатору отправлен
Подробный рапорт: что, да как.
Другое дело завязалось.
Но вскоре вышел кавардак.
В лесах губерни объявились
Разбойники. По деревням,
Дорогам тройки обирали
И, появляясь тут и там,
Вселяли ужас во владельцев
Поместий, ну, а их вожак
Неуловим был и бесстрашен,
Как романтический призрак.
Одно всех крепко удивляло,
Что Троекурово добро
От действий шайки не страдало.
Знать, страх пред именем его,
(Так уверял всех Троекуров),
Идёт далёко впереди,
Священный трепет вызывает:
Связаться, мол, не приведи!
Торжествовал он и насмешек,
Острот своих пускал заряд
И губернатору, и ротным,
Исправникам и всем подряд.
Но прежде, чем приступим дальше
Мы к изложению канвы
И описанию событий,
Вы познакомиться должны
С другими лицами романа,
О коих только лишь слегка
Упомянули мы вначале,
Но роль их будет велика.
Глава VIII.
Итак, герой наш – Марья Кириловна.
В период этот непростой
Ей было лишь всего семнадцать,
Она блистала красотой.
Отец дочь полюбил безумно,
Но обходился с ней порой
Довольно жёстко и добиться
Её доверенности той,
Что близит так родные души,
Не смог. Она ж могла скрывать
И чувства от него, и мысли.
Он вряд ли смог бы их принять.
Так без подруг, в уединении,
Лишь только в окружении книг
Она росла, она взрослела.
И должен был настать тот миг,
Когда романов дух французский
На нашей почве в ней взрастил
Натуру цельную и зёрна
Любви бунтарской прорастил.
Мамзель Мими, чьё воспитанье
Имело благосклонность в ней,
Не завершила курс начальный.
Была отправлена скорей
В другое дальнее поместье,
Чтоб окруженье не смущать,
Плодом любви хозяйской. Признан
Был сыном мальчуган. Сказать
Тут надобно, что половина
Мальцов, похожих на него,
Как будто капли две считались
Детьми дворовыми его.
И лишь для маленького Саши
Кирила Петрович из Москвы
Француза выписал Дефоржа,
Чтобы наследник по крови
Мог просвещённости набраться,
С ним географию изучать,
И по-французски изъясняться,
И польку-бабочку сплясать.
Кириле Петровичу по нраву
Француз пришёлся. Он весьма
Имел приятную наружность,
Прост в обращении, и письма
Рекомендательного силу
У нас никто не отменял.
Но Троекуров через Машу
Ему настойчиво вменял:
«Скажи, мусье, я принимаю
Его, он будет жив и цел,
Но чтоб за дворней волочиться,
И в мыслях даже не посмел!»
Француз был Маше безразличен,
Она в нём видела слугу,
А не мужчину, и не мог он
Никак разжечь любви тоску.
А между тем увеселенья
У Троекурова в дому
В почёте были. И, однажды,
Решил он своего мусью,
Чтобы себя, гостей потешить
В медвежьей комнате закрыть.
Весь фокус в том, чтобы нежданно
С медведем в клетку водворить
Чуть зазевавшегося гостя,
А после шумно наблюдать,
Как зверь рычит голодный, бьётся
На цепи длинной, но достать
Не может пленника, который
В углу зажат ни жив ни мёртв.
И бог лишь знал, чтоб не свихнуться -
Каких-то стоило трудов.
И вот призвав, однажды, утром
Мосье к себе тайком втолкнул
Его в каморку с косолапым
И тут же дверь на ключ замкнул.
Когда же зверь привстав на лапах
Пошёл на мсье Дефоржа, тот
Рванул, нисколько не смутившись,
С кармана пистолет. И вот
Разряд спустил медведю в ухо.
Кирила Петрович приуныл.
Знать, кто французика о шутке
Забавной этой известил.
Дефорж невозмутим был. Маше
Он по-французски объявил,
Что не привык терпеть обиду,
И честь свою бы защитил
Любым доступным ему средством.
На Марью Кириловну произвёл
Сей случай сильное влиянье,
В душе произошёл раскол.
Сама себе в том не признавшись,
Она влюбилась в молодца
И увидала, что в нём храбрость
И самолюбье без конца
Есть признак одного сословья.
С тех пор уж стала молодцу
Оказывать своё вниманье,
Лишь виду не подав отцу.
Так что нетрудно догадаться
В какие дебри наш роман
Зайдёт, и что там может статься,
Когда сей вскроется обман?