Собака лает. Всеми четырьмя
вцепившись в землю - жизнь мила и суке.
Она не размышляет на досуге -
вот классик, он писал сильней, чем я,
но умер, знать, и опусы мои
умрут со мной, такая незадача...
С бессонницей о будущем судача,
опомниться возможно лишь к семи.
Уже светлей в промоине окна,
от мысли - он был классиком, не ты же -
немного легче, лай собачий тише.
И вместо монолога - тишина
в тяжёлой голове, а звон в ушах
приходит позже с форточкой открытой,
как день с послевоенной Рио-Ритой,
другое время - это только шах,
тот самый, за которым будет мат,
и скорая помчит, сигналом воя,
который задевает за живое...
Слова исчезнут, люди пошумят -
вот был, писал ночами, жил не зря,
но знаешь - слабовато, в самом деле.
Мы все давно сердцами охладели,
мы пишем плохо, честно говоря.
Не классика... И слов не уберечь,
осталось лишь стоять в снегу глубоком...
И спрашивать - услышана ли богом
бессонницы твоей прямая речь.
***
Завязывай, отступничеству - честь,
тусовка не значительней когорты,
и время бы в отставку. Кто ты есть?
Забрось перо - никто не вспомнит кто ты.
Такой вот парадокс. Перо - стилет,
привычное орудие шпиона,
когда слова исходят кровью лет,
а муза весела и благосклонна,
легко манипулировать строкой,
и лезвие питать словесным ядом.
Но звук не тот и стиль совсем другой,
и время дать дорогу тем, кто рядом.
Пора и на покой, пора, пора.
Забвение? Но в нём таится прелесть.
Другим теперь дрожание пера,
мы этого довольно натерпелись.
Другим идти в бои, стоять в тени,
подмешивать незримую отраву
в слова и мысли. Сколько ни тяни,
приходят молодые, и по праву.
Когорта и не спросит - кто таков,
мы больше не нужны - уже не пишем.
И можно яду несколько глотков
под клич когорты - горе отступившим.
***
Не зря, конечно. Было бы о чём,
но если есть, то выскажемся. Что нам
скрипеть и делать рожу кирпичом?
Не стоит говорить об утончённом,
когда обыкновенное в ходу,
и зряшное становится насущным.
Мы все разносим общую беду,
на что же обижаться нам, несущим?
И всё-таки не зря. Когда умрут
слова и мысли в рифму, станет лучше?
И можно говорить - ты тоже, Брут,
и можно пить, курить и бить баклуши.
Смотреть на снег, мятущийся в окне,
заполнивший февральское инферно...
И думать о словах... Внутри и вне.
Совсем не зря записанных. Наверно.