1
В далёкой глубинке, на юге страны,
Эти просторы Примиусьем зовутся,
Находят до сих пор где «эхо войны»,
Сердца, в скорби вдов, лет двадцать, как рвутся.
И в траурных рамках портреты в тех хатах,
Хоть мирное небо венчает село,
На пятом десятке, в войну кто в солдатах
Прошёл ад кромешный, в морщинах чело.
Им рано седины окрасили главы
И носят на праздник, вместо брюк галифе,
Тревожат ночами, с осколками, раны,
С работы частенько идут подшофе.
Их дети-подростки играют в «войнушки»,
В руках артефакты, с войны, для «войны».
Им редко дарили на праздник игрушки,
Но жгли, чтоб поджарить картошку, костры.
Спортивные парни готовились к службе,
Все брались высоты к значку ГТО.
Девчатам, служивым престиж был и в дружбе,
Коль ждали три года, достойны того.
В селе вечерами царила любовь
И часто у клуба кулачные драки.
Обидно было (пусть пролил даже кровь),
Когда уступал и то видели зеваки.
Спор мог разрешиться без крови, иначе,
Коль дева наложит на драку табу
И сделает выбор сама, и не с плачем –
Кулак же не сможет устроить судьбу.
Девчат неохотно чужим отдавали,
Как будто век жить им в границах села.
И в жены себе из соседних сёл брали,
Коль девушка парня с ума там свела.
В трудах и заботах жизнь в сёлах текла:
Работа в колхозе и дома хозяйства;
Хозяйка в печи хлеб домашний пекла;
К труду приучали в семьях сызмальства.
Все парни-подростки дружили «краями»,
Если б был город – квартал так звать.
Село же – не город, звать – не Майами
И каждый друг друга с пелёнок мог знать.
Иерархия всё же в сих «кланах» была
И были, как всюду, вожаки, кто постарше,
Кто мог удержать на других «удила»,
Кто был и в почёте, и дрался всех «краше».
Селяне живут без замков от соседей,
Веками размеренный жизни уклад,
На ферме, при дойке друг с другом в беседе,
Духов отличить можно, как аромат?
Мужик до кости пропитался соляркой,
На тракторе да комбайне круглый год.
Руки в мазуте, лишь зубы с цигаркой –
Крестьяне, одним словом, здешний народ.
Интеллигенты в селе на «раз, два и обчёлся»:
Учителей двое, инженер да завклуб.
И если кто тут с городскою прошёлся,
То не слезет тон сплетен со злых бабьих губ.
А в общем-то, деревня – есть деревня
И как в ней быть красиво не представь,
Куст тёрна не сменит собою деревья,
Хоть в десять крат лупу к стволу приставь.
2
Отправился Юрий Гагарин в полёт,
А бабы, ладошкою солнце прикрывши,
Мечтали: «Вот, если туда он нас позовёт,
То мы без раздумий…» – о дойке забывши.
В тот год, кто родился, две трети – все Юры,
Алёша Макаров да двойня: Петр, Паша.
А девушки: Таня, Наташа и Юля,
Ещё две Людмилы – красавицы наши.
Ещё через год, тут построили школу,
Да и клуб в тому ж новый – «живи – не хочу!»
А, бабы, утром целый жбан прут рассолу,
С подвала мужьям… Для чего? Промолчу…
Ожило село, но беда – нет в нём церкви,
Но крестят детей, хоть все атеисты,
При свете лампадок и звёзды померкли:
«Ламп нет Ильича!» – мечты мнят коммунисты.
Каким же светлым и счастливым было детство,
Чтоб на краюхе хлеба соль был да чеснок,
И галифе, досталось, чтоб в наследство,
Да валенки, которым сто лет, как вышел срок.
Полвека, как Советы у власти на селе,
Хозяин есть в колхозе – председатель.
Хоть выборная должность, но в седле,
Уверен в том, что он лишь – созидатель.
И расцветал же край в тогдашнем, том «застое»,
Селяне – не рабы, «всем выдать паспорта»1.
А председателю теперь не до покоя –
Покинет же село молодёжь навсегда.
«Одно дело, мой сын, его ждёт институт,
Но колхозу нужны шофера, трактористы.
Без доярок завал, разве это поймут,
Зачем нам в колхозе врачи и артисты?»
Понимали то даже в Верховном Совете
И поблажки создали тем, осевшим в селе:
«Хлебороба престижнее нету на свете!
Новый трактор тебе, ты – хозяин земле…»
У детей же заботы – расти, дорасти
До поры, ставши взрослым, можно было им всё!
И тогда маме скажут: «Ты, короче, прости!
Я давно оперился, и в труде – не осёл!».
А пока – все их лужи, драки и синяки:
«Ты мне больше не друг! Ты – дурак! Уходи!»
Уже завтра – друзья, но пока – дураки
И так каждый раз, юность их впереди.
Играют парнишки в «войну», и в «Чапая»
Весной, когда осень, а летом в футбол.
Турнир за турниром, команды от «края»,
Таким же составом в лапту, в волейбол.
А в школе, на утро «разбор» шёл «полётов»,
До схваток борьбы доходили порой.
На жёстком «ковре», после явных «залётов»
И в «краске» ланиты, но в душе – «я – герой!»
С Парамонова улицы, главной в селе,
В ней ватага была посерьёзней,
Два десятка парней, кои прочно в «седле»,
Понаглей всех других и свободней.
А у «Петенцев» «козырь» – места для игры:
Футбольное поле, прудок, с кряжем, балки.
Ну и каждый же славил, где жил, те миры,
У «центральных» рельеф скудно-жалкий.
Парамоновцев «козырем» был только клуб,
Спортплощадка у «Петенцев», с садиком, школа.
Ну, а в школе, естественно, общий был круг,
Где границы по классам, что ранг, для прикола.
Но за стенами школы, возникал если спор,
Не личный характер носил, всего края,
Чтоб ватаги бойцы не «отрыли топор»,
За всех дрался вожак, его «маза»2 такая.
3
Чуть покрепче физически был «центровой»,
В ватаге, что с «Петенки», сим уступая,
Но был башковитей в разы, с головой
И часто брал верх, в «грязь» «крутых» окуная.
Вожак «центра» – холёный сыночек завхоза,
Был в прикиде по моде и смазлив на лицо.
Хоть крепыш, но не знал он ни запах навоза,
Ни труда по хозяйству, не очистит яйцо…
Отца Юры Гаркуши звали Алёша,
Любимчиком женщин в селе батя прослыл,
А в душе мрак и холод, лютует пороша,
От любви лишь к себе в душе ветер завыл.
И таким же стал Юра, как отец, ловелас,
Он иначе не мог, коли девушки сами
У ног стелились, хоть тот груб был подчас,
А после ходили, залившись слезами.
Юрка-Юрка, как рано ты стал донжуаном,
Деньги водятся: «Юрик, держи мотоцикл!»
Удивляется дед: «Как ты стал атаманом?
А, девчата, все дуры! Ты – бугай, не внук – бык!»
Весь в обиде внучок, спасу деду уж нет,
Сломал старому посох, разбросал ордена,
Заслужил дед за кровь, статус чести задет.
В душу внука вселила как есть – сатана.
Алёша-вожак, но по жизни тихоня,
Учился прилично, был во всём «хорошист».
Не чувствовал взглядов, влюбилась что Тоня,
Девчонка чуть младше, девушка-фаталист.
Тихоня-тихоней, а Юрку отшила,
Да так, что надолго он запомнил урок,
А Лёшка, слепой как, укол нужен шила,
Чтоб факт сей заметил, не пришёл видно срок.
«Лёша, пойдёшь ты сегодня в кино?»
«Лёш, вам в «войнушки» нужны санитарки?» –
Понравиться Тоня старалась давно,
Но Лёшка шарахался, как от дикарки.
Возможно, глушил он игривый гормон,
Стеснялся признаться, что взаимно влюблён.
Сердца не обманешь, слышен их перезвон,
Ведь она – симпатична и сам был недурён.
***
Разбить головешки могли бы друг другу,
Соперники в играх, но не на войне.
А жизнь разгоняла, вращая по кругу,
Взрослели парнишки, а девки вдвойне.
Расстались по-братски, пожав крепко руки,
В район кто, в девятый класс, а кто в ПТУ.
А кто-то провёл дома лето, от скуки
Не знал, чем заняться, достичь как «триумф»?
– Лёша, а можно тебе я буду писать,
Теперь же мы будем видеться редко?
– Если хочешь – пиши, обо всём буду знать,
Что случится в селе, о себе и о предках…
– Может, вовсе забудешь родное село,
Или вскоре найдешь там зазнобу?
Я тебя буду ждать, у меня никого…
Униженья прости мне эту стыдобу!
Обняла Лёшу резко, что того пробил жар,
Обняла за шею и к губам прильнула…
«Тушить или принять чувств пылких пожар?» –
Пока Лёшка думал девчонка всплакнула.
Оттолкнула парнишку рывком от себя
И с безумностью глаз, с болью в сердце,
О любви безответной безмолвно скорбя,
Убежала, с открытой к общению дверцей.
А Лёшка стоял средь села истуканом,
Такого не мог он представить во сне.
Хотел разобраться в себе, чтоб обманом
Надежд не давать её душевной весне.
4
Время летит и так кипуча наша жизнь,
Людские по-разному сложатся судьбы.
Кого-то по свету начнут так кружить,
Что скоро забудут все прелести дружбы.
Соперник игр детских, с Алёшкой в «бурсе»,
Три года учёбы и диплом на руках,
А профессия в их-то, колхозников вкусе –
«Тракторист-машинист», новый трактор в мечтах.
Юра пытался свой высказать гонор,
Наткнулся «на стенку», случился «облом»,
Из грозной горы стал холмом покорённым,
Могло стать и хуже – был спасён земляком.
Хоть жили не вместе, но всё же дружили,
И как же иначе, как-никак земляки.
Здесь каждый, по факту своё заслужили,
Хоть раньше питали одни родники.
Как староста, Лёшка, в группе слыл правдолюбом,
Авторитет не силой – взял головой.
Хотя, как атаману, не кричали «любо»,
Почестей хватило одному с лихвой.
Домой Алёшка ездил на попутках,
Порою на автобусе, редко – с дружбаном.
У Юры была квартирка поуютней,
Мог превращать с девчонками её в дурдом.
Читал Алёшка много книг, ходил в кино,
Готовил сам обед и не терпел паскудства.
Скучал по Тоньке, писем не было давно,
Учится в Ростове в училище искусства.
Всё чаще Тоню стал Алешка вспоминать,
Прошло уже два года после поцелуя,
Забыть не может, так хочется кричать:
«Тоня, прости! Я, олух, по тебе тоскую…»
Да, парни возмужали, а девушки в соку,
«Кофе с молоком», примиусские красотки!
«Нужна мне не любая, та, по ком тоскую,
О тебе все мысли», – лишь улыбка с фотки.
У Тони был явный талант к искусству
И много времени, проводя с мольбертом,
Была в нирване, предавалась чувству
К единственному, кто стал бы её «десертом».
У Юры же девчонок было всегда много,
Пользуясь смазливостью своей,
Ни с одной не встречался он слишком долго,
Лишь до «коктейля» из слёз и кровей.
Тоня с Лёшей хоть любили друг друга,
Но стоило встретиться после разлуки,
Начиналась в летний день вьюга,
Мечты – замком из песка, страдания, муки.
Старики говорят: «Навели на них порчу!»
И судачили бабы, кто тот сделал «заказ»,
И то, что при выборе стоит быть зорче,
И о том, «испеклась» мол, дева, томясь…
Быть может и вовсе «себя накрутили»
И не было чувств никаких в той любви.
И рано с вердиктом таким, поспешили,
Порознь побудут, Боже, благослови!
Порознь быть впредь должны все два года,
«Крестникам» Гагарина время пришло служить.
Там проявится всё: сила, дух и порода;
Всё может статься, чувствами дорожить.
Проводили в тот вечер друзей во солдаты,
Тоня слёз не сдержав, домой рано ушла,
Но сказав: «Мои чувства к тебе, Лёша, святы!
Никого не слушай, любовь не прошла!»
Как три года назад, поднялась на носках
И в долгом поцелуе чувствам отдалась.
Но не было слёз, и не дав приласкать,
В ночь, без оглядки унесла сердца страсть.
5
Осенний призыв, в мире неспокойно,
Служба будет проходить их в Туркестане.
Тут неразлучными станешь невольно…
За тысячи верст писем ждут их мамани.
А до этого, где парни видели горы?
Как «Путник в горах» – сигареты «Памир».
Тянулись к вершинам, к Создателю взоры,
А там, за горами был другой уже мир.
И что там происходит, солдатам довели
Замполитом роты военной разведки,
Им в политике тонкую грань провели,
Между долгом присяге и «мы ещё детки».
От Тони уже получил три письма,
Где о чувствах в конце только слово «люблю»,
Но тепло в них души, с кружевами тесьма,
Развязали солдату на шее «петлю».
Наконец-то всё понял, кто она для него
И как он равнодушием душу ей ранил,
Хоть то было лишь внешне, а не арго –
Стесненьем своим ей разум туманил.
В далёком краю представленья другие
О чувствах влюблённых, о ней, о себе.
И не детские мысли – серьёзно-благие,
Могли путеводными стать им в судьбе.
А Юрка героем хотел стать для девок
И переписку от скуки-печали завёл.
Нахально писал, как он крут – не «отсевок»,
Не о том, конечно, как всю роту подвёл.
За его тот проступок, всем досталось тогда,
На плацу загоняли, марш-бросок и в наряд,
Через сутки на сутки, но и то – не беда,
Беда в том, что смеялся весь учебки отряд.
Да, Юрка Гаркуша, он не был бы Юрой,
Отличался, конечно, но только в чём?
Если б проверки не было цензурой,
То памятник стоял ему б в селе с мечом.
Да, Бог с ним, с Юрой, без таких жить скучно,
Не быть, как Алёшка слишком серьёзным.
За проступок наряды «влетели» так кучно,
Что Юрка был обиженным, что туча грозным.
Приказ, по тревоге, марш-бросок в Кандагар,
Где сотни верст вдоль глубоких ущелий,
Тоннель перевала с названьем Саланг,
Пройти без потерь маршрут все сумели.
Они ж направленьем из Термеза пошли,
Понтонным мостом через Амударью.
План в стратегию генштаба тогда возвели,
Первыми разведка шла, с земляками в строю.
По трём направленьям был задуман бросок
И всё прошло ладно, словно на ученьях.
Но, как-то напряжённо, палец жал на курок,
Без стрельбы, в горах, при виде ущелья.
В первой партии шли в основном «партизаны»,
Дехкане-трудяги, рабочие городов,
Кто схож на афганцев, хоть им там не рады
И по призыву, со школьных ещё годов.
Намного раньше был заброс «нелегалов»,
Хоть и по легальным загранпаспортам,
На самолётах, без проблем перевалов,
Агенты спецслужб «растеклись» по местам.
6
Младенцев крестят в купели, а бойцов в бою.
Хоть к боям готовят, на деле – всё не так,
Бой не ведётся на карте, а наяву,
Будет не «учебный», а матёрый враг.
Горный карниз дороги столь узок,
«Радея» гостям, устроен к засаде обвал.
Под «КамАЗом» подрыв превратил в щепки кузов,
РПД3, «шквалом» пуль, всех «косил» наповал.
Встал растерянным Юрка, тут же в спину толчок.
Улетает за «броник»4, огляделся вокруг –
То привёл его в чувства, Лёшка-зёма, дружок.
Моджахеды залпом с гор замыкали адов круг.
Командир пал первым, эхом смертный приказ:
«К бою-ю!» – разносился по ущелью.
Было всё, как учили, не в кино, на показ,
Офицер-шурави стал главной целью.
Защитой и объектами обстрела,
Для моджахедов стали, как в тире, БТР.
Для выстрела с высот, без оптики прицела,
А ты, браток, жизнь Господу доверь.
Сменивший командира, зам, орёт матом,
Не просит – требует: «… вы, бля, срочно, «вертушки»!5
– Разведку бы в их тыл, к «духам»6 «тихой сапой» …
Сержант, дай-ка жару «пиру»-заварушке!
– Рядовой Макаров, с кем ты с детства дружен? –
Прапорщик Сергеев подозвал Алёшу.
– Земляки мы с Юрой, мне он в «связку» нужен
Лучше, но не легче, будет в тягость – «сброшу» …
Юрка очумелый что, крутит головой,
Подперев собою вертикаль горы.
– Видимо контужен, пусть идёт другой…
Кравченко, а ты как, боишься высоты?
– С Богом! Мы прикроем, «поджарьте им хвоста».
За горящим «БэТэРом» справа, вверх – откос.
Прапорщик Сергеев, Алёшу неспроста
Послал в разведку, по тропе алтайских коз.
Обучая в отряде, за составом следили,
Все минусы выявляли, замечая плюсы.
Командиры взводов с них глаз не сводили,
Дабы из разведки в плен не попали трусы.
Дымовая прикрыла вначале завеса,
Потом шквал огня бойцов роты по «духам».
Вверх ползя ужами, не гневя в небе Зевса,
Помогал группе Бог и, конечно, везуха.
Нависли над «духами» «ангелы» с неба,
Смелый и дерзкий разведки отряд,
Огнём «калашей»7, что лавина с гор снега,
На душманов свалилась, «орлов» зорок взгляд.
Их в списке с другими к наградам подали,
Комбатом разведки открыт счёт орденам.
Хороший урок «духам» те преподали,
А гибель бойцов открывал «кран» слезам.
Дружбан Юрка видом говорил «обокрали»,
Медаль или орден увели, что коня…
Подумал: «конец!», – бойцы в ранах стонали,
Когда за бронёй скрывал грудь от огня.
Алёшка всё понял – поникший взгляд друга,
Сказать, что тот струсил, не мог никому.
И служба пошла траекторией круга,
Ответ на «что завтра?» – знать дано Одному.
7
Олимпийские игры в Москве, их бойкот
И триумф наших легендарных спортсменов.
С «грузом двести»8 на Родину летит снова борт,
Русских, украинцев, белорусов, … туркменов.
Особо сурова в афганских горах зима,
Сухое и жаркое в субтропиках лето.
В горах Алтая с Памиром, с ледником, снега,
Палатка бойцов южным солнцем согрета.
Ждут писем бойцы от родных и знакомых,
От любимых и тех, с кем лишь дружба пока,
От всех, кто их ждёт и, молясь у иконы,
Говорит: «Спаси, Боже, сохрани нам сынка!».
У сынов в руках крест, прижимают целуют,
И, как могут, молясь, просят: «Боже, спаси!».
Иисус и Аллах, слышат просьбы людские,
Исламистов-душманов, православных Руси.
Мятежи подавляя, в ликвидации банд
Героизм проявили посланцы Союза.
Счёт военных потерь начал тот лейтенант,
Став первым посланником скорбного «груза».
Закаляясь духом, ты готов ко всему,
К смерти ж привыкнуть почти невозможно.
Закрыл лишь глаза и представил ту тьму –
Сразу разум мутится, на сердце тревожно.
А, если теряешь навек в бою друга,
Делился с кем мыслями и сигаретой,
Для тебя стал родным, понимал без натуги,
И песня с ним вместе осталась неспета.
Было время затишья, был и напряг,
Были диверсии, обстрел моджахедов,
В засады их часто попасть мог отряд.
Тут дом их, значит, быть не может запретов.
Где братья дерутся – третий там лишний,
Так и в Афгане, с гражданской войной.
Но «кукловод» у одних – не Всевышний –
Заокеанский жандарм гонит в бой.
А кого защищал советский солдат?
Революцию?! Но не свою же – чужую
И шурави9 для талибов, пуштунов – не брат,
Но судьбу не могли выбрать другую.
Субтропики с раем в долинах, адом в горах,
Мир с другой верой, во многом был чуждым.
Где с раем – плен, рабство и жизнь в кандалах,
И ты для родных остался лишь нужным.
В бессонные ночи, молясь, будут ждать
Тех мамы, кого забыли в тех, грозных горах,
Не отрёкся кто от креста, не мог предать,
Пятикратно намаз его не слышал Аллах.
Но и были же те, кто слабым был духом,
Кого мог сломить лишь приклада удар,
Кто у горла чур-ножа был испуган слухом,
На пушту и дари10 открывался в тех дар.
Проявляется трусость или же героизм,
Даже, если в одни «мышеловки» попали,
Мог пытки стерпеть не любой организм,
А самое главное, чтоб духом не пали.
Что русский дух крепок, давно всем известно,
Но есть слабости в людях – «Ахилла пята»:
Для одних ¬– это мать, для других – невеста,
Для кого-то – Отечество, участь Христа.
8
Второй год службы, он уже на исходе
И мечтают о доме всё чаще друзья,
Но на службу, в наряды по-прежнему ходят,
«Дедам» уважуха, быть борзым нельзя.
В звании сержанта Алексей Макаров,
Юра лишь по лычке на погоны пришил.
Под Лёшиным началом, никаких «базаров»,
В плане подчинённости, начальника нажил.
Порою даже так взбрыкнуть хотелось.
«И чем тебя я хуже», – думал часто Юра.
И вспомнив детство, свою былую смелость,
Решил: «Моя всё ж круче, чем его фигура!».
«И что могла ты, Тоня, в Лёхе-то найти?
Обычный чел и не сравнить со мной.
В мой дом хозяйкою могла б войти,
Была б всем обеспеченной женой…».
Но видно не дано было Юре понять,
Что кроме рисовок, ещё нужно другое,
Нужна любовь, чьё чувство не отнять
Убить нельзя, сердечное, благое.
Испытывая часто к Лёхе ревность,
Подставить мог так, как бы невзначай,
Словами же высказывая верность,
Хоть койки рядом, паёк делили, чай.
Жёлчью обид разъедалась душа
И гниль иногда выползала наружу.
И пакость любая была хороша,
Что даже в жар бросало в афганскую стужу.
«Друг, я не мог, мы же дружим с тобою сто лет,
Сделать то, ты о чем можешь думать…
Ты ведь строг, командир, в том исчадие бед,
Мы – друзья, но черти могли ж попутать…»
Лёша улыбался, лучше всех зная друга,
Хотя лучше б иметь открытых врагов,
Чем, кто в спину ударит, подобно зверюге,
Подготовив алиби, убрав концы хвостов.
Стараясь подняться, залив друга грязью,
Хотя лучше звать, боевой он товарищ,
Как «заставка» завис между другом и мразью,
«Обезьяна с гранатой» в центре пожарищ.
Ни открытым врагом, и ни «духом» назвать,
Лишь стараться таких сторониться.
У него, как твоя, у икон плачет мать,
И эта судьба – в одну, чтоб влюбиться…
– Слышал я, Лёха, Тоньку кто-то засватал,
Из Советки, писала мамаша, парнишка.
«Залетела», что ли, кто её обрюхатил,
Что тебе не писала? Такая вот фишка…
И ухмылка застыла в уголках наглых губ,
Весь стараясь держаться серьёзным,
Лёхе глянул в глаза: «Ты настолько, брат, глуп?!» –
Тот, с пурпурным лицом, тучей стал, грозным.
Неожиданно резко, врезав прямо меж глаз,
Лёшка, зло, хладнокровно наказал за тот фарс:
– Никому не позволю обливать грязью фраз,
Ту, что всех мне дороже… губошлёп, ты же фарш!
Ежом фыркая, лёжа, Юрка, заголосил:
– Пошутил я, ты разве того не понял?
Я по дому чего-то опять загрустил…
Из-за шутки, на друга ты руку поднял?!
– Ты – не друг мне, Юрка, а пошлый мерзотник11,
Не хочу об тебя я даже мараться.
А скажу лишь серьёзно, возле Тони,
Как вернёшься, чтоб не смел появляться.
Углубился разлад, что ущелье в горах,
А случился раскол тот, не сегодня – давно.
Лёшка воином стал, в глазах Юрки лишь страх,
Им два месяца вместе служить всё равно.
9
Северо-западней от Кандагара,
В провинции Фарках, в районе «Луркох»,
Где в горном массиве был рассадник кошмара,
Лагерь душманов12 – крепость в стенах гор.
На плато, четвертью сотни тысяч гектар –
Неприступная крепость, где скалы отвесны
И столь величавы, как «Аллах Акбар»13,
В пустыне, что минорет14 поднебесной.
Советники готовили тут моджахедов,
Хозяйство в три колхоза, поля и огороды –
Осаду выдержит, в доставке нет запретов,
Для поставки оружия на походы.
Душманы держали весь в страхе район,
Вместе с тем, даже трассу прямую с Ираном.
Набеги, разбои и опять за «кордон»,
Где их не взять даже волчьим капканом.
Войска ДРА15 и советских военных –
И то «соседство», что изрядно достало,
Безнаказанные действия надменных…
Время решения задач уже настало.
Десант бросить на штурм – верная гибель,
А блокада с зимы не была успешной.
Что с «вертушки» генерал один раз увидел,
Не узнаем мы уже –Хахалов сбит спешно.
У подножья горы вертолёт «Ми-8»,
Офицеры экипажа, с ними генерал:
На комдиве Громове густо-густо проседь…
Над телами издеваясь, «шабаш»16 враг собрал.
После этого другого уже не дано,
Тела нужно было забрать с поля боя
И сколь вновь жизней будет отдано –
Считать не принято: «Есть!» – смирно стоя.
На местности открытой невозможно,
Чтоб приказ исполнить «тихой сапой» …
Без потерь… В душе комдива так тревожно,
Душманов лагерь же не взять нахрапом.
Решенье принято, отвлечь душманов,
Им в тыл и ночью разведчиков послать.
Чтоб бросить в стан матёрых – мальчуганов,
Где дерзких и проверенных быстро сыскать?
И «закипела» разработка того плана,
Которым, «как пить дать», пошлют на смерть.
«Всё сложность рассказать им, без обмана
Или задачу минимум? – комбат, – но, как без жертв?».
В «костяк» отряда взяли лучших из разведки,
Усилив также офицерами спецслужб
И тех, кого в горах учили выжить предки.
«Задача – больше шума в стане тех, кто чужд».
Был в сборный отряд состав уже отобран,
Отсеян комвзводом ефрейтор Гаркуша.
Хотя вещмешок по-походному собран.
Юрка места не знал, зло на Лёшку обруша.
– Не иначе комдивом ты себя возомнил.
Ты самый крутой тут, супергерой?
Разве больше вершин этих гор покорил?
Забыл, как ты бит был вот этой рукой?
– Чего же ты хочешь, подняв ил со дна?
Тебя знаю давно, небось нужна слава?!
Тебе это нужно, дата дембеля видна,
Тебя дома мать ждёт, деваха Любава…
– Ты сам дома скажешь, что Юрка был трусом,
«Соплей» на погонах нет и нет орденов…
Замолви словечко, я вынослив под грузом
Не в тягость мне служба, я в ряду пацанов…
С колебанием неким, но Лёшка всё ж сдался,
Сентиментальности струнку затронув:
– Уболтал ты меня! Чтоб примерно сражался,
Без позора Миуса и Тихого Дона.
Согласился комбат: – Коль что – с тебя спрос!
Должен ты, как себя, заморочки все знать,
Иначе ответим. Ценник жизни так возрос,
Спокойно ты уже не сможешь спать.
– Да понял я, товарищ капитан, отвечу!
Ведь не пацан, последним будет этот шанс.
– Для верности, я тему эту засекречу.
Свободен! Комвзвода Маркин указанья даст.
10
Состав отряда весь собран у комвзвода.
Задачи и инструкции, как быть, раздал:
– … Когда «груз» заберут, сигнал для перехода,
Ракетой будет дан, назад, за перевал.
Вопросов, если нет, на отдых, ждём сигнала, –
Закончив речь, устало офицер присел.
Хоть был и молод лейтенант, с начала
Своей службы, не по годам, он поседел.
Задача сверхсложна, сравнимая с безумством,
А потому имела место в заварушке,
Устроенной отрядом, скрытно, с искусством
Маскировки, бесшумно, но не на «вертушке».
А, кроме автоматов, гранаты, «эРПэДэ» –
Номер «семь»17, «приборы снайпера в ночи»18
И альпинистов снаряжение, в «узде»19,
Не потеряться чтобы без огня «свечи».
Начало операции за полночью,
Так по расчётам, до рассвета, чтоб успеть.
Что неизвестно, не покрыто горечью,
Что впереди, не повторится, как и смерть.
Отряд «прорыва» вышел на час раньше,
Группа основная, целью коей «груз»,
Из-за того, что топать первым дальше,
Чтоб устроить душманам сверху конфуз.
Шли тихо, неспешно, уверенной поступью,
На скалы, с прохладой, росой лёг туман,
Звезды ж, сиявшие щедрою россыпью,
Спрятались напрочь – за хребтом «духов» стан.
Ночь столь тиха, что не только камни,
Срываясь вниз, не сдержав сапогов
И шепот ущелье так, словно цунами,
Эхо уносит все звуки в стан лютых врагов.
«Лейтюха»20 тихо дал команду по цепи:
– Занять позиции всем, «боевые точки»!
Враг наш внизу, ждите команду, выбрав цели.
Встречайте, «Духи», «шурави» к вам в гости!
Определили цели все для «кукловодов»,
Которыми в «театре» выступят бойцы.
«Куклы» внизу, в костюмах «духов» и уродов,
Вчера в засаде были лихие храбрецы.
Лагерь вмиг душманов осветили взрывы,
А чуть позже загудел весь «улей».
Ночью видны были огневые точки
И уже в ответ летели, роем целым, пули.
По огням от вспышек можно посчитать –
Там тысячи стволов – перевес большой.
Им тропы все известны, будут наступать…
Гибнуть так не хочется на земле чужой.
– Шурави, ставайся! Ставайся, шурави!
И всё ближе, со стрельбой, их ругань.
Духи явно не в себе, адреналин в крови,
Шалман21 явно взбешён, но вовсе не напуган.
Пули крошили монолитный камень,
И лица рассекая острой гранью,
Крошки гранита «жгли», и крови пламень
Мешала бойцам – мат русской бранью.
И вот в отряде первые уже потери,
«Трёхсотые» ж в строю, из боя не выходят,
Но раны не могли зализать, как звери,
Их не замечая, с врагом отважно спорят…
А лейтенант поглядывал на время,
Сигнал ракетой для отхода не был дан.
Отряду выпало надолго видно бремя,
На себя вызывая огонь, держать стан…
А теперь и на южном подходе к горам
С основной группой началась битва,
За тела, по которым в свечах, у икон храм,
И готова поминальная молитва.
11
Скоро будет рассвет, а ракеты всё нет,
И в горах идёт бой, и у подножья.
Хоть отряд поредел, но оставили след –
Десятки врагов, не по воле божьей…
Уже пятеро раненных, трое убитых,
У душманов в планах – добить весь отряд.
Пока очертания туманом размыты,
Есть возможность спустить вниз ребят.
Лёшку легко лишь пуля «духа» задела,
А Юрка – счастливый, совсем невредим.
В его автомате, как сказал всем, «заело»
И примером отваги он не стал бы другим.
Взлетела ракета и «старлей» дал приказ:
– Уносим «двухсотых», кто не может идти?!
Сержант, у тех, кто в строю, есть боезапас?
– Трое со мной… Мы сможем «духов» увести.
– Ты правильно понял. Спасибо, сержант! –
Лейтенант обнял Алексея за плечи, –
Для отхода сигнал я подам – «крови» квант,
Продержитесь, ребята! До скорой встречи.
Дали Юрке в замену другой автомат,
Хоть его был расчёт совсем на другое…
Хоть запас гранат очень был маловат,
Но «рожков»22 к «калашам» наделили поболе.
Кроме Юрки в заслоне с ним, Петя-«бульбаш»,
Огромного роста и добрый парень,
Балагур-весельчак, короче, свой, наш,
Будто глыба, валун, большой камень.
Лёша, Пете налево пост-«пли» указал,
А Юра занял за скалой лёжку справа.
Понять Юра не мог: «За что Бог наказал?
Зачем мне вот такая, посмертная слава?!».
Саранчой шли душманы на мини-отряд,
Наказать собирались всех «неверных»23,
Мусульманина месть – священный обряд,
Дав зарок пред Аллахом – «зачистка» без пленных.
Затишья миг, как всегда, перед бурей
И следом обстрел с эРПэГэ, миномётов.
У Алёшки «подствольник»24 отбил враг пулей
Всё трудней им стала защита подходов.
Уже замолчал автомат Пети слева
И поддержки «огнём» слева нет от Юрка.
Петя убит, настигла его пуля-стерва.
Геройская смерть и без муки, легка…
Молчит земляк Юрка: «Что с тобою, дружок?».
А лёжка остыла и, пожалуй, давно,
Лишь гильз автоматных с неполный рожок…
Отбивать штурм «духов» одному суждено.
Стрельбы вокруг звуки и оклик душманов,
Они уже рядом, мысли череп «сверлят»:
«Не ждать мне подмоги, что Петро, великанов,
Пока есть патроны, в «духов» буду стрелять…»
Один бы оставить, хотя есть граната…
Её и оставлю … сожжены в рай мосты.
Палец застыл на крючке спусковом автомата –
«Дух» сзади вырос, с Юркой, из пустоты…
Нож он держал у Юрки на кадыке горла,
На Лёху наставляя ствол своего «калаша».
Юрка дрожал, подняв руки, со взглядом вора:
Моджахед, стволом жест, мол «вставай неспеша».
Нож, убрав с горла Юрки, шнурок дал: «Сяжи!» –
И со злобной ухмылкой, взял обоих на мушку.
Юрка шёл, озираясь и ждал пока жизнь,
Птицей, пуля вынесет через макушку…
Был только миг, когда дух не мог видеть
И Лёха мгновенно штык-нож спрятал в рукав.
«Юра падай!» – кричал, не веря, что выйдет,
Нож метнул так с замаха, между глаз угадав.
Жал абрек на «гашетку», пули камни секли,
Ничком рухнув, затих, нож до нельзя загнав.
– Хватай ствол! Юра, уходим. Мы же смогли! –
На душманов-врагов, метнул гранату стремглав.
Души душманов в мир Бархаз25 навсегда «ушли»,
Не была, хоть воля их Бога, Аллаха,
Но и в их планах было, забрать свет души,
Иногда и для ката находится плаха.
12
Толи Богу угодно, такая судьба,
В небе, ярко светясь, ракета зависла.
Скрыл туман от погони, «штору» бросил с утра,
У бойцов снова жизнь полна стала смысла…
Уже мало кто ждал возвращенья солдат,
Когда стихла в горах стрельбы канонада.
Юрка был невредим, обнимает комбат:
– Ты – герой, молодец! Ждёт героя награда.
– Товарищ капитан, доложить разрешите?! –
Доклад сделал Алёша, как выполнен приказ, –
Петра Карповича, Вы, в герои впишите,
Приказ Ваш исполнен, – вот и весь мой сказ…
– Все получат награды, вы их заслужили.
Отделение целое в ночи полегло,
Вы, главное, хлопцы, хоть ранены, живы.
Так храбро сражались и чуть повезло…
Друзей, кто встречал, от души обнимали,
В засохшей крови жали сбитые руки
И все, как один в сей момент понимали,
Счастливчики, хлопцы, всю жизнь без разлуки.
Молчалив и угрюм, что язык свой забыл,
Растерянно, Юра, смотрел параллельно
Тем радостным взглядам, родничок в них пробил –
Боялся, что ранят тем взглядом смертельно.
Его сослуживцы всей правды не знали
И вот, как с этим жить, он не ведал и сам,
И те мысли его были хуже печали:
«Провалиться б на месте, с позором в глазам…»
Быстро раны заживали, а вон на душе
Мучительно будут терзать по ночам.
И лица погибших в горах, все в том купаже,
Так терзает душу, что не вынести плечам.
Будет ли это трусов терзать впереди,
А, может, не будет, если души у них нет,
Может, те, память оставят всю позади,
На возвращенье в тот час наложив обет?
К ноябрьским праздникам зачитали приказ:
Бойцам вручены ордена и медали.
Кому-то уже посмертно, что слезы из глаз,
И того наградили, кто «точку» оставил.
Конечно, нельзя в том винить КэГэБэ,
Свидетелей нет преступления – точка!
Точнее, заслуга, как у группы «Любэ»:
«Комбат-батяня, …», – в поту вся его сорочка.
Заслуга и Лёхи, взял на себя он тот грех,
Что не сдал земляка на расспросах-допросах.
Маме Юрки в глаза не смог бы смотреть век,
То место часто снится, в горах, меж утёсов.
Приходили в себя, молчаливым стал Юрка,
Он на «дембель» младшим сержантом уйдёт.
Лёшка – старшим сержантом, а, к медали, орден
«Красной Звезды», к мундиру его идёт.
Так на «дембель» ушли друзья-шурави,
И в рассказах о том никому не поведав,
Жить будут ли вместе, знает то херувин,
Но «афганцев» встречали, как дедов с победой.
Их встречала семья, родня и друзья,
А, Алёшу, любимая девушка, Тоня.
Радости – море, передать, что нельзя,
До утра не стихает звук магнитофона.
Свои плечи расправив, в селе Юрка расцвёл,
Но на Тоню смотреть зарёкся навеки,
Жениха-любовника вновь славу обрёл
А личные судьбы – в разных руслах реки…
Жили долго ли, но мирно люди на селе,
Целовались на свиданьях по весне,
И за девушек дрались, когда навеселе,
Но солдаты наши гибли, не у нас в стране.
Эпилог
Лёха трудится в колхозе и женат давно,
Тоня родила сынишку – вылитый отец,
А вот Юрка баламутит, девки да вино,
И никто идти не хочет с Юркой под венец.
Та, Афганская война, не наша – чужая,
Гибли так пацаны, мы о ней мало знали.
Под грифом «секретно» – печать вот такая,
От того не слаще слёзы мам и их печали.
А через пять лет село вновь «тряхнуло»,
Новость скорбная сразила наповал:
В жизнь мирную селян горюшко шагнуло,
Из братишек-близнецов, один в Афгане пал…
Колю брат не хоронил, «служба» не пустила.
Их отец совсем не плакал – дико волком выл,
«Цинк»26 пытался разорвать, кровь застыла…
Если б мог, от пули сына он собой закрыл.
Мама, что в анабиозе… тычут нашатырь,
Сердце биться не желает – мир не мил.
И не мир теперь он вовсе, а пустырь,
И бредёт смывать слезами пыль с могил…
***
Подвигу место для смелых найдётся
Не только в лихую кручину войны.
Мир нестабилен, рекою кровь льётся,
Быть на ней – не быть – в поступках вольны.
Возможно, твой подвиг – рекорд урожая,
В ударном, на совесть, в благородном труде,
На благо страны, Примиусского края,
С Отечеством в ногу, с защитою в беде.
А Родина помнить будет вечно героев,
Здоровье отдавших и жизнь за неё.
Страна патриотов, а не геев, изгоев,
Пусть в небе мирном не кружит вороньё.
Они жили рядом, мы их будем помнить,
Кто самое ценное отдавал за наш мир.
«Груз» памяти в нас посильно-подъёмный,
Военный славя российский мундир.
Достойными будьте отцов своих, дедов,
Чтоб враг не посмел нашу землю топтать.
Завоёваны ими зачем те победы?!
Чтоб тот флаг Победы мы могли целовать.
Январь – февраль 2024 г.
Пояснения к выделенным словам в тексте:
1. «Всем выдать паспорта» – сельские жители Советского Союза
Постановлением Совмина СССР от 28 августа 1974 года № 677 «Об утверждении положения о паспортной системе в СССР» был утверждён новый бланк документа. Оно впервые за всю историю Российской империи и СССР обязало всех советских граждан, достигших 16-летнего возраста, иметь паспорт. Крестьянам ранее выдавались справки Сельского Совета или правления колхоза. Причиной того была боязнь, что колхозники массово уедут жить и работать в город
2. «Маза» – заступничество в преступной среде.
3. РПД – ручной пулемёт Дегтерёва. В отрядах афганских моджахедов имелись советские ручные пулемёты РПД под патрон 7,62;39 мм, но гораздо более многочисленными были его китайские клоны.
4. «Броник» – тоже, что БТР (БэТэР) или бронетранспортёр.
5. «Вертушки» – боевые вертолёты.
6. «Духам» – «духами» или «душманами» называли Афга;нских моджахе;дов, что переводится с арабского, как защитник веры, воюющий за религию или за родину) – члены нерегулярных вооружённых групп.
7. «Калашей» – «калаш», так прозвали автомат Калашникова (модификации АК-46, АКМ, АК-74).
8. «Грузом двести» – назвали «Грузом 200» цинковые контейнеры во время массовой перевозки убитых советских солдат из Афганистана. Этот военный термин обозначает примерный вес гроба с помещенным внутрь телом взрослого человека. Расчетный вес 200 кг позволял определить загрузку самолета и избежать перегруза. По другой версии, груз 200 получил название от номера приказа Министерства обороны под номером 200, регламентирующего перевозку военных. «грузом двести» называют погибших военных.
9. Шурави – исторической название уроженцев СССР в Афганистане. Произошло от афганского названия советских гражданских и военных специалистов, в большом количестве работавших в Афганистане с 1956 года.
10. На пушту и дари – это языки, которые являются официальными в Республике Афганистан.
11. Мерзотник – мерзавец в переводе с украинского языка.
12. «Аллах Акбар»– выражение «Аллах Акбар», каждый раз напоминая себе о Величие творца и означает – «Бог велик». Его мусульмане употребляют, когда радуются, грустят или удивляются чему-то.
13. Минарет – Минаре;т (араб. мана;ра – «маяк»), ми‘зана (араб.;) или са;ума’а (араб.) – в архитектуре ислама башня (круглая, квадратная или многогранная в сечении), с которой муэдзин призывает верующих на молитву. Минарет ставится рядом с мечетью или включается в её композицию.
14. ДРА – Демократическая республика Афганистан.
15. «Шабаш» – Над телами генерала, а он был в форме, и вертолетчиков душманы жестоко глумились – им выкололи глаза, отрезали уши...» – Б.В. Громов «Ограниченный контингент».
17. «эРПэГэ – семь» – РПГ-7 – советский ручной противотанковый гранатомёт многоразового применения, принятый на вооружение в 1961 году. Предназначен для борьбы с танками, самоходными артиллерийскими установками и другой бронетехникой, может быть использован для уничтожения живой силы в укрытиях, а также для борьбы с низколетящими малоскоростными воздушными целями.
18. «Приборы снайпера в ночи» – приборы ночного видения, типа ПНВС-1.
19. В «узде» – в связке, (автор).
20. «Лейтюха» – лейтенант, в обращении между собой рядового и сержантского состава в ВС РФ.
21. Шалман – Шалман (тюрк.) – жаргонное и пейоративное название низкопробного питейного заведения, как и слово кабак. Здесь высказывание иносказательно, как ночное шумное действо.
22. «Рожков» – часто употребляемое название магазина автомата Калашникова, из-за его серпообразной формы, похожей на рог.
23. «Неверных» – при слове «неверные» из уст мусульманина так и виднеются христиане и евреи. Ведь именно с ним исламский мир вел и ведет войны. И слова Пророка «убей неверного» многими истолковываются именно как убийство представителей упомянутых двух религий – христианства и иудаизма.
Только вот во времена жизни Пророка мусульмане под «неверными» имели не христиан или евреев, а своих соплеменников, не уверовавших в ислам или же отрекшихся от него.
24. «Подствольник» – подствольный гранатомёт, присоединяемый к автомату Калашникова.
25. Мир Бархаз – Барзах (араб. преграда;) – в исламской эсхатологии промежуточное состояние, в котором пребывает человеческая душа в период между смертью и днём воскресения, либо в блаженстве, либо в страданиях.
26. «Цинк» - сокращенное название гробов из оцинкованной стали, в которых стали перевозить погибших в Афганистане военнослужащих. Те же гробы назывались иначе, как «груз 200».
***