Я погиб в сотый раз
среди мёртвых развалин села.
Вон лежит на траве чей-то глаз
растекаясь по капле в желе,
и метла
этой самой ужасной войны,
будет рыскать в сухом ковыле...
до весны.
Видят сны
то, что было когда-то домами?
Ветер пыль поднимает, не веря в своё колдовство.
Каждый сон здесь мертвец.
Он предсказан когда-то волхвами
князю Киева на рождество.
У колодца — журавль, деревянный вдовец.
Тоже умер, как я
не достав, нагибаясь воды.
Был осколком сражён... Вон огонь пожирает поля,
пламя ищет упавшие с яблонь плоды.
До губы добралось, до моей.
Я не чувствую, мёртв. Падал к небу лицом.
Я не чувствую ног, хоть ещё раз убей,
потому что предсказано быть мертвецом.
Ворон чёрный кружит... Клювом цепок.
Он волхвами давно приглашён был на пир.
Ворон мёртв, как и я,
а над нами такое же мёртвое небо
оловянного цвета конца бытия.
Не ценили здесь жизнь в этом мёртвом селе.
Все, кто мог убежали, оставив войну жировать -
сталью тыкать сердца, вон моё содрогнулось на вилке.
Ну а мне наплевать,
я лежу на земле
с пулей - дурой в затылке.
- Эй! Носилки! Сюда!
Вроде дышит пацан.
Дайте фляжку. Вода.
Штык-ножом раздвигают мне губы.
Надо мною глаза. В них кровавый туман
и багровых дымов раскудрявые клубы.
- Санитар! Ты погиб, но не знаешь ещё.
Жили здесь мертвецы. С краю каждая хата.
Ночь и ворон меня накрывают плащом,
неизвестного людям солдата.