«Разочарование в жизни не от жизни,
а от отношения к ней. Можно в изобилии
пресытиться всем и в скудости быть счастливым.»
Грани Агни Йоги, 1953 г. 93. (Фев. 21).
Быль ли, небыль, где правда, а где присказка ради красного словца – сердце подскажет. Не анкету для отдела кадров читаем, а смотрим фильму жизни для постижения и вразумления.
На высоких берегах неширокой, но норовистой Тары, расположилось село Кыштовка. О чём думали отцы-основатели в далёком 1730-ом уже не узнать, но только на короткой памяти семилетнего Бориски Шеломенцева каждый год, в половодье, в конце мая, когда угарный аромат цветущей черёмухи кружит головы и молодым, и тем, что чуть с проседью, река подступает и заливает ближайшие дома по самые окна. Тут не до ребячьих игр – сиди у окна, вздрагивай, да смотри, как мимо плетня, жалкого, почерневшего от подступившей к самому горлу воды, мутные волны Тары проносят всякую всячину. Кувыркаются деревянные ящики, степенно проплывают ровные, как карандаши, брёвна, кривые ветви деревьев безнадежно вздымают холодные пальцы к весёлому, почти летнему небу с огромными белыми облаками и тёмно-голубыми проталинами, оттого все кыштовские коты на крышах сараев охотятся на солнечных зайцев, ловких и неуловимых.
Однажды Бориска, даже не поверил своим глазам: невесть откуда и куда, покачиваясь с боку на бок, плывёт рубленая баня, на крыше которой в гнезде сидит гордая гусыня, а несколько вылупившихся из яиц гусят ползают по ней и вокруг неё. А так как возле огорода Шеломенцевых Тара красиво выгибает лебяжью шею, то и мама Бориски оставила дела по дому и долго смотрела на явление чудо-бани, пока та не скрылась за поворотом. Мария Дмитриевна лишь всплеснула руками да покачала сострадательно головой: мол, вот что натворила неуёмная!
Когда же Тара, успокаиваясь, входила в берега, то у того самого плетня оставляла груду расщепленных и целых досок, тарных ящиков… да много чего ещё. Дровами на год вперёд обеспечены, — говаривала Бориске мама. Бориска понимал, что придётся потрудиться.
Среди «много чего ещё» мальчишки находили ящики протухшего куриного яйца. И тут же объявляли войну и делились на два лагеря. Напихивали в полы рубах сколько влезало и начинали бросаться в противника ядрёными, но дурно пахнущими яйцами. Зазевался и получай в лоб, на радость победителя, но упаси тебя споткнуться и грохнуться со всего маху на свой же боезапас — тут только баня поможет, но через отцовский ремень.
Моря, так звали в селе Марию Дмитриевну, свыклась, что с сыном осталась одна. Трудно жили, но чисто, светло, без соринки в глазу и без занозы в сердце.
Отца мальчик никогда не видел, знал только, что в городе служил начальником уголовного розыска. Послевоенные годы были не из лёгких, банды бесчинствовали, назывались «чёрной кошкой». Почему не «лютые волки»? Вот от рук лютых и принял геройскую смерть отец, оставив сыну прозвище Нагульнов. Бориска часто вспоминал отца. Бывало, что молодая учителка начинающих классов с напускной строгостью одёрнет вечного шалуна и соседа по парте: «Завтра без отца в школу не приходи!», а перед глазами Нагульнова воображение уже рисует в мельчайших подробностях: вот отец, с гладко выбритыми щеками и волевым подбородком, с тёмно-русыми, аккуратно подстриженными под Сталина усами, в начищенных до блеска яловых сапогах, с матово-воронёным пистолетом «ТТ» в руке. Вот он, прижимаясь спиной к стене, левой рукой сильным рывком открывает настежь дверь, так, что язычок замка громко клацает в тревожной тишине, и тут же, из тёмного проёма бандитского логова раздаются частые и беспорядочные выстрелы. Сухие, хлёсткие, они привычны уху начальника угро. Он сам и его товарищи открывают ответный шквальный огонь. Сквозь сизый пороховой дым слышен истошный вопль: «Сдаёмся, начальник!» И один за другим с поднятыми руками преступники выходят.
Борис видит, как смертельно раненый отец, прижимая ладонь к груди, будто сдерживая неуёмное сердце, медленно и тяжело опускается вдоль дверного косяка, не отводя глаз от Бориски, еле слышно шепчет обескровленными губами: «Сынок…» и затихает.
Мария Дмитриевна, простая труженица, внимательно и с любовью наблюдала за увлечениями сына. Возьмёт он тяжёлый для детской руки молоток, забьёт в стену гвоздь, чтобы повесить приклеенную к фанерке репродукцию картины Шишкина… К вечеру, после смены, она принесёт невесть откуда лёгкий, на удобной рукоятке молоточек: «Возьми, сынок!» А то рубанок принесёт небольшой да ладный, с остро заточенным лезвием. Вот так и гармонь однажды появилась в тесном, в одну комнату, стареньком бабушкином доме по улице Сушзаводская, что в Копай-городе.
19.02.2024