Последние слова полны печали,
последнее дыхание мертво,
оно контрастом то, чему в начале
в который раз преследует его.
Молчание и правда золотое,
под тяжестью сгибающихся слов,
среди окон, и ржавых старых коек,
и ангелов — евангельских послов.
Стена, на ней часы идут неспешно,
и Пушкина портрет один висит:
ему молиться? Он и сам был грешник,
и думаешь невольно: «Сукин сын!»
Среди кроватей жестких и решеток
покоится сознание моё,
услышал санитара хриплый шепот,
и как сосед натягивал белье.