Ночами за многими приходил,
одет по гражданке, но с кобурой.
Стучал кулаком и кричал - открой,
а утром курил и глотал этил.
Работа съедала, вела во тьму,
о чем и зачем распинаться тут?
Но кто-то из мёртвых сказал ему -
узнаешь, когда за тобой придут.
Сказал и упал мертвецов мертвей,
убитый второй и последний раз,
но голос, горячий, как суховей,
его не затронул и не потряс.
В патронник патрон - и остыла злость,
от выстрела близится край земли.
Смеялся - пророчество не сбылось,
но всё же однажды за ним пришли.
Пиджак и наплечная кобура,
шепнул - собирайся, со мной пойдёшь,
к чему от добра ожидать добра,
и вывел под мелкий и скучный дождь.
Товарищ, сто жизней в одном строю,
а сколько свезённых на пустыри...
Спросил - я последнюю докурю?
Услышал - конечно, давай, кури.
И плыл неподъёмный табачный чад
над мёртвым живым - он был тощ и мал...
Как будто давно уже понимал -
когда-нибудь всё-таки постучат.
***
Из тех времён, где жизни веселей
был форс-мажор смертельного фасона -
февраль, мальчишка, нюхающий клей,
продутый сквер и мёрзлая промзона.
Собачиться - удел бродячих свор,
бредовая фантазия под клеем,
скулящий пёс, пробравшийся во двор,
надежда - доживём, не околеем.
По памяти фильтруя времена,
играем февралями монотонно...
Кто знал тогда, что в будущем война,
кто думал под парами ацетона,
что некто из обдолбанных задир,
живущий поножовщиной и матом,
теперь солдат, а может, командир,
в кевларе жёстком, пулями помятом.
Сегодня клей не нюхает никто,
но словно память горькая людская,
замёрзший призрак в драповом пальто
во двор заходит, кровью истекая.