Не начинает жизнь поминки
невозрождаемого дня,
и только рваные ботинки
стучат мне пляску февраля
по гладким досочкам паркета
под скрип межкомнатных дверей.
И призрак старого соседа
мне говорит: "Скорей, налей."
И шаг на мокром тротуаре
уже не так спешит домой,
где ожидания в угаре
всё причитают: "боже мой!"
И вечереет талой скукой
с подснежником из-подо льда,
и грязный пёс бежит за сукой
по кочкам школьного двора.
И в забинтованной берёзе
я вижу бесконечный стыд
за то, что солнце на морозе
рыдало вечером навзрыд —
и капало слезой сосулек
за шиворот и на пальто,
прохожих стареньких бабулек,
несущих в сумочках добро.
И ярким словом был наполнен
мой радостный вечерний быт,
когда распахнутая полночь
разбила солнечный софит.
И намекнула, что пора бы —
пора заканчивать и спать.
И может март в зелёной шляпе
пошлёт мне утром благодать —
как сувенир, подарок, голос —
похожий на цветок полей
туманно-васильковых ёлок
и спящих в тишине зверей.