Лёд под Соборной горою устал
мирно дремать, укрываясь снегами.
Скоро девятый иль более вал,
не ограничиваясь берегами,
с хрустом его по привычке попрёт
вдаль за крутой поворот.
Щука, слегка утомившись в ухе,
томно моргнёт разварившимся глазом
с целью — следить, чтобы в данном стихе
не было всякой заморской заразы.
Сердцу приятнее русский душок,
им наполняю стишок.
Всё пригодится, что лезет в пенсне:
стая грачей, набухание почек,
рыбьи круги ранним утром в Десне,
первый и робкий на вишне цветочек.
Лезет и рифма под крик петуха
стать украшеньем стиха.
Если ж узрю чужеродность — рука
точно не дрогнет, как путник в тумане —
будет изъята шальная строка,
что так растянута в анжамбемане.
Следом пиррихий, за ним и спондей —
пусть не пугают людей
разными иктами. Вот ледоход —
яркий пример необузданной мощи!
Пусть и стихи так же рвутся вперёд!
Я же, лицо сотворивши попроще,
слово-кораблик отправлю ручьём
за голубой окоём.