-5-
- Это началось осенью, в октябре. Стал кто-то цветы по вечерам под нашу дверь подкладывать. А кому? Ясное дело, что не мне. Катерина моя - так просто с ума сошла от радости. Она у меня на романах да на феериях воспитана: “Поющие в терновнике”, “Алые паруса” ... Вот и втемяшила себе в голову, что чуть ли не принц ей цветы дарит. Ходила, от счастья вся светилась, как звездочка была. А потом, аккурат после вашего отъезда, цветочный дождь прекратился. Катерина по несколько раз в день к двери подбегала и на лестницу выглядывала. После школы домой приходила и первый вопрос: “Бабушка, сегодня не было цветов?!”. И столько мольбы, столько надежды было в ее словах и глазах, что сердце разрывалось.
А цветов все не было. Я уж, грешным делом, решила ее обмануть, сама цветы купила и к двери привязала. Катерина увидела, обрадовалась, а затем, что-то почувствовав, посмотрела мне в глаза и сказала: “Спасибо бабушка, я тебя очень люблю” И все. Почернела, осунулась вся от ожидания, сна лишилась. “Наверное, - говорит, - бабушка, с ним что-то случилось. Беда какая-то. А я ничего не знаю, и помочь не могу. Может быть, он заболел, а может быть еще что-нибудь. Знала бы - все для него сделала”.
Все розы подаренные сухими в вазах стояли, Катя сама не выбрасывала и мне не позволяла. Катенька очень ждала Рождества и Нового года. Все в чудо верила, все мечтала, что объявится принц, принесет цветы, позвонит. Беспокойной стала, в музыку ушла вся. Пока экзамены сдавала - еще ничего, а когда каникулы наступили - совсем беда. Ничего не ела, ничего не пила, никуда не ходила. Все время возле двери на стуле сидела, ждала.
И вот, седьмого января, я этот день навсегда запомню, вернулась я с рынка, и прямо от дверей, на кухне всхлипы и смех услышала. Захожу и вижу: внучка моя на стекле рисует. В левой руке букет из роз тех, последних, зажат, да так сильно, что от шипов, вонзившихся в ладонь, кровь на пол капает, а пальцы правой руки она об выступающие шипы колет глубоко и кровью на стекле рисует. Мамин портрет. А ведь никогда не рисовала... И то плачет, то смеется; то плачет, то смеется. Я к ней бросилась, схватила ее: “Катя, что с тобой”, - спрашиваю. А она вырываться стала, кричать и, видно, меня совсем не узнает. Руками стала размахивать, стекло вышибла. Я ее обхватила, и откуда силы взялись, от окна оттащила. Она так в моих руках и обмякла, словно тряпочка, чувств лишилась. Я ее до дивана доволокла, “Скорую помощь” вызвала.
Врачи приехали, посмотрели и в больницу увезли. В психиатрическую. Потом Саша, спасибо ему, в хорошую лечебницу помог ее устроить. Там она сейчас и лежит. Никого не узнает, только плачет, смеется и повторяет: “Где мои цветы, куда дели мои цветы, отдайте мои цветы...”, - не ест совсем ничего. Высохла, только глаза сверкают. Стали ей капельницу ставить, а она иглу выдергивает. Так теперь ее к кровати привязывают. Врачи говорят - потрясение сильное, да и предрасположенность к психическому заболеванию наследственная. Ведь дочка-то у меня тоже...
Она замолчала, а потом добавила:
- Врачи говорят, не выживет...
Я все это слушала молча, стиснув зубы. Только лишь в голове, словно чугунные шары, перекатывались мысли: “Доигралась! Из-за меня все! Правильно говорят - благими намерениями дорога в ад вымощена; но я же не нарочно, я же не хотела! Господи, ну почему же так вышло! Верно говорят - пусть не полюбится тому, кто истинно любить предрасположен...”
Я успокоила Елизавету Андреевну как смогла, вернулась домой и проплакала целый день. Я плакала и думала - никогда и никому не смогу признаться, что в Катиной беде виновата именно я. Да и какое это теперь имеет значение.
Вечером, когда Саша вернулся домой, я разрыдалась у него на плече и все ему рассказала. Груз последних событий оказался слишком велик для меня, мне показалось, что, если не выскажусь - умру. Я говорила и говорила, и чувствовала, как ЭТО сползает, сходит с меня клочьями старой гадкой лягушачьей кожи. Она противилась, не хотела слезать, но я сдирала и сдирала ее всю, ломая ногти и выворачивая пальцы. А потом замолчала. Я ощущала огромное освобождение и облегчение - выговорилась, переложила груз ответственности на другие, родные, широкие плечи. Саша, пока я говорила, молчал и только гладил меня как маленькую девочку по голове, а потом сказал:
- Как острие иглы, как в сердце - нож,
Люблю душою, все тебе прощая.
В твоих устах святая даже ложь,
А без тебя и правда не святая.
Я ладонями размазала оставшуюся тушь с ресниц и, всхлипывая, посмотрела в его большие добрые и умные глаза. В них было столько любви ко мне, столько всепрощения и заботы, что я не выдержала и опять заревела, уже по-бабьи, белугой во весь голос, а потом между всхлипами я, заикаясь, сказала:
- Я х-хочу реб-бенка от тебя. Д-девочку. М-мы назов-вем ее Катей!
***
Картинка из Интернета.