В стране детей, где жили только дети,
Цветёт сирень, колышется тюльпан;
И есть ли зло, на маленькой планете,
Никто ответить не способен вам.
Наивность ждёт, распахивая веки,
Но ожиданье яви не равно,
И горько то, что познано навеки,
И безвозвратно, что совершено.
Но чтоб любить не нужно напряженье.
Расчет не мыслим, чтобы всё отдать,
И оттого в законах притяженья,
Заложена для сердца благодать.
Они душой конечно это знали,
Но нов был мир, и стар при том приём,
И отнеслись к неведомой морали,
Как мотыльки влекомые огнём.
Гармония – прелестная услада,
Всё это знает каждый, что живёт;
Но для живого, всё же что-то надо,
И часто выбор неудачен тот.
И в час один явился взрослый странный,
С надменным смехом, в свете багреца;
А дети ждали этот миг желанный,
Дабы вручить пришедшему сердца.
«Вы горе знали?» - он слукавил пряно,
Заметив знаком их ответ в псалтырь.
Они сказали: «Это слово странно.
Не ясный привкус и безмерна ширь.
В нас жажда есть, она теперь бескрайна.
Мы любим мир, и всё, что есть, меж тем:
Мы пробовать хотим; открой нам тайну,
Что это слово принесет нам всем?»
«Что ж справедливо. Будь же всё по слову.
И пусть получит каждый, что хотел.
Как было то, что Бог послал Иову,
И запер детский мир, для тайных дел.
Он взял игрушки, вещи: те и эти,
И поломал, всё превратив в урон;
«Зачем же так?» - его спросили дети,
- Неплохо для начала, - хмыкнул он.
И разделил на группы без зазрений,
Одел в колодки, жестко, без затей;
И тень шальная горьких подозрений,
Грызть начала смутившихся детей.
И сотряслось пространство духом ночи,
И рвущим свистом адовых бичей;
Одних он сделал жертвами, а прочим,
Исполнить роль, для первых - палачей.
Они смотрели, как его улыбка,
Во-торжестве, упилась глухотой;
«Нет, верно здесь, какая-то ошибка», -
Сказали дети, – «умысел лихой».
И детский мир глаза направил в клетку,
Здесь различенья в перекрёст строка:
«Как можно, так сломать живую ветку,
Иль специально раздавить жука?»
Но вождь огня работал без накладок,
И подавлял в прямую, без затей,
А детский страх был бесконечно сладок,
Отрадней вопль, от ужаса детей.
Чужой пожар - не благодать промокшим.
Жар, хлад – все горе, для того, кто гол.
И не скупясь, он хворостом иссохшим,
Тот детский мир испепелив - ушёл.
«Бесцельна жизнь», - и роковое мненье,
Здесь тяжелее, чем иная взвесь.
Какое горе в том, что преступленье,
Без воздаянья остается здесь?
Опять в стане, где раньше жили дети,
Цветет сирень, колышется тюльпан;
И то, что счастья нету на планете,
Воочию доказано всем нам.