В продолжение рассказа «Живая память», который опубликован по ссылке https://proza.ru/2022/09/23/88
Мне чуть за сорок. Я практически выздоровел после страшной контузии, которую получил во время войны. Всё так же, как в юношестве, когда я первый раз приехал в Якутию из той сибирской тайги, в которой жил вместе с отцом, и решил стать архитектором, я желал создать свой город будущего и для этого много работал. Видел, как что-то, что было на моих чертежах, строилось, воплощалось в разных городах России. Пытался объединять разные эпохи в одном здании. Проектировал замысловатые современные дома. Но мой каменный райский уголок, как тонкая материя, витал рядом, однако всё было не то – не то исполнение, не то место, не то время.
Некоторое время я встречался с девушкой, работавшей машинисткой в конторе, где я был тогда уже ведущим архитектором и, собственно, заведовал всем. Она была мила, легка на подъём, как ласточка носилась неугомонно по конторским делам и всем нравилось. Эта девушка пристрастила меня к театру. Нет, не то чтобы я любил театр, но полюбил женщину, для которой театр был всей её жизнью.
Я плохо помню, что ставили в это время в Большом, всё моё внимание занимала актриса. Высокая и статная, она привлекала к себе взгляды всего зала одним своим присутствием. Роль её была незначительна, однако сыграла она её безукоризненно.
– Новая актриса театра, Анна, – осведомила меня подружка и прибавила: – Кажется, из Парижа, француженка, но по-русски говорит идеально.
– Анна, – произнёс про себя её имя, вспомнив о милой сестричке Андрея, своего студенческого друга, и невольно улыбнулся.
Анна Бенер, француженка, с русской прабабушкой. Её нельзя было назвать красавицей – слишком крупные черты лица и чересчур высокий для девушки рост. Однако роскошные волосы тёмно- янтарного цвета, тело богини, пышная высокая грудь могли любого мужчину свести с ума, меня уж точно. Я мало обращал внимания на женщин, но она – это было что-то. К тому же держалась она так, как будто была первой красавицей мира, что придавало ей значимости.
Близость между нами установилась мгновенно, по крайней мере, с моей стороны, – через пять минут знакомства мне уже казалось, что я знаю Анну всю свою жизнь. Мы болтали весь вечер, и тогда я проводил её домой, разогнав толпу мужчин, которые вертелись около неё.
Вот сейчас она полулёжа сидит на тахте в углу комнаты и тихо напевает старую французскую песенку, дурацкую, что-то типа: «Я люблю дурака, который не любит меня, а он не дарит мне цветы».
Я вспомнил о Нанэ, девушке, которую когда-то любил, дочь шамана Агалая – та как будто и не догадывалась о своей красоте. Нанэ и пела совсем другие песни, те, которые воспевают ветер странствий, свободу полей и приглашают тревожных духов танцевать вместе с ней.
Какие же разные женщины, – в очередной раз подумал я, сравнив своих избранниц: одна дитя природы, другая – городская львица.
Гостевой домик, который мне посчастливилось снять, оказался довольно скромным снаружи, но внутри – чистым и уютным. Тёплый свет светильников и самая настоящая русская печь. Несмотря на обилие дров в сенях, я всё-таки сам нарубил дров и щепок. Почти как дома – там, на севере, мы сидели под тихий камелёк, – но теперь это была не Нинэ, а Анна – самая прекрасная женщина в мире.
Красивая осень за окном предлагала прогуляться, отдохнуть от города, подышать чистым ноябрьским воздухом. Около домика было небольшое озеро, так что в ближайшее время я мог показать Анне ещё и свои способности в ловле рыбы. Мне хотелось, чтобы Анна увидела во мне не только прекрасного любовника, но и идеального мужа, ведь я хотел сделать ей предложение. Мы встречались уже около года, и я окончательно решил, что Анна моя женщина. Видел в ней прекрасную жену и будущую мать моих детей.
Вот чудо. Ящик с игрушками, самыми настоящими – новогодними. Дореволюционные рождественские ангелочки, фигурки детей. Мы сами радовались как дети, наряжая ёлку. Плевать, что осень. Зато ёлка во дворе самая настоящая. Войны прошли, столько людей погибло, а им ничего – вот они, целёхонькие, невредимые, родные. Здесь же на чердаке обнаружили шкатулку с рождественскими открытками. Чёрно-белые снимки чужой счастливой семьи порадовали и нас.
Мы снова притихли, смотря из окон дома на нашу нарядную ёлку. Мне вспоминалось, как я маленький наряжал ёлку с мамой, когда та была жива. Как делали самодельные игрушки из папье-маше, и другие случаи, связанные с новогодними праздниками. Анна наверняка тоже копошилась в своих детских воспоминаниях, я видел, как теплели её глаза. Как смягчалась улыбка.
– Ты тоже вспоминаешь своё новогоднее детство? – спросил я её.
– Да, новогоднее детство. – Она вдруг сжалась, огрубело её лицо. – Помню, как забирала нас мать в одну из таких ночей от пьяного папаши. В ту ночь он чуть не прибил мать и нас заодно. Веселье на полную катушку.
– Ты до сих пор злишься на своего отца?
– Эта вечно пьяная свинья испортила ей жизнь. Я не помню, чтобы мама когда-нибудь улыбалась.
– Почему же она не ушла от него?
– Любила, наверно, – она грубо засмеялась.
– Мне казалось, что ты выросла с бабушкой.
– Да, бабушка забрала меня, когда мне было семь. В этом возрасте уже не очень-то знаешь, верится, в Деда Мороза.
«Вот почему Анна, – думал я, – натура сложная, противоречивая». Я вспомнил тех девушек, с которыми встречался до Анны. Ни одна из них не вызывала того трепета, который я испытывал при виде Анны. Кажется, это настоящее чувство.
Вспомнил тот первый вечер, которой мы провели вместе. После спектакля, быстро проводив свою подругу до такси, я вернулся в театр, чтобы пригласить приглянувшуюся мне в театре девушку на ужин. Дым сигарет наполнил зал для курящих. Курила Анна много и в это время не принадлежала никому. На ней было чёрное платье в пол, с оголённой спиной, и я, кажется, то и дело вздрагивал при виде её голых загорелых плеч. Она оказалось интересной собеседницей. Да, образованная и красивая.
В этот вечер мы выпили лишнего, и она настойчиво попросила отвезти её домой. Но я только заказал ей такси, усадил в машину, а сам отправился домой пешком. Думаю, её это зацепило. Вряд ли она когда-нибудь принимала в свой адрес отказы. Я не хотел терять её внимание, поэтому мучил её своей отрешённостью, хотя был уже по уши влюблён в актрису, когда на следующий день объяснился с машинисткой.
– Расскажи, как ты стала актрисой?
– Это с детства. Ходила в драмкружок, а с сорок второго года – фронтовая театральная бригада, выдали автомат, проклятые немцы! – Она замолчала.
Говорить о войне не хотелось никому. После войны я переехал в Москву. Раны зажили, память полностью восстановилась. Стал прилично зарабатывать. Много с кем встречался. Но никто не мог затмить Нанэ, поэтому я легко расставался с ними. Другое дело Анна, я снова был влюблён, но чувство это не давало мне окрылённости и очень скоро стало поводом моих мучительных переживаний.
Анна посещала много публичных мест, любила всеобщее внимание. Среди её поклонников были довольно состоятельные и даже именитые люди, все хотели её видеть, приглашали на концерты. Москва рукоплескала новой актрисе знаменитого на весь мир театра – она звезда. Некоторое время я шатался за ней, в те места, в которые она меня приглашала. Люди там все были артистичные, самодовольные. Я чувствовал себя среди них лишним и скоро отказался от подобного времяпровождения. Я не стал претендовать на её постоянное внимание и отпускал её на вечеринки, которые ей так нравились. К тому же, я знал, что запрещать ей что-либо бесполезно. Это безусловная любовь к миру.
Это её жизнь, её люди, её молодость.
Пусть живёт так, как хочет, – рассуждал я. – Почему мне это должно быть так важно? Таким образом, мы избегали конфликтов и всегда ладили.
Но это было важно. Особенно поначалу, когда я так хотел её внимания. Я лежал ночью и представлял, как она сейчас улыбается кому-то, смеётся чьим-то шуткам. Когда я представлял, что она может оказаться в чьих-то объятиях, в чьей-то постели, то просто сходил с ума в эти минуты.
Через некоторое время, когда я узнал Анну лучше, то понял, что переживать мне не о чем. Она никогда ничего не скрывала, в ней не было напускного фасада, она – такая как есть и всё. И какой бы она ни была – вспыльчивой, гордой, злой, – раз она настоящая, то какие ещё должны быть причины, чтобы не любить её, не доверять ей?
– Трудно быть актрисой?
– Трудно… Да, но как и в каждой профессии, я думаю.
– Почему ты жила с бабушкой, а не с родителями?
– Мама ссорилась с отцом, а мы с сестрой в это время находились на улице. Иногда она забывала, что мы у неё есть. Так было, пока однажды сестрёнка не подхватила воспаление лёгких. Она умерла. Родителей лишили прав, а меня забрала к себе бабушка. Больше я мать не видела. Не знаю, жива ли она. Надеюсь, у неё всё хорошо. Кстати, моя бабушка очень любила русский балет. Когда они жили в России, то ходили на Карсавину, прабабка её просто обожала. В моей семье, уж так повелось, вообще очень трепетно относились ко всему русскому.
– А ведь я тоже в детстве посещал школу балета.
– Ты? – засмеялась Анна.
– Отец, конечно, был против. Считал, что танцевать – не мужское занятие. Мама умудрялась таскать меня туда скрытно. Так мы обманывали отца почти два года.
Я встал и, чтобы её поразить, вытворил неумелый кульбит, после которого упал с грохотом на пол, и мы оба засмеялись.
На следующее утро Анна взялась зачем-то подметать двор от листвы, насыпанной ночной непогодой. Настроение у обоих было бодрое и весёлое. Я любовался, как ловко она справляется с домашними обязанностями, и думал о том, что люди везде одинаковые. Во Франции тоже бывают неблагополучные семьи, там точно так же, как в России, пьют, воруют, убивают. Всё как у всех – раздражение, боль, ненависть, прощение.
Она снимала небольшую комнату на Г. Иногда я приезжал к ней, чтобы повидаться. Жила она с какой-то старухой, которая была глухой и почти слепой. Из всего убранства в её комнате была небольшая пружинистая кровать, столик со швейной машинкой и платяной шкаф.
Когда я познакомился с Анной и увидел все её платья и заграничные костюмы, в которых она смело щеголяла в театре, то поначалу подумал, что у неё, должно быть, есть состоятельный любовник, который привозит ей всё это богатство откуда-нибудь из-за границы, но потом, когда увидел её за шитьём, понял, что все эти вещи шила она себе сама, и никаких любовников замечено у неё не было.
Однажды я должен был заехать за ней, чтобы отправиться на ужин. Уже издалека, приближаясь к её дому, я увидел, как чёрный дым тянулся из комнаты, где жила Анна, а во дворе было полно пожарных. Когда я вбежал в дом, то увидел: Анна сидит на полу, вся в копоти, едва дыша, и трясущимися руками обнимала старуху, уставившись безумными глазами в пол. Короткое замыкание в старом доме уничтожило весь её гардероб. Об этом она не жалела.
Слава богу, что старуха жива, а вещи – это пыль, – говорила она жёстко.
Сгоревшее жилище стало поводом перевезти Анну ко мне. Я не думал, что она возьмёт с собой старуху. Но перечить не стал. Скоро я заметил, что моё частое присутствие тяготит её. Всё чаще она задерживалась в театре, и мне приходилось проводить вечера в обществе полубезумной старушки.
Помню, как Анна вышла в фойе театра, где её обступила толпа. Все хотели посмотреть на нашу Анну. Нашу, – да, эта женщина никогда не будет принадлежать только мне, – понял я. Анна – это театр, это сцена, игра. Только здесь она по-настоящему счастлива.
По приезде из Ялты я был полностью поглощён новым проектом, Анна по-прежнему пропадала в театре, и встречаться мы могли только мельком за обедом, а вскоре совсем перестали видеться. К выходным я посылал ей букетик фиалок с запиской, и цветочник возвращался ко мне с ответным письмом. Так прошёл месяц. Когда я наконец разобрался с ворохом дел, накопившихся в конторе, и мне нестерпимо захотелось увидеть Анну, от неё пришло письмо: она сообщила, что уезжает на гастроли и несколько недель её не будет в Москве.
Что ж, решил я, есть время полностью окунуться в работу. Очень даже вовремя. За это время я решил заработать достаточно денег, чтобы сыграть достойную свадьбу, когда Анна вернётся с гастролей.
Позовём весь театр. Будем гулять как никто. Обязательно в лучшем ресторане. Шикарный автомобиль, кукла, шарики, живые цветы, – мечтал я. – И цыган позовём, чтоб обязательно с медведем. Всё сделаю, чтобы моя Анна была счастлива. Куплю ей самое дорогое кольцо, самое роскошное платье, туфли. Закажем французские.
Дела мои шли как нельзя лучше. Скоро поступил крупный государственный заказ. Требовалось спроектировать новое административное здание в Якутии. Я решил поехать лично, оставив все дела в Москве.
Колкие снежинки больно тыкали в лицо, когда наша упряжка подходила к деревне. Меня переполняли противоречивые чувства. Вот уже скоро я увижу ту женщину, которую любил когда-то больше жизни, увижу друга… Увижу ли? Может, они давно покинули деревню.
Все радовались безумно. Хлопали, аплодировали, гигикали. Вот и Андрей, встретил меня дружеским крепким объятием.
Узнал, помнит, – вздохнул я с облегчением.
Старожилы деревни, узнав меня, тоже с радостью приветствовали. Андрей пригласил меня в свой дом. Это был хороший сруб. В юртах уже почти никто не жил.
Когда мы вошли, навстречу нам с радостным визгом выбежали дети.
– Ого, сколько же у тебя их?
– Шестеро. Это Маша, Катя, Саша, Артём… – начал знакомить меня с детьми.
– Где же их мать?
– Год назад были неудачные роды. Мы ничего не могли сделать, Саш. Я предлагал ей поехать рожать в больницу, но, ты же помнишь её, какая она упрямая. Нанэ родила дочь, но отдала свою жизнь.
Я застыл как вкопанный, не мог поверить его словам.
– Друг, я же не знал. Ничего не знал! – произнёс я наконец.
– Ничего, мы уже свыклись со своей потерей.
– Где же все твои картины? Ты больше не рисуешь? – спросил я его, когда не обнаружил ни одной картины в доме.
– Картины, – усмехнулся он. – Картины – это для дураков. Кому они здесь нужды, правда?
После того как мы наговорились, и я, после всех расспросов, вышел на улицу, то смог наконец полностью окунуться в свои чувства.
– Нанэ, неужели ты умерла? – крикнул я в морозную ночь.
Я вспоминал её улыбку, глаза, волосы. Люди всегда меняются после рождения детей. Мне было интересно, как она выглядела, став матерью, поправилась ли или осталось такой же стройной, изменился ли её характер. Надо будет спросить Андрея, может быть, остались какие-то рисунки.
Так и есть, на следующий день Андрей достал кипу бумаг и, разложив их на столе, стал показывать мне, как росли его дети, как менялась со временем деревня. Нанэ, как я и думал, почти не изменилась.
Вот живой Агалай стучит в свой бубен, вот Нанэ беременная нашим первенцем, – комментировал он.
Деревня действительно очень поменялась с того времени, как я видел её в последний раз. Появилось современное жильё. Многие переселились ближе к городу, а кто-то, наоборот, – из города, сюда, в глушь. Может быть, такие же искатели уединённости, как и мой отец, но большинство – чтобы обогатиться на пушнине.
Задерживаться надолго здесь я не стал. Хотелось скорее вернуться в Москву к Анне.
Наступала весна. Москва встретила меня солнечной погодой. На душе тоже было тепло и хорошо. Я узнал, что труппа Анны вернулась с гастролей неделю назад, и поспешил в театр.
Как только я туда вошёл, то сразу заметил, что некоторые коллеги Анны, с которыми я был знаком, смотрели на меня с неким сочувствием. Нехорошее предчувствие засело в меня как пчела. Засосало под ложечкой.
Так и есть. После разговора с директором театра я вернулся домой разбитым. Казалось, что в моё нутро залезли железными раскалёнными щипцами и вынули оттуда то, что было живо, бросив людям под ноги.
Анна вышла замуж и уехала из Москвы. Больше я её никогда не видел. На этом всё было кончено. Она даже не оставила мне письма, не объяснилась со мной.
Ни Анны, ни письма, одна- память- ещё живая, но раздавленная, как яблоко.