« Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре
Мой последний, единственный друг» Серёга Есенин
Когда с ее губ срывалось нечаянно "боль...но", он закрывал их своими пальцами.
Когда к горлу подкатывал тяжелый ком слез,
он целовал ее шею, с каждым поцелуем ниже,
с каждой застывшей слезой в глазах — ближе.
Ближе к нему — дальше от беды.
Тоньше одежды, тоньше нити на одеждах — крепче нити вокруг них.
Тоньше фигура — пышнее губы. Пышнее, потому что зацелованные.
Жадно и нежно. Господи...
Выпитый стакан, выкуренная смятая пачка, его низкий тембр голоса как любимый парфюм. От липких мыслей о нем губы искусаны. Когда из одежды остались только следы его рук и поцелуев, Господи… дважды с ума сойти невозможно. Пьяные взгляды. Сложная конструкция личных запретов (эмм…) оказалась кучкой детского сломанного «лего». Просто потому что она вся — его. Что сложнее — выговорить или поверить в это? Проще ощутить. Вся — его. Податливая. Живая.
Там высоко-высоко… долька луны хитро улыбается, будто знала о чем-то задолго до.