Начало: Введение - http://stihi.ru/2023/11/29/952
«…и в конце написал не прилично на щёт придворных»…
=======================================================
Часть 21
…19-го марта 1837-го года Лермонтов покинул Петербург и отправился в свою первую ссылку на Кавказ за «непозволительные стихи» на смерть А.С. Пушкина… Однако, благодаря неустанным хлопотам бабушки, начавшимся ещё до отъезда любимого внука, – уже в начале 1838-го года Лермонтов получил помилование от Государя Николая I-го и вернулся в Петербург, – будучи переведённым с Кавказа в Лейб-гвардии Гродненский Гусарский полк, дислоцировавшийся в Новгородской губернии…
Конечно, перво-наперво Елизавета Алексеевна кинулась за помощью к Алексею Илларионовичу Философову, адъютанту Великого Князя Михаила Павловича, приходившемуся ей родственником. Вот её письмо от 6 марта 1837 года, переданное через племянницу Анну Григорьевну (дочь младшей сестры Натальи Алексеевны Столыпиной) во Франкфурт-на-Майне (Германия), где по делам службы находился её супруг – полковник Алексей Илларионович Философов, адъютант Великого Князя Михаила Павловича:
«Любезнейший Алексей Ларионович!
Не знаю, буду ли иметь силы описать вам постигшее меня несщастие, вы любите меня, примите участие в убийственной моей горести. Мишинька по молодости и ветренности написал стихи на смерть Пушкина и в конце написал не прилично на щёт придворных, я не извиняю его, но не менее или ещё и более страдаю, что он виновен, лишившись достойного мужа в тридцать пять лет, осталась у меня дочь, единственное сокровище на земли, отдала её замуж и её лишилась, остался сын её двух лет. Вы чадолюбивой отец, поймёте горесть мою, в внуке моём я полагала всё моё благо на земле, им существовала, им дышала, и, может быть, я его не увижу, хотела с ним ехать, но в старости и в параличе меня не довезут живую, видно, я страшно прогневала Бога, что добродетельного нашего Великого Князя Михайла Павловича нет здесь, он ангел покровитель вдовам и сиротам, он бы умилостивил Государя, прогневанного моим внуком, я бы пала к ногам его, он сжалился бы надо мной, погибшей, как Христос сжалился над плачущей вдовицей и воскресил единственного её сына, но его нет, к кому прибегну, нещастная, без защитная? Государь изволил выписать его тем же чином в Нижегородской драгунской полк в Грузию, и он на днях едит. Не посылает мне смерти Бог. Прощайте, будьте здоровы, не забывайте горестную нещастную любящую вас, как истинно ближнему <!> моему сердцу,
Готовую ко услугам
Елизавету Арсеньеву».
(Конец цитирования)
Бабушка и далее не сидела «сложа руки». Быть может, именно по совету А.И. Философова, – понимающего, что без помощи шефа политической полиции решить вопрос о помиловании корнета, сосланного за вольнодумство, невозможно – Елизавета Алексеевна, урождённая Столыпина, совершенно убитая горем, обратилась… к Его Светлости графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу – «утирателю слёз несчастных»… Мы не знаем, когда именно и в какой форме, – устно или письменно, – но думается, что, скорее всего, она пришла к нему лично и, утирая непроизвольно бегущие слёзы, подала своё письменное прошение… Нижайшая просьба её – была услышана. Внук, дескать, покаялся, понял свои ошибки и больше ничего подобного не сотворит… Александр Христофорович, конечно же, был прекрасно осведомлён о тесных родственных связях Е.А. Арсеньевой с А. И. Философовым, поддержку которого бабушка, видимо, и не скрывала: «…одно беда: нет нашего Алексея Ларионовича нынче в Петербурге…». (Но не принимайте эту фразу в кавычках за цитату, ибо это всего лишь… моё «в`идение»). Граф с сердечным сочувствием отнёсся к просьбе «этой доброй и почтенной старушки», за что ему от нас, сегодняшних поклонников творчества М.Ю. Лермонтова, низкий поклон и благодарность, – особенно, если это было действительно от сердца, а не по каким-то другим прагматическим причинам…
Насчёт «раскаяния» внука бабушка поэта здесь нисколько не преувеличивала. Вот ч т о и к а к писал сам Михаил Юрьевич по этому поводу в период примерно между 19-м и 23-м февраля 1837 года в своём «Объяснении корнета Лейб-гвардии Гусарского полка Лермантова» [ИРЛИ, ф.524, оп.3, №9,лл.24–25]:
«Невольное, но сильное негодование вспыхнуло во мне против этих людей, которые нападали на человека, уже сражённого рукой Божией, не сделавшего и м никакого зла и некогда ими восхваляемого; и врождённое чувство в душе неопытной защищать всякого невинно осуждаемого зашевелилось во мне ещё сильнее по причине болезнию раздражённых нерв… Когда я стал спрашивать, на каких основаниях так громко они восстают против убитого, мне отвечали, вероятно, чтоб придать себе более весу, что высший круг общества такого же мнения. Я удивился. Надо мною смеялись… Когда я написал стихи мои на смерть Пушкина (что, к несчастию, я сделал слишком скоро), то один мой хороший приятель Раевский, слышавший, как и я, многие неправильные обвинения и по необдуманности не видя в стихах моих противного законам, просил у меня их списать; вероятно, он показал их как новость другому, и, таким образом, они разошлись. Я ещё не выезжал и потому не мог вскоре узнать впечатления, произведённого ими, не мог вовремя их возвратить назад и сжечь. Сам я их никому больше не давал, но отрекаться от них, хотя постиг свою необдуманность, я не мог: правда всегда была моей святыней, и теперь, принося на суд свою повинную голову, я с твёрдостию прибегаю к ней как к единственной защитнице благородного человека перед лицом царя и лицом Божиим.
Корнет Лейб-гвардии Гусарского полка М и х а и л Л е р м а н т о в».
(Конец цитирования)
Как мы уже поняли, – А. И. Философов не мог остаться безучастным к судьбе своего молодого родственника, и при первой же возможности в конце июня – начале июля возвратился в Петербург, где сразу же стал ходатайствовать «за Мишиньку» перед Великим Князем Михаилом Павловичем.
А. И. Философов лично передал письмо Елизаветы Алексеевны от 13-го июля 1837-го года, в котором она нижайше просит у Великого Князя Михаила Павловича милости для своего единственного внука и заступничества перед Его Величеством Николаем I-м:
«Ваше императорское Высочество!
Если несчастное положение может извинить смелость прибегающих к высокому ходатайству Вашего Высочества, то осмеливаюсь надеяться, что несчастия мои найдут некоторое снисхождение от Вашего великодушия. Внук мой Лермантов, служивший в лейб-гусарском полку, при невозвратной потере всех близких мне и единственной дочери, матери его, составлял единственное утешение, при беспрерывных горестях, ниспосланных по воле Всевышнего, на болезненную и слишком долголетнюю жизнь мою. В поведении и правилах его я тем большую находила для себя отраду, что утешительные отзывы, которые заслужил он от начальства в юнкерской школе, продолжались по выходе его в полк. Но и этой последней радости была лишена я: внук мой за сочинение стихов на смерть Пушкина переведён в Грузию.
При всей любви моей к нему, я не нахожу слов к оправданию поступка его; самая молодость недостаточна к извинению, хотя намерения его очевидно чисты и невинны. И единственно <к> этой только чистоте намерений дерзаю я отнести ангельскую благость Его Величества, удостоившего меня высоким своим утешением, повелев графу Бенкендорфу послать ко мне генерала Дубельта обрадовать меня известием, что Его Величество ничего не имеет против внука моего и не забудет его.
Преисполненная этою монаршею милостию, я с твёрдостию и надеждою возложила на милосердие его судьбу внука моего.
Но при семидесятилетних душевных и телесных страданиях моих, при беспредельной, но извинительной в положении моём любви ко внуку, – проступок его, который он вполне чувствует, не могли не истощить слабой остаток жизненных сил моих и не усилить тяжкую болезнь мою.
У края гроба, воссылая тёплые молитвы за милостивое ко мне внимание добрейшего из Государей к тому, пред которым скоро и навсегда предстану, чувствуя быстрое приближение конца преисполненной горестями жизни моей, я осмеливаюсь прибегнуть к высокому ходатайству Вашего Высочества о всемилостивейшем прощении внука моего, зная вполне, что не имею никакого права на это ходатайство; но дерзаю надеяться, что просьба несчастной, жаждущей прежде, чем оставит она навсегда тяжёлый крест свой, услышать прощение Государя внуку своему, обнять ещё раз и благословить его, – не будет отвергнута Вашим Высочеством. В этом заключается единственная надежда моя и последняя просьба на земле. Другой уже не буду иметь ни времени, ни возможности сделать.
Прося Всевышнего, чтобы он продлил жизнь мою до получения милостивого разрешения Вашего Высочества, имею честь пребыть с глубочайшим благоговением
Вашего императорского Высочества
всенижайшая слуга Елизавета Арсеньева,
вдова гвардии поручика.
Июля 13 дня 1837 года.
Жительство имею против Летнего сада, в доме Винецкого».
(Конец цитирования)
Как следует из этого прошения бабушки к Его Высочеству Великому Князю Михаилу Павловичу – обнадёживающие результаты расторопности А.И. Философова появились уже до 13-го июля 1837 года, и она получила п о р а с п о р я ж е н и ю Николая I-го сообщение, посланное ей графом Бенкендорфом о том, что «что Его Величество ничего не имеет против» Лермонтова «и не забудет его». Из чего следует, что в устном порядке – предварительно – вопрос о помиловании корнета Лермонтова был с Государем решён и согласован: кем именно из вышеупомянутых, – самим ли Бенкендорфом, единственным из всего окружения говорившим Государю «ты», либо непосредственно Его Высочеством Великим Князем Михаилом Павловичем по просьбе своего генерал-адъютанта А.И. Философова, – сие для нас осталось в неизвестности…
В письме от 1 сентября 1837 г. А. И. Философов, находясь на манёврах в свите Великого Князя Михаила Павловича, пишет своей жене Анне Григорьевне в Петербург:
«<…>Тётушке Елизавете Алексеевне скажи, что граф <А.Ф.> Орлов сказал мне, что Михайло Юрьич будет наверное прощён в бытность Государя в Анапе, что Граф Бенкендорф два раза об этом к нему писал и во второй раз просил доложить Государю, что прощение этого молодого человека он примет за личную себе награду; после этого, кажется, нельзя сомневаться, что последует милостивая резолюция <…>».
(Конец цитирования)
Из этого письма мы с Вами узнаём, что граф Бенкендорф в период, п р е д ш е с т в у ю щ и й сентябрю-месяцу 1837-года уже д в а ж д ы обращался к графу А.Ф. Орлову, служащему, как и А.И. Философов, генерал-адъютантом при Великом Князе Михаиле Павловиче, то есть вопрос помилования «корнета Лермантова» – не выпускал из своего поля зрения ни на минуту.
До наших дней дошёл и вот этот интересный документ (см. «Летопись…» на стр.259):
«18 сентября 1837. Запись ч е р н о в и к а письма к А.Х. Бенкендорфу в Журнале исходящих бумаг вояжного отдела Главной Его Императорского Величества Квартиры за 1837 год:
«№217. Графу Бенкендорфу.
Отношение ко мне Вашего Сиятельства о поручике Лермантове я имел счастие всеподданнейше докладывать Государю Императору, и Его Величество, приняв во внимание ходатайство Ваше, всемилостивейше повелеть соизволил перевесть Лермантова Л<ейб> Г<вардии> в Гродненский Гусарский полк.
Поспешая сообщить Вашему Сиятельству о таковой Монаршей милости, имею честь присовокупить, что о переводе сем немедленно будет сделано со стороны генерал-адъют<анта> Адлерберга надлежащее распоряжение.
С <совершеннейшим почтением>
<генерал-адъютант граф А. Ф. О р л о в>».
(Конец цитирования)
В октябре 1837-го года корнет Лермонтов М.Ю. был действительно помилован, и действительно переведён из Нижегородского драгунского полка, располагавшегося в ста верстах от Тифлиса (нынешний Тбилиси), – в Лейб-Гвардии Гродненский Гусарский полк, дислоцировавшийся в Новгородской губернии. Это и есть п о м и л о в а н и е: возвращение с Кавказа из драгун в гусары, в гвардейские войска. Высочайший приказ по кавалерии о переводе «прапорщика Лермантова Лейб-Гвардии в Гродненский Гусарский полк корнетом» был отдан 11 октября 1837-го года в Тифлисе, и за отсутствием Военного министра подписан генерал-адъютантом Адлербергом.
Но полное, совершеннейшее прощение Лермонтова наступило несколько позже, и тоже не без участия Бенкендорфа. На стр.284 «Летописи жизни и творчества М.Ю. Лермонтова» мы с Вами можем ознакомиться с Представлением шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа об окончательном прощении Лермонтова:
«25 марта 1838 года Военный министр А.И. Чернышёв получил Представление шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа за №1647от 24-го марта о прощении Лермонтова и переводе его в Лейб-гвардии Гусарский полк:
«Корнет Лейб-Гвардии Гусарского полка Лермантов, за сочинение предосудительных стихов на смерть Пушкина, в феврале 1837-го года переведён был в Нижегородский Драгунский полк. В последствии, по моему ходатайству, Государь Император, бывши в Закавказском крае, изволил оказать Лермантову помилование и повелел перевести его в Лейб-Гвардии Гродненский Гусарский полк.
Родная бабка его, вдова Гвардии поручика Арсеньева, огорчённая невозможностью беспрерывно видеть его, ибо по старости своей она уже не в состоянии переехать в Новгород, осмеливается всеподданнейше повергнуть к стопам Его Императорского Величества просьбу свою о Всемилостивейшем переводе внука ея Лейб-Гвардии в Гусарский полк, дабы она могла в глубокой старости (ей уже 80 лет), спокойно наслаждаться небольшим остатком жизни и внушать своему внуку правила чистой нравственности и преданность к Монарху, за оказанное уже ему благодеяние. Принимая живейшее участие в просьбе этой доброй и почтенной старушки и душевно желая содействовать к доставлению ей в престарелых летах сего великого утешения и счастия видеть при себе единственного внука своего, я имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство в особенное, личное мне одолжение испросить у Государя Императора к празднику Св. Пасхи Всемилостивейшее, совершенное прощение корнету Лермантову, и перевод его Лейб-Гвардии в Гусарский полк.
Генерал-Адъютант Граф Б е н к е н д о р ф.
Верно: Заведывающий Общим Архивом Главного Штаба
Тайный Советник И в а н о в».
(Конец цитирования)
27 марта 1838 года Николаю I-му было доложено Представление Бенкендорфа. На документе была поставлена резолюция: «Высочайше повелено спросить мнение Его Высочества Михайла Павловича, – и 4-го апреля 1838 года Военным министром графом А.И. Чернышёвым было получено отношение Командира Отдельного Гвардейского Корпуса Великого Князя Михаила Павловича:
«Имею честь уведомить, что на перевод Корнета <в> Л<ейб> Гв<ардии> в Гусарский полк Я с Своей стороны совершенно согласен.
Генерал-Фельдцейхмейстер М и х а и л
Начальник Штаба генерал-Адъютант В е й м а р н».
(Конец цитирования)
Высочайший приказ о переводе Лермонтова в Лейб-Гвардии Гусарский полк (элиту царской армии), по прежнему месту службы в Царское Село, – после «совершенного согласия» Великого Князя Михаила Павловича от 4-го апреля 1838 года, – был опубликован 9-го апреля 1838 года за подписью Военного министра генерал-адъютанта А.И. Чернышёва. В Прибавлениях к «Санкт-Петербургским ведомостям» в отделе «Приехавшие в столичный город Санкт-Петербург апреля 24 и 25 дня 1838 года» указано: «От Спасской Полести гвардии Гродненского гусарского полка корнет Лермантов».
PS!
Весь советский период официальным лермонтоведением у м ы ш л е н н о з а м а л ч и в а л с я факт деятельного участия шефа жандармерии А.Х. Бенкендорфа в относительно быстром помиловании сосланного на Кавказ за вольнодумство «юнкера Лермантова», – ибо это вступало в необъяснимое противоречие с официально декларируемой п р и ч и н о й ссылки, которая преподносилась как сочинение «непозволительных стихов» именно р е в о л ю ц и о н н о й направленности: в полном соответствии с советской идеологией. Это замалчивание продолжается и в наше время, поскольку концепция современного лермонтоведения, увы, с тех пор не претерпела никаких конструктивных изменений.
Продолжение:
Часть 22. «…я сделался ужасным бродягой…»
http://stihi.ru/2024/03/19/6931
Вернуться:
Часть 20. Конкретно, – про «наперсников разврата»…
http://stihi.ru/2024/03/17/5440