У моей сестрицы
острые ресницы.
Изящные, как пули, ступни.
Когда вытягивает,
то словно айсберги в сетях ночи,
что откололись от гипотенузы шёлка.
Губ нагретые балки
окаймляют теплый шепот очага.
Дымящиеся брови-револьверы
ведут огонь по резким птичьим выплескам,
над переносицей вздымая дула
черных прямых стволов.
И мне уже внутри себя нет места.
Служанка говорит, что лошадиный череп сходит со стены,
летая по ночам, окутанный розовым сиянием.
Но Дарика с Таити.
И наряжает, словно кукол, кукурузные початки.
Ну кто ей верит?
Вчера я видел, как выгуливали скот,
десятки тусклых пятен, слившиеся воедино,
двигались в живом потоке.
Казалось, поле заливала дерзкая
рогатая река.
Но и она не выстояла под строгим материнским взглядом.
Он повсюду.
Впитался даже в гайки мельницы.
Материализуется в форме скорпионов,
что будут спать на твоей груди,
сплетая нити
из дыхания,
прерывистого,
будто
строчка.
Ночь.
Ферма.
У отца ломаются пальцы, когда он идет за плугом.
Они падают в рыхлую почву, чтобы дать кошмарные ростки.
Гипнэротомахия ужаса
заменяет пушечными ядрами буквы в твоем имени.
И стало таким тяжелым оно,
что мне его теперь и не поднять.
Как мне его выговорить.
Как мне его произнести,
не издав случайно
скрип,
треск часов,
крик козодоя,
всплеск в колодце,
жужжание москита,
звуки сыплющихся зерен,
о камень ударяющих копыт,
упавших с полки рамок,
ломаемого хлеба,
воющих от ветра труб,
земли,
огня,
небес,
покоя
и взрывов лекарств в старых тумбах?