В очках, застекливших промокшие очи,
гляжу в уже чётко-туманную мглу,
на серп и наличие ночи сорочьей,
и как старорусский писатель живу.
Две радужки взоров незрелого цвета
во тьме и июне-июльской тоске.
Блюду темноту в состоянии бреда,
прижав две подошвы к паркетной доске.
Вверху многозвездье и мистика где-то.
И тинистый вечер прохладно застыл.
Осеннее лето, как старое гетто,
а речи людей как касания вил.
Рифмач горемычный во мне оживился,
живёт на кофейно-табачном пайке.
Бродячий котёнок за месяц прижился,
немного поправился на молоке.
Горит звездоносная высь и фонарик
и звёздочки-лютики ярко цветут
над мятой постелью, какая как нары,
к которым нерадостен кратенький путь.
Душонка в ведёрке с гвоздями и солью.
Над нею кровинки и слёзы, и пот.
Окутан знакомой нервической болью,
а жала усов опоясали рот.
Тоска выжимает из щёлок слезинки,
как солнышко влагу из снежных перин.
Мытарствую я без своей половинки.
Я тридцать три месяца жутко один...