Эй, водосточный желоб,
Заткнись и замолчи,
Слова мои — тяжелые,
Большие кирпичи.
Их трудно каждый год бросать
На книжные листы.
Я строю стих для бодрости,
Для крепкой прямоты.
Владимир Луговской родился 1 июля 1901 года в семье Александра Федоровича Луговского, преподавателя литературы, а в последствии и инспектора Первой московской мужской гимназии. Благополучное детство Володи протекало в обстановке общения родителей с Брюсовым и Ключевским, отец мальчика был знаком с Л.Н. Толстым, однако коррективы в судьбу будущего поэта внес военный 1914.
Луговской экстреном закончив курс гимназии и не доучившись в первом Московском университете сбежал в армию (в Полевой контроль Западного фронта). После Октябрьской революции некоторое время работал младшим следователем Московского уголовного розыска. В 1919 стал курсантом Главной школы Всеобуча, а в 1921 году окончил Военно-педагогический институт, снова попал на Западный фронт, с 1922 года служил в Управлении делами Кремля и военной школе ВЦИК.
В 1924 году Луговской показал свои стихи Луначарскому, в то время один из редакторов «Нового мира», который напечатал ранние поэтические опыты Луговского: «Год двадцатый» и «Разведка». Первый сборник стихов Луговского — «Сполохи» — вышел в 1926 году.
Поэт Владимир Луговской не просто вошел в близкий ему по мироощущению ЛЦК с 1926 года, а, в отличие от Инбер, Багрицкого и Габриловича, однозначно нашел себя в конструктивизме. Зелинский писал: «Луговской — самый ортодоксальный и самый последовательный, он более четкий конструктивист, чем сам Сельвинский». Локальный принцип, смыслообуславленный ритм, лаконичность эпитетов — легче всего изучать по стихам Луговского из сборника «Мускул» (1926-1928 годов).
Сухожилие
Итак, сочиняются ритмы и метры
Про ветры и гетры и снова про ветры.
Как ветер лечу я на броневике
С винтовкою, саблей и бомбой в руке,
И голосом зычным поэмы слагаю,
Назло юнкерью и назло Улагаю.
То ямбом, то дактилем, то анапестом,
Наотмашь, в клочья, с грохотом, треском.
От первой строки до последней строки
Ветер играет в четыре руки.
Ветер крепчает. В груди весна.
Строфы разворочены. Мать честна!
Эх, жить начеку
Молодым парнишкой.
Пулемет па боку,
Маузер подмышкой.
До чего ж я хорош —
Молодой да быстрый.
Под папахой вьется клеш,
Да эх, конструктивистский.
Ветер, стой!
Смирно!
Равняйсь!
На первый-второй
Рассчитайсь!
Кончается строчка.
Стоп!
Точка!
До 1928 года Луговской так или иначе был связан с Красной Армией, вел кочевой, спартанский образ жизни. Отзвук этих насыщенных событиями лет доносит до читателя поэма «Жизнь» (1932).
Показательна цитата из выступления Маяковского на втором пленуме правления РАПП от 23 и 26 сентября 1929 года, касающаяся оценки творческих поездок советских писателей, в частности группы Луговского:
«Рабочий писатель чаще всего, приходя к литературе, отрывается от производства и через два три года теряет связь с рабочей тематикой. Я напомню один отчет, который был помещен в газете, — отчет 1й бригады писателей, подписанный Луговским. 25 предприятий за 74 дня просмотрели 5 писателей, из которых один выпал. И вот 4 человека проскакали по этим самым предприятиям. Они взяли произвели свое, так сказать, обследование и дали свое заключение. Талмудили голову 198 писателям начинающим, из которых были поэты, драматурги и прозаики! Драматургу прочитать пьесу — это 120 страниц, а если Безыменский — так все 200. Дальше: дали подробный ответ на 3000 записок. Я знаю технику записок — это 10 минут, ну, приблизительно, 5—3 минуты, не меньше, для ответа, ибо мелкие записки откидываются — сколько это лет? Устроили 40 — 50 выступлений, на которые иногда приходили по 10 000 рабочих. Привели еще такой список: они выпустили 8 полос в «Уральском рабочем» с 40 произведениями. Если выпустили старые произведения, то зачем хвастать? Затем говорят: «Мы изучили быт уральского рабочего» — смотрите: не «изучали», а «изучили»! И помимо того, что «изучили», они говорят: мы подолгу засиживались в цехах, мы еще наблюдали быт в столовых и т. д. Я ездил по хронометражу, по секундам и знаю, могу сказать, что у них вышло: по 64 минуты на каждый завод. Нам от этих фанфаронских докладов надо избавиться и надо избавиться от такого подхода к делу, так сказать, к своей литературной работе, в особенности от опубликования таких фанфаронских речей через «Литературную газету». Упорствуют через газеты такие, как Сельвинский или Луговской в своем отчете. Надо посмотреть нас и знать, что если вчера они были мещане, то завтра окажутся нужными, а сегодня они в десять раз нужнее, чем эти конструктивисты».
Логичный разрыв впечатлительного Луговского с конструктивистами, его выход из ЛЦК и вступление в РАПП (за несколько дней до роспуска этой организации) нашел отражение в сборнике «Страдания моих друзей» (1929-1930).
Когда мы с Багрицким ехали из Кунцева
В прославленном автобусе, на вечер Вхутемаса,
Москва обливалась заревом пунцовым,
И пел кондуктор угнетенным басом:
«Не думали мы еще с вами вчера,
Что завтра умрем под волнами!»
В 1931 году Луговской участвовал в ликвидации басмачества в Средней Азии, принимая участие во военных операциях на территории Таджикистана, Узбекистана и Туркмении. В 1932 году поэт жил в Уфе, где сочинял вторую книгу «Большевиков» и этапную книгу поэм «Жизнь».
Суровый 1937 год «не оставил вниманием» лирику Луговского. Постановлением Президиума СП СССР безобидное в идеологическом смысле лирическое стихотворение «Жестокое пробуждение» Луговского было квалифицировано, как «политически вредное», а поэт в целях сохранения литературной карьеры был вынужден публично согласиться с такой оценкой и «расписаться» в политической вредности ряда своих стихов. 26 апреля 1937 года в «Литературной газете» упомянутое постановление «О книге поэта В. Луговского» было опубликовано с последующей за этим административной проработкой писателя.
Меня берут за лацканы,
Мне не дают покоя:
Срифмуйте нечто ласковое,
Тоскливое такое.
Чтобы пахнуло свежестью,
Гармоникой, осокой,
Чтобы людям понежиться
Под месяцем высоким.
Тебе бы стих для именин
Вертляв и беззаботен.
Иди отсюда, гражданин,
Не мешай работе.
И все же сильный духом поэт сломался. Наступил длительный период творческого молчания, который слился в единое целое с военным временем и послевоенным трудным десятилетием, не исключая появления время от времени отдельных замечательных стихов бесконечного душевного потенциала (например, «Курсантская венгерка»):
Нет.
Милая, когда ты спишь,
Когда ты спишь, забывая мои грехи,
Забывая время, и славу его, и утраты,
Я понимаю, как страшно писать стихи,
Особенно в пять часов утра.
На творчестве Луговского отразился опыт поэтики его предшественников Блока Маяковского и коллег Сельвинского, Антокольского. При этом поэт сумел сохранить свою самобытность и оригинальность восприятия мира во всех его проявлениях.
Все в мире перекрошится,
Оставя для веков
Сафьяновую кожицу
На томике стихов.