-I-
И дверью хлопнув –
будто бы захлопнув
в душе светящийся квадрат любви, –
я вышел в ночь – в пырей, осот, люпин,
в неясные расплывчатые хлопья
листвы и звезд.
По голубой стерне
я вздумал было выбраться к луне.
Но что-то злое, низкое, холопье
мешало мне идти по вышине.
Какой был год...
Неужто целый год
я черный хаос принимал за космос?
И рваных воплей выбросы и космы
во мне звучали солнечно –
как гонг?
Мне было стыдно.
В сердце злые духи
вопили – издеваясь надо мной.
Я заблудился – и стезей земной
шёл вниз и вниз, топча хвощи и дудки.
Из преисподней вырвались дубы.
Прозрачный мрак плеснулся о запруду.
Я молод был, решил в ту ночь: забуду.
И я – забыл,
поверив, что – забыл.
И одиночество –
огромнее, чем мог
представить ум, воскреснувший на малой
земле, похожей на бессмертный морг,
на шутку смерти, огненной и алой –
вошло в меня.
И – полонен тоской –
я глянул вверх. И синие созвездья –
летящим псом, блистающей треской,
беспутной девой, яростью медвежьей –
открылись мне...
Не представлял себе,
что так пустынно наше мирозданье,
что так ничтожно горних звезд старанье:
оранжевой – воскликнуть о страданье,
зеленой – известить о состраданье,
и красной – о прощенье и борьбе.
И – сокрушен вселенской тишиною –
я прокричал, не разжимая губ:
«Звезда Маир* сияет надо мною...
Вы слышите ли, Федор Сологуб*?
Ведь это Вы шепнули в душу миру
про вечную заветную звезду.
Она взошла в моем созвездье Лиры.
Я слышу свет заветный – я иду.
Откройте же земному суть паренья!..»
И тут из тьмы в глаза забрезжил плот.
МошкА и гнусь,
соцветья и коренья,
метан и вонь, гнилые испаренья –
вся слизь и пОгань гибельных болот
мешались, драли душу и одежду...
Но я пролез – поверх, пониз и между.
И лег ничком –
душой, тоской, надеждой
послав во тьму последний свой оплот.
И сразу же огромная река
толкнула плавень* на горбатый стрежень*.
Огни хватали тьму как псы –
пока
сиянье пережитых побережий
не округлилось в нечто – света реже.
То звездные настали облака.
Но я еще не знал, не ведал звезд.
Река молчала черною трубою.
И лишь ее винтообразный хвост
клубил меня сквозь бездны за собою.
«Наверно – Стикс*!» – я вспомнил и забыл.
Труба сужалась, скорость нарастала.
И звон – как будто колокол забил...
Я полетел,
но тело вдруг отстало –
когда? зачем? – я вновь уже забыл.
Громадный миг я плавал в пустоте,
которой нет бездонней и угрюмей...
И понял вдруг:
«Погибла плоть – я умер».
И подивился смертной суете.
И поразился холоду и страху.
Бездонный лед?
А что мне этот лед?
Что мне грозит – неведомому праху,
отринувшему тело как рубаху,
чтоб обрести безвременный полет?..
Но стылый вопль космических глубин
сводил мне душу,
сек ее бичами.
И ничего не знал я за плечами –
ни белых звезд с безумными речами,
ни черных дыр,
где свет себя губил...
Лишь вечный холод сумрачно клубил.
Так где же космос в горней наготе?!
Где дикий хаос с дьявольским гореньем?!
Неужто миг в громадной пустоте
и есть то пресловутое паренье?
Вся эта скука – то, что я искал?!
-II-
Такая безнадежная тоска
сдавила дух в бессмысленных тисках,
что одиночество –
пылавшее как уголь, –
взяв из души в ладони,
я ласкал...
Ладонь прожгло – и уголь канул в угол
бесплотной бездны и незримых скал.
И странный отсвет – лунный веер жил –
сомнений в тех, с кем некогда дружил,
тоски о тех, кем зряшно* дорожил,
тех дум, из коих плот ночной сложил, –
пал на меня –
и тень скопилась в бездне.
От ничего и ни на чем?
Исчезни!..
Но тень тянулась от меня – я ж и л!
Воспрянув духом, глянул вдаль
(а может –
назад и вблизь; кто п у с т о – разберет?).
И ощутил неощутимой кожей:
я двигаюсь! возникнул в н о в ь полет!
И бездна, округляясь, загудела.
Я не успел постигнуть,
но решил,
что невесомость – убыванье тела
и тяжесть возникающей души.
Опять несло, коверкало, крутило.
Но черный Стикс – стал белою рекой.
И скорость
обжигающей рукой
меня тащила сквозь трубу горнила –
из тьмы в огонь внезапного светила.
Все было так – как будто из меня
ножами стужи, вскриками огня
бессмертное пространство выжигало
земные дни –
те боли, тот азарт! –
что так случайно вечность даровала
и не случайно забрала назад.
Душа –
земной тщетою облетая,
еще страшась за прошлое свое –
уже неслась,
от перегрузок тая,
на переход в иное бытие.
И все пропало!
Жизнь и смерть – пропали.
Объём и выси захлестнула ширь.
Из притяжений выдирались дали.
И дымный выдох воли – из души.
Но этот вздох –
последний и нетленный –
в единый бесконечно краткий миг
прошел от микрокосма до Вселенной.
И в звездных безднах вспыхнул белый вскрик!
То я –
сгорев до жгуче малой точки –
как феникс из огня
возникнул вновь
в ликующей от жизни оболочке!
И вскрикнул! ибо вдруг постиг – Любовь.
Она открылась громозвездной сферой,
где космос есть душа и доброта,
а доброта – стремление и вера,
для коих разум – вечный свет и мера,
а мудрость – глубина и высота.
И то, что мнилось дьявольским созданьем –
сцепленьем косных и случайных сил,
бесчувственных к познанью и страданьям, –
явилось вдруг разумным мирозданьем.
И лик его был дивен и красив!
И сам я стал как бы сплошная чуткость.
Все страсти солнц и робкий зов венер
во мне дышали.
Словно звездный нерв –
я слышал пульс надмирового чувства.
-III-
И Млечный Путь и дальний звездный мыс –
все проникал единый равный смысл.
И ведал я в теченье беспредельном
чужие мысли и свои – раздельно
и общно –
как одну родную мысль.
Но мысль, но чувство, но чутье крови
сошлись друг в друге – как единоверцы.
И бились сердцу в такт –
и были сердцем,
и разумом, и волею Любви.
И я узнал: Любовь вокруг кружила,
когда меня творили высь и ширь.
И вычислила миг –
усторожила.
И кольцевыми силами души,
собрав их в биополе,
окружила.
И я –
как будто веря и не веря,
но веруя в единственный кумир –
влетел в полупрозрачной полусфере
сквозь семизвездные сферические двери
в необозримо необъятный мир.
И мир –
собой как светочем сверкая –
раскрылся и до дна увлек мой взор.
Какая бездна и какой простор!
Какая стынь, но и жарынь какая!
Не может быть, чтоб пусто!
Как в лесу:
«Ay!» – воззвал с сомнением.
Но разом
я осознал с собою рядом разум –
не плоть его, а существо как суть.
Как чудно было чуять, что горят
его глаза протяжные, оленьи...
Он рядом был –
и разом в отдаленье,
меж Гончих Псов и празднеством Плеяд.
Спокойно и содружественно вестник
переводил в мой разум шепот звезд:
«Ты сам в себе движение и мост
вдоль времени через пространства бездны».
«Постой! Я только перешел порог
и весь – как незасеянное поле...».
Он улыбнулся:
«Ты рожден из боли;
и по-земному – всемогущий бог.
А суть движения – в душе и воле».
Я засмеялся,
возлюбив сей мир
парящим сердцем неофита* рая:
«Созвездье Лиры и звезда Маир!
Душа вас ищет –
волю напрягая!
Вся звездная восторженная влага,
весь ясный кипень солнечных даров,
откройте мне просторную отвагу
высокой бездны и ее миров!».
И тотчас между вихрей силовых
затеплилась оранжевая мета.
Сверкнула воля –
душу двинув с места.
И заревели мимо головы
потоки раздираемого света.
Клянусь! я позабыл про сны Земли –
как про ночные странные химеры.
Но знал:
на заднем своде полусферы
алеет что-то каплею вдали.
Но – руки в звезды высветив бушпритом –
забыл и это знанье.
Ведь, звеня,
зеленые стрижи метеоритов
пронизывали искрами меня!
Я пролетал сквозь голоса светил!
Густая полыхающая масса
в лицо орала низким красным басом.
Стенающие вопли выводил
туманностей полуболотный ил.
Меня хватал из дикого угла,
тянул к себе
и ненасытно каркал
неистовый сверхплотный черный карлик.
Но сквозь валы нейтронных бурь вела
оранжевая гибкая стрела.
Я поддержал горячим баритоном
рожденье новой –
голубой звезды!
И пригоршней ликующих фотонов
омыл лицо близ грянувшей воды.
И было мне отважною игрою:
под сердцем сладкий ужас ощутив –
мелькнуть над странной черною дырою,
чтоб уловить иных миров мотив.
Творись, полет! Благословенен будь,
мой путь,
которым шли земные боги,
чтоб краткий смертный разум повернуть
к отваге в постижении Любови.
-IV-
Я ощущал на всем большом пути
сочувственное близкое вниманье –
так родственное миропониманью,
что чувств для поясненья не найти.
В нем жил огонь добра –
и вечных сил,
на том огне калящих сферы знаний.
В нем был Сократ*,
но рядом с ним – Зоил*,
в нем солнцем пыхал желтый девясил –
и оттенял собой полет фазаний.
И все пронизывал такой горячий ток
единого божественного счастья –
что я последний страх себя исторг
и стал –
как все –
содружеский восторг
со-чувствия, со-знанья, со-участья.
И вдруг –
Когда, Любовью растворен
в едином разуме,
я стал самой Вселенной –
откуда-то из бездны выплыл стон,
до безнадейности слепой и тленный.
Такая безысходная тоска
взывала к всемогущим силам мира,
что я забыл про зов созвездья Лиры –
и каплю в страшной бездне отыскал.
Она алела на краю миров.
И черный волос тоненькой молитвы
едва сочился из развала битвы.
Но ужас бил крылами слабых слов.
«За что?! – ломилось в душу мне. – За что?!
Ну пусть умру – Бог ведает: невинна!
Но дети... почему и в чем повинны?..»
И снова вековечное: «За что...»
Я был унижен этой жалкой, сирой
потугой
вопль молитвы создавать;
но дважды –
небывалой сутью мира:
где, чтоб спасти, желалось убивать.
И трижды – новым призраком стены.
Я мог внимать –
любовью освещая
порывы душ на поприщах земных,
но в них не жить – пусть даже защищая.
Творя –
закон вселенной запрещает
вторгаться волей в разумы иных,
еще по-детски девственных созданий
всеобщей матери – материи Любви.
В едином и бессмертном мирозданье
есть смертный риск – нет храмов на крови.
Но я еще был неук*:
в мои вены
едва проникнул синий ток новИ.
И мне мой танец между звездной пены
не передал всей бездны откровений
бессмертного спокойствия Любви.
И потому усилием души
я потушил оранжевый мой вектор...
И запылал сфероид в даль и в ширь.
Тот алый глаз мне волю иссушил.
Тот алый глаз мне сердце присушил.
Он рос –
как налетающий прожектор.
Он занял весь сведенный болью сектор.
И вдруг рванул – как огненный пузырь...
Косые брызги улетевших звезд
прожгли глаза,
переплелись в узоры,
упавшие во все земные взоры.
И я увидел поле, мрак и мост.
Вся гнусь и погань гибельных болот
взвилась ко мне –
впиваясь в кровь и душу.
И я воскликнул: «Бога нет! Я трушу!
Не ведаю, в чем обрести оплот!»
И вздох Любви –
отчаянно прощальный –
нашёл меня и замерцал в груди:
«Ты богом был и выбрал путь –
иди
его стезей – земною и печальной.
Умри за тех, кому даруешь свет.
Но искупленья нету в смертной боли.
Ты прав в своей неправде: бога нет.
Но есть Любовь; и есть душа и воля...»
И я –
по скату ночи, по стерне,
по шорохам, по липкой пискотне,
влача на башмаках по тонне торфу –
стал медленно вздыматься на Голгофу*,
осколок света стиснув в пятерне.
Нашарив в темноте квадрат двери,
я пробил вечность –
словно полночь –
мерно.
Огонь любви ударил изнутри –
земной, несправедливой, грешной, смертной,
но с проблесками веры и зари,
но с бликами Любви – единой в мире...
Я поднял свет, стекавший на ладонь.
«Мне страшно!» – повторил в ночные шири.
Молчала ночь – и я шагнул в огонь.
--
(сборник «Окликание звезд», 1984)
ПРИМЕЧАНИЯ:
*«Звезда Маир» – название цикла стихотворений Федора Сологуба, написанного в 1898 году.
В этом цикле автор создает миф о далекой и прекрасной земле Ойле, куда человек попадает после смерти. Там светит иное солнце – Маир, там течет река Лигой.
Сологуб противопоставляет земной мир миру Ойле. Символами первого являются «вражда», «уныние», «темнота», «смерть», символами второго – «любовь», «свет», «блаженство», «вечная красота».
* Федор Сологуб (1863, СПб – 1927, Ленинград) –
русский поэт, писатель, переводчик; представитель русского символизма и декаденства.
*плавень – зд., наносный речной или озерный островок
*стрежень – наиболее быстрая часть течения реки (быстрина, стремнина)
*Стикс – олицетворение богини клятв; река в подземной обители Аида, отделяющая царство мертвых от земной жизни
*зряшно – разг., впустую, напрасно, зря
*неофит – новообращенный в к.-л. учение, новичок в ч.-л.
*кипень – пена на воде (прибой, водопад и др.)
*мета – метка; цель, конечный пункт, предел, край
*бушприт – балка на носу яхты, выносящая вперед центр парусности
*Сократ – др.гр. философ (469 – 399 до н.э.)
*Зоил – др.гр. философ; (IV век до н. э) нарицательное имя критика завистливого, язвительного и мелочного; (Моська, не имеющая возможность "допрыгнуть" до Слона)
*девясил – сильное лекарственное растение
*неук – устар. прост., невежда, неуч; необъезженная, неприученная к езде лошадь
*Голгофа – в переносном смысле: место мучений, источник страданий, тяжкое бремя; лобное место; (евр. «череп, лоб») – холм, на котором был распят И.Христос. По преданию, на Голгофе был погребен Адам и его череп освятился кровью И.Христа.