На водосточных трубах за окном
Пытается играть бездомный ветер
Обшаривший все уголки на свете.
Визгливой горькой ноты плача (ком),
И резкий свист меня ожегшей плети
Впустили створки окон в тихий дом.
Весна. А я не чувствую её.
«Зима тревоги нашей» всё длиннее.
Почти классификация Линнея.
Изношенное с возрастом белье.
И ночи вены старческой чернее,
И пахнет тленом милое жильё.
И всё трудней немного потерпеть,
Себя уговорить и ждать апреля,
Когда ручьи пронзительной свирелью,
Начнут с восходом солнца птицей петь.
Свет не цедить горелкой еле-еле,
А станет щедро печью землю греть.
Мучительно инсультная земля
С трудом из старой кожи выползает.
И, как беляк снег клочьями линяет.
Блестит, ручьями светлыми гремя.
Но, мудрая, не сетует, а знает,
Что расцветёт и скажет: «Вот и я!».
О, Господи, ну, как уговорить
Не сетовать свой непокорный разум?
И как змея отбросить шкурку разом,
Как шелуху, и возраст не корить.
Уныние заразно, как проказа,
Способная разрушить и убить.
На подоконник мотыльковый сонм
Слетел, дразня расцветкой – орхидеи.
Природы так изысканы затеи.
Они, как Оле, разноцветный сон
Кружат сезоны. Трепетные феи.
Но, воет пёс печали за окном...
И страшные военные трофеи.