Синдром единственного ребёнка
(Недетская повесть о детстве)
3.Моё корсарство
В садике было не то, что в яслях! И поговорить есть с кем, и поиграть. И занятия интересные. А воспитательница какая! Прям фея из сказки! Маргарита Николаевна, мне её имя казалось каким-то волшебным.
А на участке был корабль! Настоящий с палубой, мачтой, штурвалом, полосатой трубой, якорями на носу и спасательным кругом. Можно было надеть бескозырку, взойти на палубу, взять в руки подзорную трубу и отдавать морские команды.
Этот корабль я увидела в первый же день, честно сказать, только его и увидела. Я тут же ринулась к нему. На палубе корабля стояли мальчишки и явно воображали себя моряками. При моём приближении они заявили, что девчонок на корабль не пускают.
- А вы кто? - спросила я.
- Мы пираты! - последовал ответ.
- А я ваш капитан! – отчеканила я и ткнула пальцем в значок в виде штурвала с парусником внутри, прикрепленный к моей матроске. Из всех пиратов матроска была только у меня.
Далее последовал мой первый корсарский захват корабля со всем наличествующим экипажем. Смена власти произошла легко и бескровно. Я влезла на палубу, поднялась на капитанских мостик и потеснила с него крепенького коротышку, явно изображающего из себя главного. И стала отдавать приказы: «Лево руля! Право руля!»
Пираты оторопели от такой наглости. Но бунта на корабле не последовало. Пиратская вольница глянула на матроску и тут же дружно признала моё первенство. Прежний капитан был отстранён от командования. Но я, во избежание заговора ущемлённого вынужденного отставника, предусмотрительно назначила его первым помощником.
Всё последующее время мы играли на корабле. Я отдавала команды «Поднять паруса!», «Спустить паруса!», «Полный вперёд!». Для парусов Маргарита Николаевна отдала нам две старые списанные шторы, и теперь у нас был настоящий парусный корабль.
Море уже с трёх лет, с той самой поры, когда я впервые побывала на Волге заполонило все мои мысли. А всё потому что мама, когда мы стояли на берегу и даже не видели противоположного берега, сказала: «Какая широченная, как море!»
А ещё мы катались на пароходе, он вёз нас на остров посреди реки, а потом обратно. Мы стояли на палубе и ветер трепал воротник моей матроски. И в своём воображении я видела себя настоящим моряком.
Потом я увидела море на картинках и в кино, а вместе с ним и парусные кораблики. И всё! Море властно вошло в мою душу и она теперь безраздельно принадлежала ему. Весной и осенью, когда громадные глубоченные лужи заливали дворы и улицы, я всегда осведомлялас у родителей, не море ли это.
А сейчас мне было уже четыре. И ходила теперь только в матросках, которые мама шила сама. И никакой другой одежды я не признавала.
А тут в садике настоящий корабль! И новые друзья у меня появились. Вон Женька Иванов, он тоже любит рисовать как я, и так здорово рисует. И Оленька, её папа настоящий художник! А сама Оля очень хорошая девочка, лучшая моя подруга!
И всё отлично в садике. Но только была одна загвоздка – с первого дня невзлюбила меня одна девчонка, Пяткова. Она была старше меня на полгода, большая, мощная, кулаки с два моих и очень драчливая. Я, конечно, тоже не маленькая, выше всех в группе, но я худая и тонкая, и как говорил папа: «Ни грамма лишнего жира, но кости тяжёлые». А мама, с усмешкой глядя на папу, добавляла: «Ну есть в кого!»
Зато бабушкин брат, деда Митя, когда приезжал к нам в гости, всегда с удовольствием заявлял: «В самый раз! Зато ноги, как палки и руки, как палки с набалдашниками, значит драться крепко будет!». Он подбрасывал меня вверх, смеялся и кричал: «Не слушай их, Ленка! Ты же моя косточка! Жилистая растёшь, сильная! Наша порода!» Даром, что я полностью походила на папу! Но для деды Мити я всё равно была «его косточкой». А бабушка, глядя на меня сокрушалась: «Ох, худоба ты, худоба!»
Эта «худоба» однажды поставила маму в неловкое положение. Мне было четыре года и в один из летних дней мы пришли в гости к директору маминой школы, Нонне Петровне. Она была уже в возрасте, но оставалась очень худой, даже какой-то хрупкой на вид.
Нонна Петровна мне очень нравилась. Когда иногда в дни школьных праздников и мероприятий мама приводила меня с собой в школу, то директор всегда привечала меня и угощала конфетами. Ну как такую не полюбить! Теперь она переезжала в другой город, и мама пришла попрощаться и принесла в подарок большую толстую книгу.
После чая взрослые сидели на диване и разговаривали. Стояла жара, и Нонна Петровна была без тапочек. Я играла на полу фарфоровыми гусятами, которых подарила мне директор. И вдруг я увидела её босые миниатюрные, очень худые и жилистые ноги. Я взяла в руку её ступню, покачала ею из стороны в сторону и глубокомысленно изрекла: «Ох, худоба ты, худоба!» Мама оторопела и вытаращила на меня глаза. Потом открыла было рот, чтобы одёрнуть, но Нонна Петровна засмеялась и сказала: «Устами младенца глаголет истина!» Так я впервые услыхала эту фразу.
Но я отвлеклась от сути. Пяткова обижала меня долгих два года. Она была из огромной многодетной семьи, родители любили приложиться к стаканчику да ни к одному, старшие братья ошивались по тюрьмам, старшие сёстры были «оторви да брось». Всё это я однажды услыхала от соседки по дому, которая рассказывала бабушке о данном семействе. Нет, я не то, чтобы специально подслушивала, просто уши находились в зоне досягаемости звука.
И именно от Пятковой в мои четыре года впервые услышала, что я черномазая и черно…ая. И папа у меня такой же. Я сначала даже не поняла этих слов и спросила у бабушка что они значат. Бабушка даже побледнела и поинтересовалась откуда я их слышала. Пришлось объяснить. Бабушка ответила мне, что это похие слова, и чтоб больше я их не повторяла. А сама, как я потом узнала, сходила к заведующей и объяснила ситуацию. Пяткова с обзывалками на время поутихла.
В общем, у Пятковй, воспитание было соответствующее. Она продолжала меня мутузить и никакие увещевания воспитательницы Маргариты Николаевны и вызовы Пятковской мамаши в садик не помогали. Пяткова оставляла меня в покое не более чем на день. А потом всё начиналось по новой. Причём, действовала она тогда, когда рядом никого из взрослых не было. Маргарита Николаевна в очередной раз ругала Пяткову, отправляла к заведующей, всё без толку. А мне Маргарита Николаевна говорила: «Зато ты, Леночка, будешь хорошо учиться в школе!»
Я не то чтобы не могла дать сдачи Пятковой, нет, драться я умела. Тем более что с пяти лет, когда мы переехали в новый дом, где было много ребятни, у меня появился богатый опыт дворовых драк и я очень даже победоносно с этим справлялась. Но в голову мою была прочно вбита мысль, что хорошие дети в садике не дерутся. А за пределами садика Пяткова мне не встречалась.
На лето меня из садика всегда забирали. Ещё чего, оставлять ребёнка в садике когда у мамы отпуск целых два месяца! Да и бабушка дома. Так что, начиная с начала июня и по сентябрь я в садик не ходила. Мы ездили в гости к родне в Крымск, или в Грузию к родне со стороны папы, или в Саратов, или ещё куда. А в то лето мы поехали на Чёрное море! И пробыли там целых два месяца. Я вернулась домой загорелая до черноты, насквозь просоленная морскими ветрами и морем, счастливая до невозможности.
И вот в конце августа, (а мне к этому времени уже исполнилось шесть, а Пятковой, соответственно, шесть с половиной), когда я в очередной раз находилась у бабушки, произошла знаменательная встреча. Я сидела у распахнутого настежь окна и рисовала море и кораблики. На мне были любимые шорты и маечка-тельняшка. И вдруг ослышался Пятковский голос. Пяткова и её младший брат шли из садика.
Все обиды прошлых лет вспыхнули во мне с бешеной силой и изверглись пламенной лавой. И я, худая, чёрная, загорелая, выпрыгнула подобно десантнику из окна первого этажа и выросла перед Пятковой, Прям чёртик из табакерки, а точнее – благородный корсар встретивший неожиданно в море вражеских пиратов.
Расправа была яростной и короткой. Пяткова получила моими «палками с набалдашниками» по полной. Она ревела и размазывала слёзы и сопли по щекам. Младшего её брата я не тронула. Вот ещё связываться с малявками! Я маленьких не обижаю. Но зато у Пятковой отобрала миниатюрную целлулоидную ванночку с сидевшим в ней таким же крохотным пупсиком. И гордо принесла свой боевой трофей домой. Это был мой второй корсарский захват.
Ох, как отсчитывала меня вечером мама, узнав, что я отобрала игрушку. И велела завтра же вернуть её законным владельцам. Но я упёрлась.
- Хорошо, - сказала наконец мама, - пусть эта игрушка стоит на виду и будет для тебя укором совести.
И что странно, больше мне не хотелось играть этим «трофеем». Через несколько дней я пришла в садик и попыталась вернуть игрушку Пятковой, но она не взяла. Больше она меня не обижала.
Теперь, по прошествии стольких лет, вспоминая эту историю, думаю, ну зачем я тогда отобрала у девчонки, пусть вредной и драчливой, эту игрушку. Ведь скорее всего она была у ней единственной. И мне становится нестерпимо стыдно и лишь одно утешает – по прошествии долгого времени я узнала, что мама моя тогда купила куклу и подарила её Пятковой.