- Бывают моменты крайне сильной физической утомленности, сочетающейся с двигательным перевозбуждением, когда нам являются призраки людей из прошлого. Позднее я узнал...что именно так являются призраки ненаписанных книг. - тихо и доверительно сказал как бы тоже себе, но, пожалуй и мне, он, Умберто, уже совсем не эмбрион по внешнему виду, а приличный такой человек.
http://stihi.ru/2024/03/29/54
- Прошу прощения, синьор, но глядя на Вас - я от волнения снял очки, протёр, снова одел, - у меня проявляется ощущение несыгранной Игры в Бисер. Некоторые преднамеренно поэтизированные факты из жизни-игры Люди Магистра Иосифа Второго. Не удивлюсь, если Вы сейчас достанете из правого кармана домашнего халата именно из его личной коллекции стеклянные бусы - предположительно Иосифа Первого, того, который служил у египетского фараона, точнее был продан в рабство египтянам родными братьями, но настоящий игрок в стеклярус ценился и до нашей эры - прошу прощения за некоторое чрезмерное углубление темы.
- Да ничего, мы же на Солярисе, - сказал Истинно Иосиф, доставая из правого кармана названный мною артефакт. - Возьми. Играй. И не очень обольщайся по поводу этих реликвий. Обломков креста я перевидал очень много и в самых разных церквях. Если все они подлинные, значит, нашего Господа терзали не на двух скрещенных бревнах, а на целом заборе...
- Как я могу взять стеклянные бусы, которые передаются только из рук в руки, от Магистра к Магистру? - с трепетом неким, неожиданным мне самому, пролепетал я.
- Да ничего, мы же на Солярисе, - повторил Истинно Иосиф, развязал нитку и рассыпал драгоценные камни в прибрежный песок.
Мы бросились их собирать, я и мой бот, это было легко - камушки-то были с дырочками и с остатками человеческого тепла. Я уже предвкушал удовольствие вспоминать, как они летели с ниточки веером, дабы в том же порядке снова одевать их на ниточку долгими осенними вечерами.
Снова сажусь за игру и не знаю, низаю ли бисер,
Или рассыпался он, как обычно, в неловких руках?
Не потому, что в миру нет святых Пифагоровых чисел,
А потому, что жемчужинки прячутся в волны песка.
Снова сажусь за игру и не знаю, пишу ли, читаю?
Знаки Твои собираю на шумном морском берегу.
Не потому, что подобно Кентайру питаю
Страсть к темным тайнам, но просто талассой бегу.
Снова сажусь за игру, и не знаю, Ван Гог или Гессе
Семечко сбросил Подсолнуха в темень озимой земли?
Не потому ли и Стены Инферно настолько остры и отвесны?
Здесь можно только вперёд, без оглядки на то, что прошли.
Снова сажусь за игру и не знаю, - мне слышится оклик?
Чайкой лечу, и печаль моя странно легка,
Не потому, что как дым на воде, переменчив твой облик,
А потому, что жемчужинки прячутся в волны песка.
Иосиф Второй, он же Умберто Эко в миру, а теперь, благодаря его широкому жесту с рассыпанным драгоценным артефактом я был точно уверен, что это именно он, внимательно наблюдал за нашей увлечённой игрой-работой. Для чего одел на глаза какие-то средневекового вида смотровые стёкла. У него бездонные карманы. Но не будешь же заглядывать в карманы Учителя, собирая копию его великого произведения. Как быть?
Подозреваю, что каждая стеклянная бусинка - это книга. То есть это не одно произведение, а библиотека. И здесь, скорее всего, не то, что он писал, а то, что он читал.
- Для человека, который, придя ко мне впервые, обнаруживает мою внушительную библиотеку и не находит ничего лучшего, кроме как спросить "И вы все это читали?" - я заготовил ... - Умберто-Иосиф закурил сигарету и продолжил, - два ответа. Первый: "Нет. Здесь только книги, которые я должен прочитать на следующей неделе. Те, что я уже прочел, хранятся в университете". Второй ответ "Я не читал ни одной из этих книг. Иначе зачем мне их держать у себя?"
И он достал из левого кармана халата (или это сутана монаха?) точно такое же ожерелье и бросил его на песок уже не развязывая, бусы, как только их коснулась волна океана Солярис, начали расти и - если в таком темпе, то они скоро обгонят сфинкса!
Сфинкс может слушать
Всё, что ты скажешь,
Всё, чем ты плачешь.
Ветер уносит ужас
Мимо многоэтажек
Пирамидально значимых.
Ты рассказал, что видел
20 тысяч - о, боже! -
Друг на друга похожих
20 тысяч закатов!
Сфинкс улыбнулся молча.
Я очень захотел, чтоб на Солярисе наступило утро. И чтоб появился сигаретный киоск. То, что курит Умберто, мне слишком крепко, по оттенку дыма понимаю. Пусть наступит утро! - потребовал я.
Бледнеет.
Не спит Веденеев.
Мешает огромная птичья стая,
Которая в небе круги нарезает,
Круги в самом деле, самумы пространства,
Короткие вихри из непостоянства,
Так режут из твердого камня камею.
Я так не умею.
Да, понимаю я - "лучше к дракону не приближаться. Ведь женщина опирается на гигантский негативный опыт – героически носит несчастья, за столетия накопленные поколениями. Так история неудачи возводится в нерушимый принцип бытия."
Да, я понимаю.
Нет жизни вне Рая.
Есть майское пламя, короткая майя,
Которая в небе круги нарезает,
Круги в самом деле, округлые женские формы,
Упругие признаки жизни, наивной, пассивной и вздорной,
Неписаной пьесы пароли по роли актрисы.
Она сняла ризы.
Я точно обесточен. Нет смысла давить на клавишу жизненного процесса, выдернув штепсель из розетки. Ей нужен несущий несуществующее, остальное для неё несущественно. Всё, кроме отражения её самоё в глазах пораженного откровением белого тела мужчины. Нет смысла искать выключатель этого света на древе торшера, обвитого змием-искусителем, как электрическим проводом. Нет повода.
Бледнеет.
Не спит Веденеев.
Не март ли орёт, призывая
Молочные молнии мая,
Что точечно сквозь обесточенность,
Упругие признаки жизни, дыхание и дыхание,
Так кукла из соли плывёт в океане, и -
Когда я в Тебе растворяюсь
То начинаюсь
В начале снова мы слышим слово, точнее имя, сплетённое дыханиями твоими-моими, такое ритмичное имя, и волны от парохода уходят, и тают в дыме, и соль в океане - Сольвейг, а имя его - Солярис, одно из имён бесконечных у белой дороги млечной над нами.
Там мы - словами.
(продолжение следует)