Пришёл...
Его тень легла горой.
Домой
Ждала его, тряся рукой,
Ждал и я с босой ногой.
Тру взгляд:
В дверях царила ночь.
Сменился шёпот на хохот —
Отец зашёл — душевно затопал.
(Прочь!)
Похлопал.
По плечу меня он похлопал.
Я готовил!
Давно я уже всё придумал:
Испёк для него свои руки —
Тянусь,
(Объятья неминуемы)
Но руки, суки, застукали,
Дёрнулись струнки,
Нервы-стружки, повылетели,
Скривились, запутались.
Ворота захлопнулись.
И крик,
посланный впритык
Весь сник.
Залип, Филипп!
Зверел, бил.
Я глотал
Пепел тех скал,
Его отцом я называл
И сейчас назову.
Глаз один со слезой —
Сух остался другой.
Давно такой.
Поводком объяло шею.
А я мысли грею:
Вот-вот запою,
Но молчу, чтоб не гневались боги—
Не хочу, чтоб его беды трогали.
Не хочу, чтоб расстался со мною он.
Как он без меня-то? Так-то... То-то.
А дальше:
Проплыл на бревне ловко срубленном
Рукою невидимой, туда, где сейчас нахожусь.
Признаюсь:
Билет в те края не мною был купленный.
И лоб уронив на подошву пригретого неба,
Я с ветром хотел быть сродни. Не горжусь. Не гожусь.
На бумаге остался мотив без куплета.
Вот он я.
Под деревом думаю.
Но
Отрадно размазать жуков желторотых
Судьбою потёртых,
А ведь таких же жуков!
Прищурился:
Увлечённой тоски не хватало в движениях рук,
Ведь движением сердца является звук.
А в ту ночь все махали руками —
Ну не страшно! Бог с ними! Чёрт с нами!
Всё заныло.
Простыл.
По колено замёрзший
Закалкою новою.
С душою огненный.
Прометей прикованный.
Я лучше уж буду мешать исправлять это всё,
Раздувая давно всё упущенное,
Глядя на часы из песка в направленьи обратном,
Пока не закончусь сам,
Пока не проснусь на полОтнище,
Твёрдо воткнутым
По самою-самою.
Самою глубокую.