Предпоследний день марта. Утро родительской субботы. Ночью приснилась огромная куча. Говорят, к деньгам. В народные приметы не верю. Смешно было бы придавать значения сельским суевериям. А тут не на дороге валялся этот символический «золотой запас», а в обычном квартирном сантехническом устройстве. Да столько, что будто в гости ко мне заходил слон. И по некульторности своей саванной, не знал, что надо смывать за собой. Да там такую кучу отложил ушастый-хоботастый, что и не смыть никому. Лежу, полусплю, полубодрствую, думаю, ну что за чушь снится. А за окном уже светло совсем. Весна. Скоро и лето. А вместе с ним белые ночи. И до-о-олгий световой день. Не такой, как на соседней Чукотке, конечно, где солнце вообще не заходит за горизонт летом, но все же и у нас продолжительный день с очень короткими, забавными сумерками, называемыми в насмешку – ночью. Из-за чего медики настоятельно рекомендуют закрывать окна плотными шторами, чтобы мелатонин в организме вырабатывался нормально и организм успевал выспаться и отдохнуть.
Проснулся уже окончательно, когда в окно настойчиво постучалось кулаком солнце. У меня оно, окно, а не солнышко, выходит на восток, и с утра бессовестным образом дневное светило заглядывает. Когда стучится в стекло, когда скребется, ярко-рыжей кошкой прикинувшись, а когда тихонечко шепчет на ушко, если тяжелые, плотные, набухшие дождливым молоком сосцы серой тучи, затянувшей все небо, уже готовы затопить весь свет, и тогда солнышко робко и нежно, как девочка крошечная, трехлетняя масяпка, застенчиво строит мне глазки, отворачивается, но все равно старается обратить на себя внимание. Увидел недавно похожую. Земную аватару солнца. Такая малышка, а уже умеет и манипулировать взрослыми, и строить любящих ее без ума в шеренгу. А что с ней станется, когда вырастет совсем большой. Вопрос риторический. И семейные психологи, идите покурить, и гусары усатые тоже, всем молчать! Улыбаюсь. Просыпаюсь. Продираю глаза. Вот ведь слон ночной! Собака! Пришел и засорил унитаз. Все же боюсь вставать и идти в ванную комнату. А вдруг на самом деле, пока я спал, наш магаданский, ржаво-рыжий железный мамонт пришкандыбал и нахулиганил там. Причем так тихо, что и не разбудил никого. Сделал свое дело, намекая на то, что в обозримом будущем судьба навалит столько же злата-серебра. А нужно ли оно? Тем более, если в слове «обозримое» смягчить одну звонкую согласную в середине…
Рота, подъем! Не вскакиваю, как в молодости, но все же резво поднимаюсь. Иду в ванную. Глядя в зеркало простонародно командую себе: «Побройся!». Выдавливаю из баллончика пену, намыливаю рожу, скребу ее станком. Провожу другие утренние процедуры, залезаю в ванну, смываю с себя ночной пот и грязь. Уф! Вытираюсь, пофыркивая. Одеваюсь и выхожу на кухню. Первым делом включить чайник, соорудить немудрящий завтрак. Как хорошо сидеть чистым и побритым субботним утром. Не то, что на Донбассе, где роскошь ежедневного душа недоступна не только солдатам в окопах, но и местным жителям в обстреливаемых ежедневно городах и поселках, а также и волонтерам, мотающимся в Новороссию со своими грузами, посылками, гуманитаркой, снаряжением и всеми заказами от бойцов. А тут сидишь себе чистенький. И настроение безмятежное, вот только еще бы кошку погладить. Потрепать по загривку. Так умерла уже лет шесть как. Долгий век прожила старушка. И даже с лишним. Двадцать четыре года провредничала капризуха. По человеческим меркам все сто двадцать выходит.
Позавтракал. Теперь надо убраться в хате, протереть пыль, отодрать ванную и кухню, пройтись с пылесосом по коврам, с тряпкой по линолеуму. Из радиоприемника на кухне радио «Маяк» транслирует любимые старые советские песни. Господи, какая красота, нежность в этих лирических произведениях шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых, пока беглая старушка примадонна со своим выводком запрещенных сегодня в России извращенцев не превратила нашу эстраду в пошлую помойку, базарную торговлю семечками, хабалка рыночка!
Уборка в самом разгаре, вдруг захотелось что-то проверить в телефоне. Заглянул в вацап, а там сообщение от брата о том, что папа впал в коматозное состояние. После мамино ухода прошло уже десять месяцев. Все это время он уходил в себя все дальше и глубже, перестал адекватно воспринимать окружающий мир и близких людей, в тоске и горе усыхал и сильно сдал. Комок в горле застрял. Тут же позвонил брату. Он сказал, что папа спит. Ну то есть, как впал в свое апатично-коматозное состояние, так и не выходит из него. И что остается только вызвать врача или везти папу в больницу. Стараясь сдерживать свои чувства и оставаться спокойным, хотя бы в голосе, попытался поддержать младшего братишку, который уже похоронил нашу маму, а теперь у него на руках две младшие дочки-двойняшки, чья мать тоже пару лет назад скончалась, и вот теперь папа в таком же состоянии. Брат заплакал, чем окончательно запер комком в горле мои дальнейшие ненужные слова. Мы закончили разговор. Вытер тыльной стороной ладони горящие глаза и продолжил уборку, выключив радио. Солнышко за окном смущенно переминалось с ноги на ногу, не смея меня тревожить и вскоре завернулось в легкий пуховый платок, спрятав свой лучезарный лик от землян.
Я подумал, если случится непоправимое, теперь уже ничего не поделать. Придется жить дальше. И уже не сдерживаться, не терпеть больше ничего. Только восстанавливать прежнюю форму, долечивать возрастные болячки. И снова туда. Поэтому включил опять радио, а там снова любимые песни из детства и юности. У нас была Великая Эпоха, как воскликнул давно уже, нынче покойный Эдуард Лимонов. Мне повезло не только застать ее, Великую Эпозу, но и вырасти, сформироваться в ней. Осознать себя советским. Принять советскую присягу, выйдя чеканным шагом из строя новобранцев, в парадке и с автоматом на груди. Произнес слова священной клятвы, припав на колено, поцеловал краешек красного знамени гвардейского. И снова встал в строй. А в это время за нами наблюдал бронзовый генерал Карбышев. Кто знает, тот понял. А молодым объяснять сейчас нет времени, ни сил. Пусть гуглят, яндексята.
Закончил уборку в кубрике. Как много лет в казарме. Переоделся, собрался и на работу. Пытаюсь молиться, нужных слов не нахожу. Сегодня на вечернюю службу лучше пойду в храм. Родительская суббота. Мой папа был всегда таким сильным и настоящим, полным жизни. Мастером на все руки, очень талантливым. Уход мамы его сильно подкосил. Когда мы в последний раз виделись, лет восемь назад, она как-то обронила ему: «Не вздумай раньше меня умереть, как я буду без тебя?». Так и случилось. Но папа в своей тоске без мамы слишком быстро растерял жизненную энергию и силы. Я все же молюсь. Не каноническими словами, а своими. Вспоминая, каким был и остается для меня мой папа. Как он держал меня маленького на руках. Как вел к роддому, четырехлетнего, чтобы навестить маму с новорожденным братишкой, держа за руку. И объяснял, как взрослому, без сюсюканий про аиста и капусту. Вот у тебя, говорил папа, теперь есть братик. Он был у мамы в животике, а потом родился на свет. Я до сих пор помню это свое ощущение, как мы шли с отцом, и я уже ощущал себя вполне взрослым. Солидно кивал ему в ответ. Ведь он говорил со мной на равных. Как, впрочем, и потом всегда.
И когда провожал меня с мамой и братом, да с обоими кузенами в армию. И тихонько, украдкой шепнул на ухо: «Сынок, если бы можно было, я пошел бы вместо тебя!». А сердце мое сжалось и чуть не выпрыгнуло из груди, подумалось тогда: «Милый, дорогой папа, это мой черед идти, мой долг, мое время настало. Я никогда бы не смог допустить того, чтобы мою ношу взял на себя кто-то другой, особенно ты!».
Вот и пролилось, прорвало, затопило изнутри. И сразу хрусталики в расфокусе, картинка размылась…
Моя молитва о тебе, родной. Мои все чувства и помыслы с тобой, отец. С тобой, братишка, на чьи плечи выпало досматривать наших стареньких родителей и провожать их в последний путь, закрывая глаза и прощаясь с ними за нас обоих. Судьба. Так уж сложилось, что нас разделяют многие тысячи километров суши и океанов, и мне не попасть к своим родным никак. Не стоит об этом сейчас. Зато теперь все стало предельно ясно и четко. Сглотнул комок, застрявший в горле. Утерся. Чуть подождал, пока утихомирится взбунтовавшееся сердце, колотившееся в грудь, как давеча солнце, бившее в стекло с восточной стороны.
Вспоминаются яркие моменты с папой. Все его таланты, уважение коллег. Почтительное обращение по имени с прибавлением слова «мюэллим», учитель, по-азербайджански. А ведь тогда ему еще и сорока не было, или может быть чуть больше, как Высоцкому, может, сорок два. Неважно. Но когда я услышал в вычислительном центре это обращение к отцу, такая волна гордости и радости меня обуяла, вы даже себе представить не можете. Лет через пять, когда уже пролегла кровавая чересполосица между Арменией и Азербайджаном из-за Карабаха, который местные жители захотели вывести из одной республики и передать в состав другой, после того как уже пролилась первая кровь, в Армении, откуда потянулись азербайджанские беженцы в Баку, потом в Карабахе, а затем уже в Сумгаите, вот тогда случился еще один знаковый момент истины. Я только недавно вернулся из армии. Снова на свой приборостроительный завод, в его вычислительный центр, возглавляемый отцом. По ночам сотрудники дежурили на рабочих местах, чтобы предотвращать возможные теракты. А еще я с группой комсомольцев, отслуживших в армии, патрулировал ночные улицы. Комендантский час. Везде стоят бронетранспортеры. Солдаты срочники, какими недавно и мы были.
Ужасно хотелось спать. Я вообще-то жаворонок. Мне достаточно пару часов вздремнуть до полуночи, потом уже до утра могу бодрствовать. А тут приходилось, отработав день на заводе, чтобы ночью ходить дружиной по улицам. И это было необходимо. Однажды в одиночку сподобился спасти молодую девушку от насилия. Возвращалась по темноте одна. Припозднилась из гостей, а потому отец с братом и не вышли ее встречать. На ее счастье мимо проходил. Глаза у девчонки как маслины, в них ужас и покорность, черноволосая армяночка, не отбилась бы, не защитила себя. Пока провожал до дому, строго наказывал, чтобы одна теперь вообще не ходила, только под защитой мужчин. Самого несколько потряхивало. Но довел, сдал с рук на руки. И домой.
Так вот в те дни отец решил, что бумажная отчетность и руководство сильно отвлекает его от творческой работы – программирования. И договорился с директором, что на его место придет кто-то другой, а сам он сосредоточится, как старший программист, чисто на практических задачах по обеспечению заводских нужд в программах для ЭВМ и станков с ЧПУ. Директор подумал, и согласился. Пригласил своего родственника. Тот пришел. Степенный, важный, в костюме с галстуком. Прошелся по вычислительному центру, познакомился с коллективом инженеров, техников, девочек операторов. Все, в основном, были русскими, азербайджанцами, евреями. И вдруг кандидат в преемники отца заметил ярко выраженного армянина. Феликс, техник, был старше меня на несколько лет. Кудрявый, крупноглазый оптимист, мастер на все руки, у него всегда любая аппаратура работала безукоризненно, а потому было немало свободного времени. И вот он сидел за своим столом, что-то паял, не помню точно, может, какой-то левый заказ, или в тетрис играл, а может, кубик Рубика вертел, или читал журнал, не важно. У этого кандидата технический наук, родственника директора завода, а в общем-то, выходца из деревни, не коренного бакинца, у него уже градус ответного национализма, обиды на армянскую сторону в Карабахе, видать, зашкаливал. И он не сдержался. В присутствии моего отца, все еще руководителя вычислительного центра, он позволил себе наорать на бедного Феликса, мол, что вы тут бездельничаете, когда надо работать.
Надо было знать моего отца, который никогда не позволял обижать своих сотрудников. Никому. Спокойный, всегда выдержанный, вежливый, отец моментально вспылил, буквально вытолкал взашей хама. А потом сходил к директору и сказал, что передумал. Или если все же директор настаивает на кандидатуре своего родственника, а директор-таки настаивал, вежливо, но неуклонно давя на Тофика-мюэллима, чтобы тот смирился с ситуацией, отошел в сторону, просто занимался своим программированием. Отец сказал директору, что его протеже просто сожрет с потрохами техника-армянина. На что директор равнодушно пожал плечами, дескать, там, в Армении, с нашими не церемонятся. Чего ради мы должны терпеть их у себя в республике, пусть уезжают. И тогда отец написал заявление по собственному желанию. И уволился. Вот почему и для меня с тех пор любой национализм не то, что неприемлем, ненавистен! Ведь в нашем интернациональном Баку, как нынче в Магадане, все люди прежде были братьями. Да и сейчас в Баку живут не только русские вместе с титульной нацией азербайджанцев, но и некоторая часть армян в смешанных семьях, те, кто не уехал в конце восьмидесятых. А это говорит о том, что в будущем мы все сможем возродить былое единство и дружбу, встретиться сердцами.
Недавно здесь, в Магадане, один из бакинских земляков при встрече нарек меня отцовским высоким званием: «Салам алейкум, Игорь-мюэллим!». И стало так тепло, радостно. Вспомнился отец, еще молодой, крепкий, с привитым ему своим отцом, моим дедом, понятием о чести, достоинстве. Дед во время Великой Отечественной был награжден медалью За оборону Кавказа и Орденом Ленина. И его тоже сослуживцы уважительно звали мюэллимом, учителем.
Можно много и долго вспоминать, каким был и остается в моей памяти папа. Они познакомились с мамой в седьмом классе, когда после смерти Сталина объединили мужские и женские гимназии. И четырнадцатилетняя моя будущая мама перешла своим классом в папину школу для мальчиков. Они зашли, ровесницы шекспировской Джульетты, робкие и скромные, в незнакомый класс, где сидели одни юноши. Мама выбрала парту, за которой сидел мой будущий отец. С тех пор, с 1954 года они и прошли рука об руку долгую, счастливую жизнь. Десять месяцев назад моей мамы не стало. И отец от нахлынувшего горя потерялся в этом мире. Сильный и могучий духом, волей, он очень быстро сдал и вот, похоже, земной путь моего папы подходит к концу. У меня, наверное, уже не получится поговорить с ним, даже по видео связи, и попросить прощения за все обиды и непослушания, за все минуты горечи, доставленные ему. Но я прошу тебя, дорогой мой, любимый папа, прости меня, родной! О, Господи, когда придет момент встречи отца с Тобой, не оставь его без своей милости! Пусть и в вечности они соединяться с мамой. И с Тобой! Чтобы когда-нибудь и мы с братом смогли к ним присоединиться…
30. 03. 2024 г.