Я в угольной драме томлюсь, тяготим.
Я согнут судьбой, как верблюд одногорбый.
Я - старый Пьеро и отдавшийся мим,
обрюзгший от лени и пищи прескорбной.
В стерне головы дармовая мука.
Обжора уёмистый в жалах щетины.
За мутными окнами мрачная мгла,
туман паутинистый, словно резина.
В фабричных кварталах разруха и тлен.
Во мне только водка 7 дней обитает.
Я сам заточил себя в гадостный плен.
Печаль саранчовая думы сжирает.
Обрыдшая жизнь. Постсоветская дичь.
Понижены мы и моральные планки,
растёт безработица, ширится ВИЧ,
а в выборных урнах ненужные бланки.
Кругом ненавидцы и алчущий люд.
А псевдовожди заменили великих.
Обабились жёны знакомых паскуд,
погасших друзей и рабочих забытых.
Душа на плаву, среди спирта жива.
Внутри погибает обиженный мальчик.
В груди задымление, гарь и 2 шва.
Сижу в конуре, допивая свой ящик.
А ветер порывно скоблит тополя,
как пьяный рыбак изумрудную рыбу.
Меня ж время чистит. Летит "чешуя".
Предчувствую, что от отравы погибну...