ГЛАВА ИЗ ПОЭМЫ "СТАРИК"
Что мне года! Что - свитки полномочий!
Что - изумленных лет густой галдеж!..
Был Ленинград слегка рассредоточен.
К тому же вечерело, капал дождь.
Я шла домой, размахивая сумкой,
и подставляя капелькам язык,
когда меня окликнул вдруг старик
и протянул промокшие рисунки.
Старик был представительный, высокий,
лицом - как будто не лицо, а лик,
седые брови и худые щеки...
ну, словом, ленинградский был Старик.
Не изумилась я ему нимало;
я, видимо, из племени растяп –
и сроду постоянно все теряла,
от старых башмаков до новых шляп.
Поэтому, промямлив про "спасибо",
я потянулась, чтобы взять листы.
Но он отвел их в сторону:
"Но ты,
где я нашел рисунки, не спросила."
" Вы где нашли?' - спросила я покорно
и глянула опять на Старика.
Над шляпой, как у странника, просторной
сумбурно громоздились облака.
Гораздо ниже, где-то над плечами
виднелись трубы, крыши, провода,
и дождика кружилась чехарда,
незримыми подсвечена огнями.
"Ого!" - сказала я, - "да вы - как бог!
и в облаках и в ясном ореоле!"
И тут - я даже вздрогнула невольно
¬мой "бог" захохотал, как скоморох!
Не долго я стояла онемело -
за Стариком я засмеялась вслед.
В тот год мне было лишь семнадцать лет!
и в этот год смеяться я умела.
"Ну вот..." - сказал Старик, отхохотав,
"я вижу, на меня ты не в обиде.
Твои рисунки и веселый нрав -
из этого, бесспорно, что-то выйдет.
Когда я подобрал твои листы -
вон там, у поворота на Сенную, -
я тотчас же поверил: так мосты
унылый человек не нарисует!
Мосты - как человеческие лица.
И каждое затронуло меня
то явственным желаньем: отличиться,
то строгою потребностью: понять..."
Старик крутил рисунки предо мной,
десятка полтора бумажек влажных...
Вдруг вспомнила я факт немаловажный:
ведь не была я нынче у Сенной!
И сразу обернулось все загадкой:
откуда он? где взял мою мазню?
И, кстати, эту самую тетрадку
я вот уж года два почти храню
в своем столе. А значит - не теряла
ни только что, ни утром, ни вчера...
"Послушайте! послушайте, сначала
скажите - это сон или игра?"
Старик смотрел куда-то за меня,
за дождик, за канал, за дали улиц.
Как будто он, по-старчески ссутулясь,
затосковал о чьих-то именах...
"Послушайте!.." - я руку протянула,
но не решилась тронуть за рукав.
Он оживился, голос услыхав:
" Эй, душенька! да ты никак взгрустнула?"
Он помолчал и легкою ладонью
поворошил мне волосы чуть-чуть:
"Что? огорчил, наверно, чем-нибудь –
притихла так... а ты ведь не тихоня.
...Мне кажется, что в вашем поколенье
должно быть мало подлой мелкоты:
вас время поднимало по ступеням
доверия, любви и доброты..."
Светились фонари, как головешки
из пепла догоравшего костра...
Я отвечала Старику:
"Конечно...
я понимаю... это не игра..."
"Ты умница. Но только не спеши,
не пропускай ни сна, ни разговора –
всё примечай... Затем что очень скоро
настанет час, суровый для души...
Ну, а теперь пора мне. И позволь
твои рисунки у себя оставить.
Мы будем часто видеться... Доколь -
хоть ты, хоть я - не вздумаем лукавить
А если что - я мигом все верну.
По первому... да, впрочем, и без слова
Я сам пойму, когда тебе бедово
понадобится вспомнить старину."
Старик ушел.
Я долго в даль глядела,
в поток дождя, машин, реки людской,
где шляпа удивительного деда,
как бакен, возвышалась над толпой.
1980