— Пошевеливайся, дедуля, — оборачиваясь, говорит Грей. Он бежит рядом, тихо и грациозно, пока я неуклюже стараюсь не отставать и одновременно казаться сильным, сексуальным прожжённым стервозным вампиром, а не двухмесячным новичком.
— Эти туфли не очень подходят для прогулок, — ворчу я.
Внезапно Грей разворачивается на сто восемьдесят градусов и неторопливо подходит ко мне. Я, чувствуя неуверенность, останавливаюсь. Что я сделал? Я что-то не так сказал, или сделал, или, может, неправильно шевельнулся? Неужели что-то выдало меня? Нет, нельзя так думать. Притворяйся до последнего, правильно? Всё хорошо, он ничего не подозревает. Разбуди суку внутри себя.
Я притоптываю ногой, изображая скуку, пока жду, когда же он заговорит. Но он молчит. Вместо этого он не спеша обходит меня по кругу. Его взгляд скользит по мне, начиная с этих дурацких туфель и поднимаясь всё выше и выше. Я уже начинаю смущаться, стоя в этой одежде, но его взгляд говорит, что с тем же успехом я мог бы быть и голым. Мне хочется сжаться, спрятаться. Но вместо этого я выставляю бедро, кладу руку на талию и позволяю ему оценить. Надеюсь, он не заметит, как трясутся мои руки, не услышит, как сбивается дыхание. Но он, кажется, слишком увлечённо рассматривает моё тело. Думаю, я в безопасности. Надеюсь на это.
Он заканчивает свой осмотр и останавливается передо мной. Как обычно, его совсем не заботит личное пространство других людей, так что нас разделяют считанные сантиметры.
— Возможно, они непрактичны, но зато творят чудеса с твоей задницей.
Я не могу сдержать улыбку. Это так похоже на Грея. По крайней мере, он вёл себя предсказуемо, раз Свен так нас удивил. В конце концов, прежде Валере удавалось одурачить Грея, так что я решил, что смогу быть убедительным. Но я был настолько уверен, что Свен обо всём догадается. Мне казалось... я думал, что если кто и мог увидеть меня настоящего, так это он. Как бы мне ни хотелось раскрыть этот обман, часть меня надеялась, хотела, даже нуждалась в том, чтобы Свен посмотрел на меня и узнал. Ведь я выбираю его, так? Он — любовь всей моей жизни, верно? Если даже он не знает, кто я сейчас, откуда тогда знать мне?
Я устроил себе мысленную встряску. Свен ушёл. Его нет. Ты получил, что хотел, Дитхарт, ты справился. На сегодня ты — Валера Русик, так что веди себя соответствующим образом. И тут же моя улыбка превращается в усмешку.
— Я знаю, — надеюсь, это звучит как соблазнительное мурчание.
Грей закатывает глаза, но на его губах играет широкая улыбка.
— Твоя скромность никогда не перестанет поражать меня. Если мы, наконец, пришли к выводу, что у тебя самая горячая пятая точка на всём побережье Атлантики, давай уже поторопимся. Мы почти на месте. — В мгновение ока его рука оборачивается вокруг моей талии подобно змее и стискивает мою задницу, а затем он со свистом исчезает за деревьями.
Из моего горла вырывается резкий смех. Какой незнакомый звук, не помню, когда в последний раз слышал его. Наверное, я должен разозлиться на то, что он распускает руки, но... больше меня никто не касается. Отчасти вина лежит на мне, так как я сам оттолкнул Грея и Свена прочь (не оттолкнул, убежал, убежал прочь), но люди рассматривали меня как опасность — как и должны были — даже Кэр держал дистанцию. К тому же, это было безобидное баловство, просто решил поозорничать немного. Вот всё, чего я хотел, расхаживая по улицам в образе Русика.
Я устремляюсь за ним, неудобная обувь лишь на самую малость замедляет мой бег. Понятия не имею, куда мы направляемся, но у меня хорошо получается идти по следам. Если уж я могу выследить белку по подлеску, его запах дыма, кожи и бурбона получается учуять без труда. Так что я отпускаю себя и бегу.
Пока что это единственный приятный бонус вампирской сущности. Я могу свободно мчаться в ночи, а мир вокруг меня становится сплошным размытым пятном, как и мысли в моей голове. Только в такие моменты я ощущаю себя цельным, только когда всё вокруг движется так быстро и так медленно. Я чувствую только землю под ногами, ветер, касающийся кожи, и запах моей добычи.
Я не могу догнать Грея, но вижу его тёмную, чернее ночи, фигуру впереди. Он вырывается из укрытия леса, и я останавливаюсь рядом с ним, чувствуя возбуждение и лёгкое головокружение от бега. Может, всё это не такая уж и плохая идея. Мне это нужно. Просто пробежаться, почувствовать, не думать. Хотя бы одну ночь мне было необходимо ни о чём не думать. А Грею всегда удавалось помочь мне с этим, с ним было легко отключить мозг так, что оставались только инстинкты, чувства и действия. Впервые в жизни я чувствовал возбуждение.
Не говоря уже о голоде.
Я беру себя в руки. Мы находимся на окраине города, на отдалённом участке четвёртого шоссе. В этот час на улице пугающе тихо, и ни одной машины в поле зрения.
— Немного отличается от прошлого раза, когда мы охотились. — Прошлого раза? О-оу. — Дорога теперь покрыта асфальтом, но трюк всё равно работает. Машины выезжают из-за поворота, — он указывает на крутой поворот футах в ста от нас, — и резко останавливаются. А если нет, что ж, быть сбитым машиной лучше, чем повозкой. Чёртовы копыта такие острые.
Чёрт-чёрт-чёрт. О чём он говорит? Я думал, мы... не знаю... пойдём в бар и выпьем, как они делали со Свеном тогда, у гриль-бара. Но он собирается... что именно? Очевидно, я должен помнить, но не имею ни малейшего понятия, о каком трюке он говорит. Но тут он лёгкой походкой направляется к середине дороги и растягивается на ней, подкладывая руку под голову.
О. О-о-о. Кусочки головоломки сошлись. Так этому его научил Валерка? Предсказуемо. И отвратительно — охотиться на людей, которые хотят сделать доброе дело. Плохие даже не останавливаются. Таким образом, вы получаете только хороших. Людей с большим сердцем, которое безостановочно разносит их кровь по телу – вновь и вновь.
Он приподнимается на локте.
— Ну? Ты идёшь? Я знаю, что мы обычно не делали этого вместе, но ведь нужна же острота в жизни. — Он подзывает меня к себе. — Притворимся, что нас обоих убили. Будет весело. — На его губах играет безумная улыбка.
Я чувствую лёгкую боль в горле, на запястьях, между моих ног. Ступаю на дорогу, остро ощущая неестественную тишину, царящую в лесу, слабое биение сердца Грея и шум транспорта вдалеке. Вскоре из-за поворота появится машина, водитель заметит нас, лежащих на дороге, и остановится. А потом...
Мне следовало бы пойти домой и угостить себя донорской кровью, чтобы набраться сил, и кровью белок и кроликов, чтобы почувствовать азарт во время охоты. Они притупляют мою жажду убийства, и несколько последних месяцев всё было хорошо. Мне и без того сложно убивать животных, но это будет в тысячу раз хуже.
И в тысячу раз лучше.
Я ложусь рядом с ним. А он полностью укладывается на асфальт.
— Здесь всегда было классно охотиться. Удивлён, что ты не забыл, — говорю я. Надеюсь, мои слова не прозвучали так, будто я понятия не имею, о чём мы говорим.
— Такое забудешь. Ты был отличным учителем, — его улыбку я больше чувствую, чем вижу. — Я не был бы тем, кто я сейчас, без твоего мастерского руководства. — В его словах слышится толика грусти, но никакой жалости к себе. И это самое печальное.
— Ты оказался неплохим вампиром, Грей. Несмотря на все мои попытки, ты стал неплохим, — говорю я. Даже больше, чем неплохим.
— Не уверен, что от тебя это комплимент, — подозрительно отвечает он. Какой умный.
Я лишь пожимаю плечами.
— Думай, что хочешь. Ты всегда так делаешь. — Мы лежим в тишине, наблюдая за звёздами. Сейчас я вижу их намного больше, чем раньше. Открылись целые галактики, о существовании которых я и не подозревал.
— Почему ты вернулся? — Его глаза всё ещё не отрываются от далёких созвездий. — Почему сейчас? Ради Свена? Он всё ещё любит его. В своём нелепом, неумелом и эпичном стиле он всегда будет любить его.
И вот он вопрос, да? Зачем я это делаю? Зачем я притворяюсь им и развлекаюсь тут с Греем посередине дороги, когда могу быть собой и вечность нежиться в объятиях Свена?
Но это не я. Я перестал быть собой ещё той ночью. Когда я умер. Так странно даже думать об этих словах, но это правда. Я утонул в холодной воде под Ивовым мостом. И, что самое ужасное, это принесло облегчение.
У меня не было суицидальных наклонностей, я не хотел умереть. Если бы можно было прожить ту ночь заново, я бы многое сделал по-другому. Но я не жалею о своём выборе. Я позволил Свену спасти Мэтта. Я позволил воде объять меня, сам закрыл глаза, понимая, что моя смерть спасёт моих любимых. Да и что значит жизнь одного двойника в обмен на жизни любого другого вампира? Мне не хотелось умирать, но если другого выбора не было, я знал, что таким образом спасу дорогих мне людей и смогу встретиться с другой частью своей семьи. С мамой, папой. Они все ждали бы меня. И всё было бы хорошо.
Той ночью я пришёл в согласие с миром. А потом я проснулся, желая то, что не мог объяснить, и чувствуя жажду того, чего хотеть не должен. Но даже это было всего лишь малой частью ужаса той ночи.
Я всё понял уже позже, выпив кровь, предложенную Свеном, пока сам он сидел и смотрел на меня тёмными глазами. Как только прошла первая волна зверского удовольствия, я понял, что конца для меня не предвидится. Мне придётся жить, бороться, чувствовать и сражаться, и не шестьдесят лет, не обычную продолжительность человеческой жизни, а тысячи лет, десятки тысяч. И от осознания этого факта мне стало в тысячи раз холоднее, чем было в воде под мостом. С того момента я не чувствовал тепла.
С того момента я не чувствовал.
Все говорят, что после обращения эмоции обостряются, и ты превращаешься в возбуждённое, голодное, свирепое нечто с неконтролируемыми чувствами. И хотя я постоянно чувствовал жажду (жажду секса, крови и разрушения), всё остальное было не обо мне.
Раньше моя жизнь была наполнена яркими красками. Любовь и боль всегда ощущались в полной мере. Временами это было не так уж приятно, но зато по-настоящему. То был я. А сейчас? Жизнь стала чёрно-белой. Остались лишь отголоски прежних чувств: я волнуюсь о своих друзьях, скучаю по любимому, люблю Свена (и Грея) — всё это ещё есть во мне. Но оно не настоящее. Я сам не тот. Вещи, казавшиеся раньше важными, как, например, выбор брата и страстная романтическая влюблённость, потеряли своё значение. И я их отпустил, чтобы сосредоточиться на выживании, секунда за секундой.
— Я знаю, что Свен любит его. Он этого не заслуживает, но он его любит, — говорю я. Хотя бы это правда.
— Не тебе решать. И даже не ему. Любви вообще плевать, чего мы заслуживаем. — Он толкает мою ногу своей. — Будь это не так, никто в жизни бы в тебя не влюбился, Валерка. — Он голосом выделяет имя, как будто это важно, но я не понимаю почему. И не собираюсь об этом думать. Я вообще пытаюсь не думать. — И ты не ответил на мой вопрос. Ты ведь понимаешь, что Свен никогда не купится на твои уловки, так зачем ты здесь?
Потому что боюсь, что у меня сломался переключатель, и я никогда больше не смогу чувствовать. Потому что я не могу провести вечность, чувствуя себя пустым и потерянным. Потому что я не могу чувствовать, как Томас, ведь уже не знаю, кто такой Томас. И я подумал, что если, хотя бы на одну ночь, я смогу побыть кем-то другим, чтобы люди посмотрели на меня свежим взглядом, чтобы я сам на себя посмотрел, возможно, я вспомню, как жить. Потому что мне хочется немного пошалить, побыть плохим, узнать, осталась ли разница между двойниками. Потому что я скучаю по Свену и Грею, но не могу прийти к ним обоим после всего, что я сделал.
Существует миллион причин моего присутствия здесь, но все они бессмысленны, даже для меня. И ни одну из них я не могу ему назвать. Или кому-то ещё. Я должен оставаться сильным ради них, не могу показать, что я еле сдерживаюсь и просто жду падения. Не могу упасть. Ради них я должен держаться.
Я сажусь, прижимая колени к груди.
— Это глупо. Если у нас получалось охотиться сто пятьдесят лет назад, не значит, что получится сейчас. Никого же нет. — Ужасная идея. Притворяться Валерой, охотиться, быть с ним... просто добавьте это к длинному списку моих неудачных планов.
Грей тоже садится, обнимая колени руками. Я чувствую на себе его взгляд, но всё так же смотрю на изогнутый полумесяц.
Наконец, я перевожу на него взгляд, поражённый его словами, и между нами пробегает искра чего-то, но до того как я успеваю прочувствовать момент, мы замираем. Вдалеке слышится резкий рёв мотоцикла.
И он едет в нашу сторону.
Мы шлёпаемся на дорогу, словно нас застрелили. Я неуклюже растягиваюсь так, что половина моего тела лежит на Грее. Мне следовало бы передвинуться и слезть с него, но не могу, так как уже виден свет фары мотоцикла, мчащегося на нас, как товарный поезд. Я зажмуриваю глаза, моя застоявшаяся кровь вновь бежит по венам, и эта знакомая пульсация теперь означает голод.
Я не знаю, что делаю. Какого чёрта я творю? Этот парень подойдёт к нам, и я его просто... укушу? Как ни в чём не бывало? Или его укусит Грей? Как это всё происходит? Как мне вообще с этим справиться, да ещё и не отходя от образа Валерки? И если я это сделаю, это же не будет значить, что все слова Грея, в которые мне так хотелось верить, окажутся неправдой?
Может, всё, что Грей сказал о Томасе — правда. Но сегодня я не Томас.
Должно быть, мы смотримся как нечто, сбитое машиной, но в этом вся суть. Мотоцикл сбавляет скорость, а потом и вовсе останавливается. Раздаётся шуршание ботинок по асфальту. Я сдерживаю стон, когда вылезают клыки, а каждый мускул напряжён, словно сжатая пружина. И если я не представляю, что делать, то моё тело знает.
— Жди. Не торопись, — шепчет Грей. Шаги затихают.
— Вы как, нормально? — Это женщина. Возможно, лет сорока, судя по её прокуренному голосу. Я слышу, как кровь бежит по её венам, её громкое сердцебиение ускорялось с каждой секундой, дразня меня. — Конечно, они не в порядке, они же лежат на дороге. Чёрт. — Она пытается достать телефон.
— Сейчас, — говорю я.
Грей поднимается за спиной женщины и обхватывает её за талию. Жест выглядит почти нежным, но она попала в стальной капкан. Я вскакиваю перед ней, позволяя ей увидеть лицо Валеры (моё, это моё лицо), она кричит, и эхо её криков отражается от деревьев.
— Не бойся, — успокаивающе говорит Грей. Должно быть, он разговаривает с женщиной, но его глаза не отрываются от моих. Странно, но от этой мысли меня отвлекает пульсация на её шее, как раз над воротником джинсовой куртки.
— Не ври ей. — Я поглаживаю женщину по щеке, поводя пальцами от подбородка ниже, к той самой точке. — Ты должна быть в ужасе.
Я успокаиваю себя тем, что играю, говорю себе, что эти слова произнёс бы Валерка. Но это ложь. Я хочу, чтобы эта женщина боялась, хочу, чтобы она задыхалась от страха, чтобы её зрачки расширились и кровь понеслась по венам. Я знаю, что это неправильно (я неправ), но мне хочется увидеть её страх. Её испуганный вздох прекрасен. Она прекрасна, потому что попалась мне.
— Тише, тише, нехорошо играть с едой. Просто сделай это, — выдыхает Грей.
Это. То, чему я так сильно сопротивлялся, то, из-за чего я охочусь на животных в лесу, чтобы я мог почувствовать ярость и восторг от того, как маленькое сердечко прекращает биться. Я не должен хотеть этого. Это не я. Кем бы я ни являлся, это не я.
Делаю шаг назад, но мой взгляд всё ещё прикован к её горлу.
— Я... сам ей займись. Я подожду следующую жертву. — Не могу. У этой женщины есть своя жизнь и семья, она была достаточно добра (и глупа), чтобы остановиться около двух неудачников, лежащих на дороге.
— Нам обоим хватит. Поделимся. — Он подходит ближе, подталкивая женщину. Мир вокруг меня сужается, и я вижу только её яремную вену. Только сеть кровеносных сосудов под её кожей: голубые вены и красные-красные артерии.
— Пожалуйста. Я не хотела никому навредить. Пожалуйста, просто... — слова обрываются, как только Грей впивается в её шею. Запах её крови ударяет по моему обонянию, похожий на ржавчину, на шоколад, на гниющее мясо, словно галактики, кружащие над моей головой. Грей издаёт стон, не отрываясь от шеи женщины, его глаза прикрыты, а руки с силой прижимают женщину ближе. Мир становится таким тесным. Бьётся всего одно сердце.
Я набрасываюсь на шею женщины, отчаянно и оттого неряшливо пытаясь разорвать кожу и добраться до желаемого. Она кричит, её страх подталкивает кровь ближе к поверхности, пока та не оказывается снаружи, горячая и горьковатая, горячая и сладкая.
Грей обнимает нас, обхватывая мою поясницу, а женщина оказывается зажатой между нами. Я едва это замечаю. Мысли разбежались, рассудок исчез. Только нужда. Только жажда.
Кажется, мы пьём целую вечность, делая глотки одновременно с ударами её сердца, а вокруг только звук наших губ на её ране, наше рычание и женский визг. Биение её сердца замедляется, и кровь становится гуще, но я знаю, что она ещё не закончилась.
Руки, держащие меня, внезапно исчезают, и жертва падает на землю. Нет. Не жертва. Женщина.
И она не движется.
Я изумлённо смотрю на Грея, он не менее пристально смотрит на меня, к нему уже вернулся человеческий облик, хотя его глаза победно сияют, а щёки покраснели от выпитой крови. Её крови. Я опускаю взгляд вниз, прикрывая испачканные кровью губы.
— Всё хорошо... — начинает он, опускаясь на колени перед женщиной, но я перебиваю его.
В моих ушах что-то шумит. Когда я начинаю говорить, голос кажется очень далёким, а слова — пустыми и бессмысленными.
— Она мертва.
Луна, когтями впившись в небо,
Ползёт по Млечному пути,
Тень от креста - провал, где не был
Сам Ангел Ада во плоти.
Ты начертил своей же кровью
Пятиконечную звезду,
Ты некромант, язычник ночи,
Опять завёл свою игру.
Ты, обогнув законы смерти,
Из тверди кличешь зло и плоть
И шепчешь тьму в порывах страсти,
Сплетая чары из пустот.
Плита могилы сетью трещин
Вдруг зазмеится под луной,
И в этот мир из мёртвых терний
Рождённый зомби выйдет твой.
Его отпустишь ты на волю,
Чтоб он тревожил мир людской,
Алкая светлого покоя,
И плотью сытился чужой,
Ибо решил, что месть достойна,
Что смоет кровь обиды вкус,
Обиды той, когда так больно
Людского слова жжёт укус.
Ты - некромант, изгой по жизни,
Добыча странным чудакам.
Тоскливо зомби в ночь провыли,
Что будут мстить твоим врагам.
И знаешь ты, что день настанет,
Когда святой из церкви люд
К тебе на копьях смерть притянет,
И петухи отбой споют.
И знаешь ты, что твоим телом
Не поживится вороньё:
Его огонь сожрёт и пеплом
Всем палачам рыгнёт в лицо.
Ты знаешь всё, но не отступишь
И мести яд испьёшь до дна.
Поплачет тот, кого ты любишь,
Когтями впившись в небеса...