(Недетская повесть о детстве0
9.Экзекуция
В детстве меня постоянно мучили ангины да не просто ангины, а фолликулярные. А накануне болезни всегда изматывал один и тот же сон – я ем яблоко, и вдруг палочка от него застревает поперёк горла, она ширится и растёт, ширится и растёт. И на меня то накатывает, то отступает нечто громадное, непонятное и постоянно расширяющееся, какая-то неопределённая масса, густая как туман. Она обволакивает меня и ломает мне руки и ноги, а палочка в горле не даёт крикнуть.
Утром, когда я просыпалась, оказывалось, что эта палочка от яблока никуда не девалась, она прочно сидела в горле и не давала, ни говорить, ни глотать. Бабуля вызывала врача и мне прописывали строгий постельный режим. И длились мои ангины недели по две, а то и больше, и дней пять из этих недель неимоверно болело горло. Каждый день бабуля сообщала мне, что опять приходили Оля с Верой, принесли задание. Бабуля их ко мне не пускала – боялась, как бы они тоже не подхватили ангину.
Но зато как здорово было выздоравливать! Уже ничего не болит, но вставать не разрешают, лежишь себе в кровати, или рисуешь или читаешь книжки. Красотища! Книжки мне приносили из библиотеки Олька с Веркой, которым к этому времени уже разрешали со мной видеться.
И вот, когда я училась в третьем классе случилась одна история, напрямую связанная с ангиной. На двор стоял январь. Мы занимались во вторую смену. И я первый день пришла в школу после ангины. По окончанию уроков нас оставили проверять технику чтения. За окнами повисла густая темнота и детям уже давно полагалось быть дома, но мы сидели в классе и читали на время.
Наконец вызвали меня. Я вышла к учительскому столу и начала читать. А я ведь две недели не читала вслух. А попробуй-ка в этом возрасте не почитай столько времени вслух - техника чтения моментально падает, и что из того, что «про себя» ты без остановки «проглатываешь» за страницей страницу. Так что, техника чтения у меня снизилась. К тому же я была ещё ослабленной после болезни и, разумеется, прочитала из рук вон плохо. И учительница влепила мне «двойку». Это была моя первая двойка.
В двери постучали, учительница вышла, а потом позвала в коридор меня. Это пришла мама, уроки у ней уже закончились и она ждала меня, чтобы вместе отправиться домой. Меня пожурили за плохое чтение, за первую «двойку» и отправили в класс собирать портфель. А учительница осталась разговаривать с мамой.
Я зашла в класс и сразу же услышала ехидное «двоечница!» и через секунду Ванька с четвёртой парты в первом ряду у окна снова выкрикнул «двоечница!». Не помня себя от ярости, я пронеслась вдоль доски, подскочила к его парте и с разбегу саданула по наглой круглой физиономии. Весь класс в изумлении выдохнул, потому что до этого момента я никогда в школе не дралась, и никто даже и не подозревал, что я владею этим «мастерством» в совершенстве. Класс замер, я подошла к своей парте, сгребла и сунула в портфель вещи и вышла за двери.
Мы ушли в мамин кабинет, в котором ещё оставались девочки и, обступив учительский стол, о чём-то говорили с мамой. Меня всё ещё трясло от ярости, а в моей голове уже созрел план мести. Я нацепила шубейку и шапку, отпросилась у мамы на школьный двор и теперь поджидала Ваньку. Я хотела напасть на него, поколотить и вывалять в сугробе. Но так и не дождалась, видимо, их уже отпустили.
Дома я весь вечер собирала в кучу свои поделки. Ещё перед началом занятий учительница попросила меня принести их на школьную выставку. Поделок набралось много. Здесь был и пистолет из бумаги и картона, который стрелял деревянными пульками, лишь только натянешь и отпустишь вставленную в ствол палочку-боёк на резинке, и Петрушка из папье-маше, поделки из желудей, деревянная шпага, два больших парусных кораблика, и вырезанный из дерева улыбающийся солдатик в старинной красной форме. Всё это я сложила в две матерчатых сумки, чтобы на следующий день отнести в школу.
Я вошла в класс радостная и счастливая. От вчерашней обиды на Ваньку не осталось и следа. И тут же меня окружили дети, я сначала обрадовалась им, думая что они хотят посмотреть поделки. Но вдруг они стали кривляться около меня, и выставив вперёд ладошки наподобие кошачьих лапок, махать этими лапками в мою сторону, мяукать и кричать: »Кошка! Кошка!» Все тридцать семь человек, и лишь трое, Сашка Голубев, Олежка Шарагович и ещё одна девочка Сонька Мухарлямова, которая училась очень плохо и в классе никак не котировалась, оставались за партами и сидели опустив головы. Оленьки нигде не было видно, ни за партой, ни в толпе.
Дети прыгали около меня, бесновались, визжали, мяукали, хрюкали, пищали, кричали «двоечница! кошка!», а я ничего не могла понять. Кто-то вырвал из моих рук сумки, вывали игрушки на пол и теперь по ним топтались дети, хватали их и ломали. А я стояла, смотрела как уничтожаются мои поделки и не могла даже пошевелиться. Голубев встал, подошёл к толпе, собрал сломанные поделки с пола и положил на мою парту.
Прозвенел звонок. В класс вошла учительница. Дети мгновенно расселись по партам и вытянулись в струнку. Этакие примерные паиньки! Я думала она из заругает за сломанные поделки, но нет
Учительница вызвала меня к доске и сказала, что вчера вечером произошёл вопиющий случай – Лена накинулась на Ваню и исцарапала его, прямо как кошка.
Её слова насчёт "поцарапала" меня просто таки изумили. Откуда взялась царапина? Я и сейчас могу поклясться, что никогда в жизни у меня не было длинных ногтей. И поныне нет. Я просто не переношу их да они мне и мешают. Мои ногти с самого раннего детства всегда были подстрижены так, что виднелись выступающие подушечки. И до сих пор я стригу их коротко. А попробуйте-ка короткими ногтями поцарапать кого-либо, да хоть себя, до кровавых следов, в лучшем случае останутся лишь белёсые полоски.
Нет, я его точно не царапала у меня в манере нет царапаться, с раннего возраста. Кулаком била, да признаюсь. Но он получил за дело, не надо было дразниться. Об этом я и сообщила учительнице и всему классу.
Но учительницу мои слова не убедили, она продолжала настаивать, что я его жестоко исцарапала. И заставляла меня извиняться перед Ванькой. Но я упёрлась и извиняться не желала. Согласна была извиниться только в том случае, если Ванька тоже извинится передо мной за двоечницу, но учительница была настойчива. Я тоже.
Она стала говорить, что в то время, когда вся страна ведёт великие стройки, запускает в космос ракеты, делает научные открытия, когда партия и комсомол заботятся о каждом ребёнке, я как кошка царапаю хорошего мальчика и подвожу весь класс. Разве ради этого сражались на фронте наши деды и отцы!
У меня тихонько покатились слёзы. Конечно, не ради этого погибали на фронте солдаты, чтобы какой-то вредный мальчишка обзывал меня двоечницей.
А учительница продолжала: «Через два месяца у нас приём в пионеры. Тебя не примут за такое поведение! Ты недостойна быть пионеркой!». От этих слов слёзы стали катиться сильнее и жечь глаза - они стали совсем горючими. Слёзы жгли глаза, слова – сердце. Но извиняться я и не думала.
- Я сейчас пойду к директору, - сказала учительница, - и тебя исключат из школы! Да-да, мы тебя именно исключим из школы!
Учительница обращалась к классу: «Ребята, исключим Лену из школы!» и сопровождала эти слова призывным жестом. И весь класс выкидывал руки вперёд и радостно вопил: «Исключим!».
Эти руки, выброшенные вперёд, удивительно напоминали фашистский жест, когда вся одурманенная бесноватая нацистская толпа дружно орала «Хайль Гитлер!». И я, видя это жест, представляла себя партизанкой на допросе и стойко молчала.
А учительница продолжала взывать: «Исключим Лену из школы!».
- Исключим!- мгновенно отзывалась толпа. И ликование звенело в этом крике. И вновь фашистские выбросы рук.
Я плакала, мне было всего девять лет, и я ещё не знала, что из-за такой ерунды, как тумак вредному мальчишке и неизвестно откуда взявшаяся царапина, из школы не исключают.
Я молча заливалась слезами и смотрела на висящей на противоположной стене портрет маленького Володи Ульянова, и обещала ему, что никогда не извинюсь перед Ванькой, потому что он тоже виноват. И мне казалось, что Володя Ульянов улыбается мне с портрета и одобрительно кивает.
Я так и не извинилась. Прозвенел звонок с урока, потом на урок. Учительница пересадила меня с моей третьей парты на первую и начала диктант. У меня жутко болела голова, стучало в висках, я почти не слышала, что говорила учительница. За диктант я получила «двойку», свою вторую двойку в жизни. И если подходить формально – эта двойка была справедливой и заслуженной, потому как в моей писанине ошибка погоняла ошибку. А то, что ребёнок, был доведён до полуобморочного состояния, так это к делу не относится. Законная двоечница.
И посыпались с того дня на меня двойки за двойкой, и только изредка «трояки», даже по рисованию.
Я училась хорошо, но отличницей никогда не была. Ну не дотягивала я до отличницы на две четвёрки. Всегда они вылезали в последний момент, в конце четверти, когда по русскому и математике из равного количества «четвёрок» и «пятёрок» вдруг вырисовывалась «четвёрка». Но ударницей я была крепкой, как говорила всё та же тётушка Гера – без двух минут отличница, полагая под двумя минутами математику и русский.
За четверть я вышла круглой троечницей, близкой к двоечнице. Мама не стала разбираться, а просто решила перевести меня в другую школу, рядом с домом. Но я упёрлась, я хотела доказать свою правоту насчёт Ваньки и доказать, что я не двоечница. Да уж, с первого класса ударница, а тут вдруг за один день резко поглупела и стала двоечницей! И продолжалась эта двоечная эпопея аж да марта.
А накануне Восьмого марта в школе был учительский банкет и вдруг учительница подошла к моей маме, обняла её, поцеловала в щёку и сказала: «Ты уж прости меня Воля Петровна, за Леночку! Меня словно бес попутал».
С того дня у меня вновь косяком пошли «четвёрки» и «пятёрки».
Уже будучи взрослой мне стало известно, что тётя Гера, а она была историком в нашей школе, узнав всю эту катавасию, рассказала о ней директору, и добавила, что родители хотят перевести меня в другую школу.
Директор вызвала маму, спросила, правда ли меня собираются забрать из школы и определить в другую и какова причина такого решения. И маме пришлось всё рассказать. Директор пожурила маму, за то, что она скрыла этот случай. А мама ответила, что ей было неудобно жаловаться на коллегу и она надеялась, что учительница сама поймёт свою неправоту. Директор только головой покачала. И, как узнала потом мама, пригласила учительницу на беседу. Последствием данной беседы и оказалось последующее извинение перед мамой и мои мгновенно скакнувшие вверх отметки. Мы же с Ванькой последующие пять лет в одном классе ни разу не разговаривали и даже не смотрели друг на друга.
И ещё одна маленькая, но очень существенная деталька, оказывается мама у Ваньки была невропатологом, единственным на весь город, а папа каким-то милицейским начальством. Что это было? Неожиданно взбрыкнувшее чинопочитание, сермяжное, вырвавшееся из глубины веков шапкозаламывание, или какая-то другая причина? Не знаю.
Самое удивительное, в душе моей не осталось и тени обиды на учительницу, ну просто не капелюшечки. Уже тогда, в детстве, я простила её и радовалась, что наши отношения наладились. На выпускном вечере в десятом классе она подошла ко мне и крепко меня обняла. И мы обе заплакали.
Лет через тридцать с лишним после окончания школы мы совершенно неожиданно встретились с Ванькой. Он оказался мужем моей коллеги, которой у меня сложились очень тёплые, дружеские отношения. Ванька пришёл в школу на празднование Дня Учителя и мы с ним столкнулись нос к носу. И почему-то оба обрадовались.
- Привет, Ленка! – сказал он.
- Привет, Ванька! – ответила я. И мы рассмеялись.
Подошла приятельница и я узнала, что они супруги. Мы вспоминали школу, учителей, ребят и лишь об этом случае молчали. Потом я неоднократно бывала у них в гостях. А в последствие они переехали в другой город и постепенно следы друг друга затерялись.
Я иногда думаю, как же хорошо, что в тот день и в несколько последующих в школе не было Оли, она таки хватанула от меня ангину. Да, хорошо, что не было. Нет, я в ней не сколько не сомневаюсь, и тогда в детстве не сомневалась – она бы не предала мня. Но всё равно, хорошо.