Я вспоминаю – стало быть, живу...
***
Я вспоминаю – стало быть, живу.
Бог, подскажи волшебное словечко,
чтобы вернуть родного человечка,
кому мы шепчем вечное «Je vous»...
Ты оторвался от меня как тромб,
и воздуху мне не хватает в лёгких,
задача сохраниться не из лёгких,
так пусто, словно все ушли на фронт.
И вся земля отныне стала фронтом,
всех поделив на близких и врагов.
А я застряла между берегов
и всё ищу тебя за горизонтом…
***
Как на лодке плыли мы по реке,
а потом лежали на берегу...
Как мне сладко спалось на твоей руке,
просыпалось от прикосновенья губ…
А сейчас я которую ночь не сплю,
вспоминаю ту лодку, песчаный плёс…
Это сладкое, сладкое слово люблю
для меня теперь солоно всё от слёз.
Мне с тобой земля была как альков,
а сейчас как снегом всё занесло.
Нет ни звёзд на небе, ни облаков,
всё вокруг застыло без тёплых слов.
Я живу бесцельно и вопреки,
по обрывам снов по ночам скользя,
без твоей руки, без родной реки,
той, в которую дважды уже нельзя…
***
Воспоминания — это не письма,
что мы глазами протёрли до дыр,
не раритеты, не мёртвые листья,
это живой и трепещущий мир.
Там я за пазухой прошлого счастья,
дождика льётся живая вода
и моей жизни срастаются части...
там я твоя как ещё никогда.
***
Я бреду по дорожкам сквера,
где деревья с пеньками в ряд,
чьи убогие флора и сфера
ни о чём мне не говорят.
А внутри – бурелом и чаща,
продираюсь сквозь дебри снов,
к той себе, живой, настоящей,
из глубин коренных основ.
Я траву ногой приминаю,
припадаю к истокам лет,
вспоминаю вас, вспоминаю,
всех, кого в этой жизни нет.
Вспоминаю вас без запинки –
ваши лица, глаза, слова...
Сквозь заросшие мхом тропинки
пробираюсь, сквозь котлован,
смертью выкопанный свирепо,
где подземные бьют ключи,
где дерев вековые скрепы
к нашим тайнам хранят ключи...
Я иду по пустой дорожке,
по следам от былой любви,
молча радуясь каждой крошке,
как синицы и воробьи.
Эти скверы, кусты, скамейки,
жалких ёлочек мягкий плюш –
как пародии и ремейки
диких зарослей наших душ.
***
В этот парк не ступала нога дровосека.
И не пела ещё здесь электропила.
Здесь скучали скамейки, дремала беседка,
и непугано птица из лужи пила.
Этот парк был запущен, и в том его счастье,
что его не открыл ещё местный колумб,
что стволы его не распилили на части,
не наставили памятников и клумб.
Там дорожки аллей заплелись прихотливо,
и так девственно спутаны были кусты.
И ещё я запомнила травы с отливом,
и как гривы деревьев там были густы.
Но я адрес вам тот ни за что не открою,
а не то налетит мастеров вороньё,
всё круша, совершенствуя, строя и роя,
и повырубят хрупкое счастье моё.
***
А вот моя любимая скамейка.
Аллейки убегающая змейка.
В исчезнувшее прошлое лазейка,
ветвями затушёванный туннель.
И я сквозь них гляжу как сквозь ресницы
и вижу проплывающие лица,
и слёзы, не успевшие пролиться,
и взглядов не задевшую шрапнель.
Привет, мой сквер, сороки и вороны,
я здесь своя, я никого не трону,
мы вместе с вами держим оборону
от шумных магистралей и шоссе.
Я против них невидимо бастую.
Устала окликать тебя впустую,
но снова на своём сижу посту я...
Заря и небо – вот мои НЗ.
Они не знают убыли, ущерба…
Привет тебе, акация и верба,
я ваш охранник, добровольный цербер,
любовных глаз от вас не отводя.
С меня же солнце глаз сейчас не сводит,
средь облаков привычно верховодит
и потихоньку грусть мою уводит
под тучи не пролитого дождя.
***
Пока в воздухе счастье ещё не остыло,
пока теплится утренний сон о былом,
я хочу рассказать, как тебя я любила,
как мне было тепло под родимым крылом.
И с тех пор, тосковав о потерянном теле,
я всегда вспоминала об этом крыле.
Это небо и улицы, сосны и ели –
больше ты, чем всё то, что осталось в земле.
Ты смотрел на меня из-за каждой дорожки,
из кустов, из деревьев, со всех облаков.
Я была благодарна за сладкие крошки,
что кидает мне в руки небесный альков.
За твои поцелуи дождя или снега,
остужая мне щёки и губы тепля...
Всё вокруг только нежность, томленье и нега,
и нет мест, где бы не было нынче тебя.
Я не знаю, как звать это светлое чудо –
то ль причуда моя, то ли всё-таки Бог,
что порой встрепенётся в душе как пичуга,
и любых атеистов застанет врасплох.
А когда я бродила, тоскою ведома,
неизменно всегда – хочешь верь иль не верь –
чудо шло со мной рядом до самого дома
и входило со мной в одинокую дверь.
Я летела по небу, не чувствуя тела,
и слова приходили, светлы и тихи...
А о том, о чём я промолчать бы хотела –
всё равно проболтаются после стихи.
***
У радости есть утро,
а у печали — ночь.
Пустыня или тундра –
душа моя точь-в-точь.
Задрапирую горе,
принаряжу тоску.
Представлю нас у моря
босыми по песку.
Тот самый образ счастья,
что заберу с собой,
что станет мира частью,
полоской голубой.
За дымкою тумана
невестится заря,
высокого обмана
спасение даря.
В мечту свою одета,
тот берег берегу,
и верится, что где-то
ты ждёшь на берегу.
***
О безнадёжные попытки
запомнить и запечатлеть
ту радость, что в тебе в избытке
груди удерживала клеть!
От берега всё дальше, дальше
я отплывала на спине,
моля кого-то: дай же, дай же
навек запомнить это мне!
Поросший зеленью гористый
хребет, приморский ресторан,
весёлая толпа туристов,
небес безоблачный экран
и ты, мой мужественный рыцарь,
кем были дни мои полны!
От счастья было не укрыться,
от штормовой его волны.
Перебирать я снимки буду
и камешки катать в горсти,
но не вернуться в это чудо,
как в реку дважды не войти.
Мы были счастливы безбожно,
летели весело года...
Но невозможно, невозможно,
нельзя вернуться никуда.
***
Я сновиденья превращаю в явь,
идя на те места, что мне приснились.
И возвращаю, словно букву ять,
их тени, что здесь где-то схоронились.
Вернее, их пытаясь отыскать
средь незнакомых старых переулков...
Какая неизбывная тоска
в шагах как эхо отдаётся гулких...
Ещё не доводилось никому
здесь проходить пожизненно влюблённой,
и, видя недоступное уму,
вдруг повстречать свой сон овеществлённый.
О как деревья были зелены,
пока на них там не было управы…
Кинотеатры, стёртые с земли –
«Курятник», «Летний», «Искра», боже правый!
А вот и я бегу вперёд машин
не по волнам, а по мосту, как ветер,
колени обвивает крепдешин,
красна улыбка, юный взор мой светел.
Здесь все дома и улицы мои,
и вечер нежно обнимает плечи,
и в жизни моей нет ещё любви,
а лишь предвосхищение той встречи.
Спешу по нашей будущей весне
средь лет, что как деревья облетели...
Я помню лишь, как было всё во сне…
Я позабыла, как на самом деле.
***
Все разбежались кто куда
из юности моей
в другие страны, города,
за тридевять морей.
Мой город тоже постарел
и потерял лицо.
Когда-то он в подъездах грел
и попивал винцо.
Когда-то радовал, смешил,
был вровень и под стать.
Теперь средь вывесок, машин
души не увидать.
Что раньше грезилось, маня,
теперь уже не то.
Как будто обокрал меня
неведомый Никто.
Но вдруг мелькнёт надежды луч,
в ладони упадёт,
и тот, кто мрачен и колюч,
улыбкой расцветёт.
Вот так и город мой-не мой
проглянет сквозь слои
и позовёт меня домой,
где живы все свои.
***
Улица наискосок от меня
с именем Луговая
мимо бежит, за собою маня,
ветками клёнов кивая.
Вижу с балкона её колею,
где ни людей, ни трамвая,
и почему-то её я люблю,
там никогда не бывая.
Думаю изредка, надо пройти,
и каждый раз забываю.
Ну не лежит у меня на пути
улица та Луговая.
Но почему-то лежит на душе,
чем-то её согревая,
мимо плывущая как в мираже
улица как таковая.
***
Я вспоминаю зал библиотечный
и сотни глаз, глядящих на экран,
как я вела там разговор о вечном,
который жизнь мою тогда украл.
О, это были счастья институты!
И люди шли, переполняя зал,
переживать высокие минуты,
послушать то, что Бог им не сказал.
«Мы шли сюда, забыв про домочадцев,
вникая, как должно быть меж людьми.
Мы приходили Вами восхищаться
и силы брать для жизни и любви».
Так говорили мне или писали,
цветов охапки радостно неся,
и так меня любили в этом зале,
что было жить без этого нельзя.
О мир высоколобого познанья,
а что потом, а что со мной потом
случится, лишь одни воспоминанья,
стихи на этом свете и на том.
Я подсадила всех на ту отраву,
высокой ноты гибельную жесть.
Но жизнь нашла на всё это управу,
смешав с землёй романтику и честь.
И не унять сердечного осадка
от трёх десятков выброшенных лет.
Я всю себя скормила без остатка
тому, чего на свете больше нет.
***
Я зароюсь в небо головой –
может, так верней доходит мука?
Может, так скорей услышат вой,
как на полотне кричащем Мунка?
Где ты, мой невидимый колосс?
Бьюсь в тебя как в колокол я слепо.
Стену мне пробить не удалось.
Пробиваю головою небо.
***
А счастье мы замечаем,
когда его уже нет,
когда от него печальный
останется слабый след.
Лишь отзвуком или тенью,
полоскою в небесах,
обрывком ночных видений,
травинкою в волосах –
оно о себе напомнит
неслышно тебе и мне,
и будет вздыхать средь комнат,
поскрипывать в тишине.
Когда мы счастливы были,
прижавшись к плечу плечом,
когда безумно любили –
не думали ни о чём.
Как воздух оно, как звёзды,
снежинки мгновенный след,
лови же! Но поздно, поздно…
Вот только что – и уж нет…
***
Твой облик изменчив как облако
под нежной рукою Творца.
И из-под небесного полога
мне видится контур лица.
Ты помнишь, с тобою гуляя, мы
любили на небо смотреть?..
Теперь оно, мной умоляемо,
слегка отодвинуло смерть.
И там, за небесною кромкою,
где млечный блестит окоём,
я вижу, как вечною тропкою
идём мы с тобою вдвоём.
Над этой планетою выжженной,
что медленно сходит с ума,
ты путь показал мне возвышенный,
а дальше уже я сама.
***
Я имя твоё повторяла,
шепча его на ходу,
как будто тебя потеряла
и всё никак не найду.
И фото твоё в печали
показывала в анфас:
– Не видели? Не встречали?
Он где-то был среди вас.
Тут где-то тень его бродит…
Дождём лицо залито.
Вон куртка мелькнула вроде,
его воротник пальто.
Я дома тебя искала
и вещи твои брала,
как будто тебя ласкала,
как будто не умерла.
И нет тебя в чебуречной,
и нету в нашем лесу,
а я всё иду по встречной
и в сердце тебя несу.
***
Счастье – как парное молоко,
плавно заливающее вены…
Как сейчас всё это далеко
от меня, растаяв во вселенной.
Плещется лазурная волна,
мерно убаюкивает шелест...
Я была любима, влюблена…
Бог по полной выдал, раскошелясь.
А теперь он холоден и скуп,
отмеряет в день по чайной ложке –
твой бокал, что помнит сладость губ,
прошлых лет рассыпанные крошки.
Я брожу по городу одна,
но ты тоже где-то тут незримо.
Вся-то моя жизнь тебе видна.
Все к тебе дороги, словно к Риму.
Бог включит пластинку Адамо –
шелест снега, мерный рокот моря…
И пройдёт под музыку само,
счастьем оборачиваясь, горе.
***
Я никогда не одна в день рожденья –
с первой минуты моей пробужденья –
с теми, кого я люблю.
С кем на земле, с большинством уже в небе,
в ласке, в подарках, в улыбках и в неге,
в сладости и во хмелю.
Солнце раскрыло лучи для объятья,
небо расцвечено в тон моих платьев,
птицы в окно мне поют.
Я вспоминаю картинки из жизни,
ем, выпиваю на радостной тризне
и навожу нам уют.
Как хорошо мы весь день говорили,
сколько чудес вы душе надарили –
перьев, снежинок, огней...
Что я одна – это кажется только,
я же любима любимыми столько,
что не бывает полней.
***
Подножный корм, нехитрый пир...
Не важно, что чего-то нету.
Я этот выморочный мир
приму за чистую монету.
Мне то что есть не по плечу.
Всё непонятно как младенцу.
Я вижу то, что захочу
и без чего не выжить сердцу.
За радость, взятую из книг,
за всё, что мог сказать бы мне ты,
за каждый несказанный миг –
плачу я чистою монетой.
***
Среди затяжного ненастья
и в пасмури горестных дней
растут свои цветики счастья
меж глины, песка и камней.
Безрыбье, бесцветье, безлюдье…
и вдруг – словно лучик во мгле.
Живите, растите, малюйте
всё то, чего нет на земле.
В ночи непроглядной, беззвездной
пусть светлое будет пятно.
Украсим черёмухой бездну,
коль падать в неё суждено.
***
Уж если упала в бездну –
попробовать полететь,
уж коль всё равно исчезну –
то что я теряю ведь?
Не женщина и не птица,
не вить своего гнезда,
но имя твоё святится
далёкое как звезда.
Я сделала всё, что только
смогла на своём веку.
Осталось ещё пол-столько –
всё то, чего не могу.
Наступит конец студёный –
а он всё звенит, юнец, –
судьбы моей забубённой
заливистый бубенец.
***
Нет, не конец, даже если конец,
всё лишь течение.
И побеждается смертный свинец
тайным свечением.
Помни об этом в горе, в беде
и над могилою.
Тех, кого любим – любим Нигде
с новою силою.
Даже когда мы остались одни –
всё не кончается.
В небе сияют ночные огни,
чтоб не печалиться.
Даже когда наступает конец,
песенка сыграна,
помни, что ты ещё только юнец,
всё будет сызнова.
***
Застывшее люблю в ладонях грею,
а раньше дула, чтобы остудить.
В моей душе любимых галерея,
где никого уже не разбудить.
Но на неделе в пятницу седьмую
мне, может быть, откроется Сезам...
Дитя весны, я всё перезимую,
переболею, перевоссоздам.
***
Ни с кем не по пути, и никого навстречу.
А те, кто рядом шёл, давно уже далече.
И в небе только месяца оскал.
А кто-то, может быть, пронзая взглядом вечер,
меня вот так всю жизнь свою искал.
Как жаждем мы всегда нездешнего обмана,
как ягоды с куста всевышнего гурмана,
далёких душ с пугающим родством.
И смерть моя как лошадь из тумана
выглядывает светлым божеством.
Услышит колыбельную мышонок,
и ёжика дождётся медвежонок,
я верю, наша встреча впереди.
И вечная разлука увяданья
перетекает в вечное свиданье
и в радость неизбывную в груди.
***
Мне жизнь бывала не мила,
я не борец, не маг, не стоик,
но я счастливою была
без ухищрений и настроек.
Ведь счастье – это без ума,
то что не поддаётся плану,
а жизнь сама, душа сама,
и с ним ни удержу, ни сладу.
Когда нам в роще пел щегол,
твой свист в ответ, мой хохот детский,
и жгущий сердце мне глагол,
и первый наш уют простецкий,
и снег как в песне Адамо,
и ослепительное небо...
Нам счастье в руки шло само,
как рыбка золотая в невод.
Пусть всё на слом и на убой,
но я и в адской круговерти,
и в горе счастлива с тобой,
и в смерти, да и после смерти.
А жизнь идёт себе, идёт,
волной качая у причала...
Кто знает, что нас дальше ждёт?
Быть может, новое начало.
***
Когда я повторяю твоё имя –
мне кажется, ты слышишь там в могиле,
оно полно флюидами твоими
и помнит, как друг друга мы любили.
Как Бродский говорил: «шепнёшь лишь имя –
и я в могиле торопливо вздрогну».
Шепчу его, чтоб не исчезло в дыме,
а то я без него совсем продрогну.
Твоими именами полон воздух.
Я верю, он забвенье остановит.
Мир для меня поделен очень просто:
теперь есть только ты – и остальное.
Ты помнишь, как однажды в роще зимней
на твой шутливый свист щегол ответил?
Я научусь свистеть, и может, ты мне
ответишь, словно птица или ветер.
И «Да» в ответ мне в имени как в бронзе,
и «вид» шикарный во втором есть слоге.
И звёзды его азбукою морзе
выкладывают мне на небосклоне.
***
Жизнь вхолостую, пальцем в небо
или как пуля в молоко,
с тех пор как ты ушёл как не был,
и обитаешь далеко.
Твои кассеты и портреты,
твоя рубашка и пальто...
А что тобою не согрето –
то всё не то, не то, не то.
Молитвой боли не нарушу,
не заменить её ничем.
Ты там зарыт, а я снаружи
осталась, не пойми зачем.
Какая долгая отлучка,
какая тусклая тоска…
Ты обнимал меня колючкой,
не отпускал, не отпускал.
Я увезла его с могилы,
я сохранила тот репей.
Я так тебя любила, милый.
Не отпускаю, хоть убей.
***
Расстояние между нами
всё растёт, растёт и растёт...
Но не гасит разлука пламя,
разжигая сильней костёр.
На бессменном своём посту я:
говорю с тобой тет-а-тет,
декорирую жизнь пустую,
ей придумываю сюжет.
То ли небыли, то ли были,
но живые, не муляжи.
Мне всегда незнакомы были
полу-чувство и полу-жизнь.
И вовеки не перестанет
что-то брезжить внутри, блажить…
И тебя, и меня не станет,
а любовь будет жить и жить.
***
Мы жили не разлей-с тобой-вода.
Дни календарь проглатывал беспечно.
Я думала, что это навсегда.
И оказалось, что это навечно.
И выжила надежде вопреки
любовь моя, как дерево в пустыне.
На что её судьба ни обреки –
не высохнет она и не остынет.
Не бойтесь за меня – я проживу
в миру, где так бездонно и бездомно,
где звёзды назначают рандеву
и смерть потом приходит бессимптомно.
Но Бог меня у нежити крадёт,
душа открыта бурям и щедротам,
и кажется, что что-то меня ждёт
у жизни на углу за поворотом.