Вилоят – турчанка-месхетинка…
Жгучие, горючие слезинки.
Девочка, ты на глазах старела.
Волос чёрный становился белым.
Мыслями я вновь к тебе бреду –
В ту далёкую и страшную беду.
До мурашек горестный рассказ,
Что шокировал тогда ташкентских нас.
Вижу, будто всё было со мной,
Как дома пылают, как брат твой
И отец совсем не спят ночей,
Чтобы от огня спасти детей -
От соседей, нелюдями ставших,
Вас с земель ферганских изгонявших.
Вижу, как прощаясь с домом, мать
Выбирает взглядом, что же взять.
Взять? А как в руках всё унести?
Пули-мысли: как же жизнь спасти,
Уберечь. Бежать? Куда? В Россию?
Слышу, как рыдали, голосили
Те, кому уж некого спасать…
Вижу, как твои отец и мать
Вспоминают детство, депортацию…
Как в вагонах для скота со станции
Старики и матери с детьми,
Средь которых были и они,
Уезжали лишь с котомками в руках.
А мужчины воевали на фронтах,
Защищали Родину свою,
Погибали многие в бою.
Двадцать шесть из сорока погибли.
Тысяч двадцать шесть. Не единиц!
Славными защитниками были,
А их семьи - дальше от границ,
В Азию: в далёкий Казахстан,
Да в Киргизию силком, в Узбекистан.
Против воли от родных домов, селений.
Ни за что по бестолковому веленью.
Да без права возвращаться в отчий дом,
Всё, что нажито за жизнь, оставив в нём.
Шёл тогда сорок четвертый год.
И кому так помешал народ?
Что за дурь - клеймить народы?
Лишь моральные уроды -
Под одну гребёнку всех.
Сколько нужно горьких вех,
Чтобы это прекратить,
Чтоб народы не клеймить?
Сорок пять промчалось лет -
Запылился след от бед.
Поначалу тяжко было.
По родным просторам ныло
Всё нутро. Боль притупилась.
Место новое привилось.
Тут и грянула беда.
Вновь с котомками? Куда?
Вилоят, турчанка-месхетинка,
Жгучие, горючие слезинки…
Сколько довелось вам пережить!
Заново у вас ломалась жизнь,
В одночасье становясь вдруг нищи,
Те, кто выжил, покидали пепелища,
Хоронили братьев, сыновей,
Прятали сокровище - детей…
Где же ты сейчас, в каком краю?
Всю смогли ли уберечь семью?