В доме двадцать по Черной речке
Жила семья моих предков.
Ольга Берггольц, поэт,
Была у них соседкой.
Знали ее сильно пьющей.
Но писала она в дневнике,
Что красоткой была, хохотушкой,
У мужчин имела успех.
Мужей у нее было трое,
Дочь умерла от болезни.
В НКВД на допросе
Били ее беременную.
Но все она Им прощала,
Надеясь, что это ошибка.
И жизнь начала с начала,
Глядя вперед с улыбкой.
А в сорок первом блокада,
Голод, мороз и обстрел.
На радио Ленинграда
Голос ее прогремел.
Тех страшных дней свидетель
Острым пером очевидца
Вела она скорбную летопись
Всего, что вокруг творится.
О мизерной норме хлеба
И о воздушной тревоге,
О подвигах в повседневье,
О Ладоге – Жизни Дороге.
И люди изголодавшиеся
В промерзлых своих домах
С волнением льнули к радио,
Внимая ее стихам.
И им становилось легче,
И брезжила в сердце надежда,
Что будет все как прежде,
Что скоро придет победа.
А после войны гонения
Посыпались на литераторов,
И ей пришло предложение
Клеймить коллег на собрании.
Отказаться – значит подвергнуть
Себя репрессиям заново,
И она напивалась в буфете –
На трибуну не вызовут пьяную.
Слава ушла, муж покинул.
В опале почти тридцать лет.
Несправедлива судьбина
К нашим русским поэтам.
Во дворе монумент водружен –
Красный кусок гранита:
Машинка печатная, микрофон
И дневник, к скамейке прибитый.