Виктор Ляпин
ОСТАНЕТСЯ ЧЕРТОПОЛОХОМ
1.
***
Я не знаю,
облаком назову,
выпью слёзы,
вытопчу, как листву.
Тусклым небом,
горькою кромкой дня,
мелким снегом
льёшься ты сквозь меня.
В смутной рани
лодок не рассмотреть.
Кто-то тянет
нитку, дыханье, сеть.
Всюду дома.
И всюду твои шаги.
И истомой
ухает кровь в виски.
2.
***
— Оставайся возлюбленной в облаке снов.
Пусть от слёз намокает подушка.
— Поселяйся, возлюбленный, в море садов,
где рыдает ночная кукушка.
Неисполненной тайной вплетая в закат
росчерк ветра и пламя сирени:
— Оставайся, возлюбленный, там, где река
перед небом стоит на коленях.
Голос в сумрак черёмух вонзил соловей,
одурманенный ангелом вешним.
— Оставайся возлюбленной, сердце жалей —
пусть живёт зоревым и безгрешным.
— Оставайся возлюбленной, ночь перейдя,
перепутав дыханье и пенье.
— Превращайся, возлюбленный, в руки дождя,
безнадёжные от нетерпенья.
3.
***
Волшебные пальцы из облака клавиш
легко достают заблудившихся птиц,
и льется и льется, пространство расплавив,
жемчужное золото нотных страниц.
Пиджак дорогой. Но сидит неуклюже.
Весенней капелью звенит ре диез —
купается солнце в растаявших лужах,
дрозды распивают зелёный шартрез.
Негромко, нескромно, тая вдохновенье,
склонившись над музыкой — всё на потом —
преследует жизнь, как преследуют пенье,
как учат дышать новорожденным ртом...
4.
***
Несотканными каплями тумана
на дали заитилья ляжет мгла.
Покажется, что вечер без обмана.
Покажется, что ты со мной была.
Лишь лёгкая, твоих волос нежнее,
пустой утраты тающая боль.
И пьёшь её, чтоб разлучиться с нею,
а, выпив, разлучаешься с тобой.
Такая же, как мгла, необъяснимая,
сквозь мутный блеск кафешного стекла —
покажется, ты проплываешь мимо.
...А это осень в сумрак проплыла...
5.
***
Эпиграф: "Белые церкви над родиной — там, где один я" (Л. Аронзон)
Белые церкви над родиной — там, где один я.
Алые вспышки — зажгутся кусты бересклета.
Лужи. Аптеки. Автобусы. ...Мамы година.
А у отца уж, наверно, и косточек нету.
Ветер наполнит пустотами сумерки поля —
съёжится голая даль до мерцанья над лесом.
Хлынувший дождь неожиданным градом до боли
несколько серых фигур соберёт под навесом.
Тихо скажу: здесь родители, здесь мои травы.
Тихо ответят: — Оставь себе сил для молчанья.
...Лужи. Аптеки. Автобусы. Мгла. Переправа.
Белые церкви сквозь ливень плывут со свечами.
6.
***
без мятежного и безмятежного сада
проживём с тобой это плакучее лето,
где полны огороды улиток усатых,
отрывающих дни, как кондуктор билеты.
не ходи в неходимых песках побережий,
не люби нелюбимое пламя закатов,
на щемящую нежность ссылаясь всё реже
в чаепитиях сумерек ( в грома раскатах),
от мятежного и безмятежного света
откликаясь на всплеск (откликаться не вправе)
меж светящихся рек, на ладонях согретых
у паромщика, спящего на переправе...
7.
***
К светоносному шуму берёз,
отпустив облаков корабли,
гладя шёлк и шершавость берёст
и твердя "Помоги, утоли..." —
лето выплыло в сладкий июль,
солнце зреет в прозрачном зерне,
пусть кузнечики жатву свою
скорбно правят на первой стерне.
На распахнутых в небо холстах
зацветает медовый кипрей.
И пчелиная песня проста:
— Да скорей! Да скорей же! Скорей!
— Что там будет — унылая мгла?
вьюга смертная? белый погост?
Сколько счастья с цветов собрала —
всё неси, поднимаясь до звёзд...
8.
***
В содрогающихся от блаженства вербах
солнце разрывает зёрна почек.
Пережит февраль. Капель на ветках.
Пробует река волнистый почерк.
Отогретый нежно — чьим? — дыханьем,
бросившийся в жизнь неосторожно,
беспредельным светом полыхает
первый обалдевший подорожник.
Как мы жили? Как мы зимовали?
Жадно ждали чёрных пар грачиных —
в чернозёмном клумбовом овале,
томные, вышагивают чинно.
Бабочка, от ветра как в дурмане,
мечется — уж точно поспешила! —
слишком зябко. ...Но так сладко манит
зелень подорожниковых жилок.
9.
***
Сына твоего,
Бога моего
прогневляю я, прогневляю.
Робок и убог,
мне ли торжество —
твой прозрачный свет над полями?
Где твоя тропа,
матушка небес,
чистыми коснись рукавами,
чтобы не пропал,
в бездне не исчез,
чтобы плыл в твоем караване...
10.
***
Волны лижут песок. ...Песок
лижет волны. Горчат слова.
Рдеет кровью горы висок.
Снег не выпал на Покрова.
Жарких красок? Да вот — полно.
Над обрывом собрав зевак,
местный Брейгель допил вино
и всё небо размалевал.
Он пророчествовал и рвал,
раструбил в сто осенних труб.
...Снег не выпал на Покрова.
Снег засыпал всё поутру.
11.
***
Церковь плывёт над горой
светом за снежною битвой.
Словно покровом, покрой
грешного тихой молитвой.
Вынеси в реку купель.
Вытопи слёзы на досках.
...Липы к реке по тропе
сходят в морозных обносках.
Ветер все двери прижал,
с хрупкою девочкой сладил.
...Некому свечи держать.
Некому петь в снегопаде.
Лишь с пустотой на паях
— белая грудка льняная —
вечная в этих краях,
ласточка мглу пеленает.
12.
***
Выткан горечью и туманом,
бесприютен, как человек,
валит снег в переулке пьяном,
валит снег, валит снег, валит снег.
Грузно дворничающий Серёжа,
чуть оправившись с похмела,
машет веником, корчит рожу,
ждёт, чтоб тропку метель смела.
Бесполезен и безнадзорен
(через пару часов в дозор),
наглотавшийся снежных зёрен,
он отходит от пьяных ссор.
Смотрит в небо, где снега кисти
и поёт заунывно песнь:
— Обними, отпусти, очисти,
перевыдумай, что я есмь...
И таким же ночным прохожим,
неумело спеша к теплу,
кто-то вслед ему корчит рожу
и теряется на углу.
13.
***
Я помню. Прилетела птица
из тёмных, содранных небес.
И я родился.
Где она теперь?
Во мне? За мной?
Исчезла? Стала светом?
...Ладонью гладя воду, по траве,
по облаку, по высохшим ракушкам —
к излуке, к родникам, глаза в глаза.
Ребёнком, ожидающим прощенья.
...И снег, снег, снег.
14.
***
Жизнь вплетается в реку,
незаметно от пальцев твоих.
Никаких объяснений, отец,
никаких позывных.
Торжества и печали,
свечей, облаков и дождя
не хватает немного.
Но это вдали от тебя.
Переполнены площади.
Музыка страстно гремит.
Но и это прости.
Но и в это поверь и прими.
Жизнь вплетается в реку,
вплетается в реку. Ты сам
обнаружишь, как льётся звезда,
проникая в глаза...
Горсти жухлой листвы.
...За тебя говорит листопад.
И уставшие ласточки
в бездну над морем летят.
15.
***
Не убываешь — горишь, как есть,
в каждой крупице лесных снегов.
И присылаешь капель, как весть,
с птицами в варежках облаков.
Спелых сугробов, ночного льда
полон (как прошлого), льнёшь к реке —
и разрывается пустота,
и полыхает вода в руке,
и, разливаясь по спинам льдин,
катится, горечь зимы неся.
Здесь. И повсюду. Раскрыт. Един.
Только понять и назвать нельзя.
Слаще серебряный звон синиц.
Ярче журчанье внутри ручья.
...Тёплой молитвой воды и птиц
сказано больше, чем жизнь твоя...
16.
***
Давай останемся в свободе,
как в осени, в начале бездны,
где листопады на исходе
в заштатном городке уездном.
Совсем не по-геройски взяты,
расплывчаты на бледном фото,
каким-то дядюшкой поддатым
отщёлкнуты вполоборота.
В свободе светлого мгновенья,
в непрочной музыке предливня,
затмившей по обыкновенью
несносность будней чинно-длинных.
В смешном раю, в надежде глупой
на романтические бредни,
не разглядевшие, как скупо
нам цедит осень свет последний.
И всё давно известно вроде.
Озноб обид и ссор потешных.
...И только сердце в той свободе
ещё купается безгрешно.
17.
***
...останется чертополохом,
дыханьем света, тканью лета,
судьбой, скрываемою плохо
за нераздельностью предмета.
...останется чертополохом.
И хорошо. И пусть роняет
росу, а не слова, под боком
родной отчизны невменяем.
...чересполосицей пространства,
в ком звёздный след неприкасаем,
без одиночества и пьянства
и скудной веры под часами.
...в кипящем снежном вихре пенном
на тонкой грани жизни-вдоха
в истолкованье постепенном
огня, скрываемого плохо.
...по беспредельному составу
речной, небесной птичьей речи,
и вывихнутому суставу
строптивой плоти человечьей.
...чертополохом, звёздным лохом.
И ладно. И ему довольно.
От слёз ни хорошо, ни плохо.
Лишь с солнцем и легко и больно.
...И занят пеньем своевольно.
18.
***
И лодки и берега
и небо на островах
сожмёт снежура-шуга,
бессрочная на словах.
И серый нырнёт январь
под лёд волдырей-дорог,
рябинную киноварь
склюёт снегириный бог.
На Святки не жгли свечей,
Крещенье — в пустой воде.
И плачет снегирь ничей
в потресканной бересте.
И кажется — никогда...
И руки не отвести...
Морозом свело уста.
...Безверье моё прости —
чтоб негою мотылька
вновь таяла тишина,
чтоб лодки и берега
затапливала весна...
19.
***
Возле входа в святую обитель
пьяный бомж распевает с утра:
—Полюбите меня, полюбите.
Не гоните меня со двора.
Ему сыплют с улыбкой госзнаки,
участковый слегка пристаёт,
его местные гонят собаки,
а он знай себе пьёт да поёт:
— За разлуку, за светлую муку,
за святую отчизну мою
полюбите и дайте мне руку,
ведь я тоже стою на краю.
Его вешнее солнце голубит,
его ждёт элтэпэшный июнь.
...Но никто его толком не любит
и не хочет понять, хоть ты плюнь.
Сбросив рваный, засаленный китель,
с хрипотцой, под бандитский прищур:
— Полюбите меня. Полюбите.
Полюбите. Я всё вам прощу.
20.
***
Где тревожно и жалобно
раскричалась желна,
в снеговых полушалках
вербы шепчут: — Весна?
В льдистой, солнцем расшитой,
голубой тишине —
прорастать в ней и жить в ней,
ждать ручьёв всё шальней.
В пышном инее кружев
почки греть изнутри.
Сотвори и разрушь их.
И опять сотвори —
первым солнцем, разлитым
в кожуре белизны,
первым словом, сокрытым
в жгучем крике желны...
...Растопить и согреть их,
пробудить ото сна —
над снегами на Сретенье
раскричалась желна...
21.
***
В необратимой нежности любви
ночь, как дитя, качает на коленях
уставший бакен. Говорит: "Плыви",
и отпускает в звёздные скопленья.
И лунный спутник осени густой,
он плавно поднимается над полем —
за журавлиным клином, за звездой,
ничем, ни с кем, ни в чём не связан боле.
Прощай-прощай, как август расписной,
светло сменивший встречи на разлуки,
сто шестьдесят четвёртый бакен мой,
по номеру притопленный в излуке.
Ночь испивает пламя огоньков
там, где цепей оборванных бряцанье —
в мерцанье звёзд, в мерцанье маяков,
в неукротимой осени мерцанье...