Посвящается красавице Тине
До квартиры я добираюсь на лифте, а не по лестнице. Мои ноги подкашиваются под тяжестью ночи, и я прислоняюсь к помятой металлической панели, не представляя, как выдержу следующие двадцать четыре часа.
На таблетках, небось.
А свелось всё у нас вот к чему:
Он подпишет документы о разводе, когда удостоверится в моей измене. Так всё будет по закону, заявил он, как тому и должно быть. Слов моих – недостаточно. Нужны доказательства.
Откровенно говоря, я просто хочу, чтобы ты трахнулась с другим. Вот и всё, что он сказал.
Будет ещё пункт про деньги. Компенсация, своего рода. И больше он никогда не желает обо мне слышать.
Я плеснула ещё водки.
- Так ты будешь смотреть? – наконец-таки спросила его я.
Он сложил пальцы пистолетом и указал на меня, подтверждая.
Мне бы стоило спросить у него: «почему?». А я спросила: «С кем?».
- На мой выбор.
- Могу ли я дойти до оргазма? – Ещё один глупейший вопрос. Но мозг отказывался включаться.
- Мне всё равно.
- Где?
- Здесь.
На его лице ни тени эмоций. Я изучаю его в попытке понять хоть каплю того, что вертится у него в голове. Но в мыслях только одно: сумасшествие. Словно он хочет доказать себе что-то. А может, мне.
И тогда я задала главный вопрос:
- Почему?
Но в ответ он лишь пожал плечами так, будто само это движение было для него болезненным.
- У меня есть причины.
Я заметила, что в этом нет никакого смысла, а он заявил, что оный ему и не нужен.
И затем я согласилась коротким «ладно».
Он находит меня в конце смены. Высокий мужчина в тёмном костюме, со стянутыми в хвост светло-русыми волосами. Не произнося ни слова, кладёт карту-ключ на мой поднос вместе с салфеткой. Не могу отвести взгляда от номера комнаты, написанного почерком, что я прекрасно знаю; я смотрю, а наклонные линии размываются.
Вглядываюсь в голубые усмехающиеся глаза, хотя выражение его лица – деловая учтивость. Может, он замечает мою панику, поскольку ухмылка его исчезает, и он одаривает меня небольшой милой улыбкой.
- Я тоже нервничаю, - говор его зажатый; не ирландский, как у моего мужа. Может, валлийский. Он протягивает мне руку.
- Джон.
Я смотрю на неё, потом – на него, прежде чем перенести поднос на одну руку, чтобы пожать её.
- Тина.
Он кивает.
- Я знаю.
- Что он... что он тебе сказал? Заплатил, да?
Губы его сжимаются, и он качает головой, точно ответы на эти вопросы – тайна, кою он не собирается обнародовать.
- Скажи хотя бы, откуда ты его знаешь?
Он вновь улыбается, и я вижу проясняющуюся с одной стороны ямочку.
- Тех-менеджер я.
- А, - я правда не знаю, что ещё сказать. Он, кажется, понимает. Склоняет голову в мою сторону, снимая воображаемую шляпу, и уходит.
Я смотрю ему вслед, наблюдая, как он удаляется, держа небрежно одну руку в заднем кармане джинсов. Он растворяется в толпе, но я знаю, что увижу его снова через тридцать минут и тридцать этажей.
После смены я переодеваюсь в джинсы и футболку, нахожу Гарретта в баре, заказываю тройную водку с мартини и зажмуриваю глаза от обжигающих ощущений. Пока еду, вытаскиваю из кармана «Ксанакс» и глотаю, не запивая.
Неужели я собираюсь это сделать?
Да. Собираюсь.
У меня свои причины. Глупые, но всё-таки причины. Не беря в расчёт деньги и подпись.
Может, я ошибаюсь, но всё это походит на блеф.
Видно, что у Валеры денег как грязи, гнева в избытке и месть застилает глаза. Но всё-таки это – не он. Это – не его способы.
Ты изменила меня.
Я перетаптываюсь с ноги на ногу. Разглядываю своё расплывчатое отражение на медной панели под приглушённым освещением. Сама бледная, губы же розовые и выделяются, точно кровь на бумаге.
Неужели я собираюсь это сделать?
Лифт звенит, и сердце ухает вниз. Дверцы разъезжаются с шумом, я же не двигаюсь. Спирали ковра всё те же, хоть я и приминаю их одной ногой.
- Будь смелой, принцесса.
Я пролетаю через коридор прямо к номеру, размахивая ключ-картой как хвостовиком. Провожу через слот, наблюдая, как загорается зелёный свет, и толкаю дверь.
Там тихо и мирно, и внезапно появляется такое чувство, что я очутилась в яме отчаяния. Вместо альбиноса, встретившегося со мной и убедившегося, что я здорова и способна перенести животный трах, тут в ряд на мраморной полке стоят крошечные бутылки ликёров.
- Это будет изощрённая пытка, ко всему прочему.
Лёд стукается о стекло, и я обнаруживаю Валерку в углу, где он сидит в неудобном на вид кресле цвета горчицы, наклонившись и опёршись локтями о колени. Он переводит взгляд от бокала в руке ко мне, сокрушённый, но наконец-то с толикой улыбки, которую раньше я всегда обнаруживала. Его же волосы предают его. Как это и всегда было. Он проводил по ним пальцами.
Я просто смотрю на него, а он смотрит на меня, чуть покручивая жидкость в бокале, отчего позвякивания льда нарушают тишину. Дзынь, дзынь, дзынь. Холодные всплески выпивки.
Я должна уйти. Мысль отчётливая, громкая, и, чтобы заглушить её, я откручиваю пробку миниатюрной бутылки, не знаю чего, ибо слепо беру первую попавшуюся. Вкус приходит после обжигающих ощущений.
Текила. Фу. Произношу я вслух.
Украдкой бросаю на него взгляд и сглатываю.
- А... где... ну, ты знаешь, где этот Джон? - Я пожимаю плечами, чувствуя, как эйфория от спиртного пробирается в голову.
- Придёт.
Я фыркаю. Безо всякой скромности. «Ксанакс» дарит расслабленность мышцам сейчас. Конечности мои не напряжены, а я отношусь ко всему по большей мере так: будь что будет.
Прислоняюсь к стене и чуть откидываю голову назад, вглядываясь в потолок. Миллионы мыслей, что желают быть высказанными, взрываются в голове. Туманные, бесполезные, потому как я не собираюсь оглашать ни одну из них.
Разносится сигнал – звук, от которого сердце перестаёт биться, звук, от которого всё воздействие «Ксанакса» сходит на нет, и я наблюдаю, как дверь распахивается вовнутрь. Джон проходит, его притягательность, что была на этаже казино, улетучивается, уступая место чванству и ослабленному галстуку. На кой он его носит, я не знаю. Может, чувствует так себя больше похожим на героя-любовника.
От этого я ощущаю себя ещё большей шлюхой.
Он обходит полку с ликёрами, браво делая три шага по направлению к чёртовому спальному месту и останавливаясь предо мной. Мне знаком этот взгляд. Он подавляющий. Это неизбежный взгляд убийцы, ленивая полуулыбка... заявляющая, что не успеет и двадцати минут пройти, как он возьмёт мою крепость штурмом и разграбит мой сарай. Или то, в чём больше надобности.
Понадеемся, что через тридцать минут с этим будет покончено. Мне просто нужно пережить тридцать этих долбанных минут. Я смогу. Думаю, что смогу.
Моргаю. Веки точно свинцовые, разлепить их почти невозможно. А когда же мне это удаётся, мир остаётся всё тем же, каким я его и видела.
- Выпьешь? – Валера строит из себя хозяина. Мне кажется это несколько забавным, учитывая стечение обстоятельств.
Не изволите ли коктейльчика, прежде чем трахнуть мою жену?
- Нет, - отвечает напарник, взгляд его не отпускает моего лица.
- А я вот не откажусь.
И я спешно отхожу, а мои пальцы оборачиваются вокруг ещё одного бутыля. Замечаю, что рука дрожит, и опираюсь ею на поверхность мрамора, даря прохладу коже и сознанию. Заторможенные улучшения в ощущениях подчёркивают дистанцию между мной и реальностью.
Онемение пальцев вопреки покалывающим ощущениям на коже тыльной стороны руки вынуждает прикрыть глаза. Горячее дыхание омывает моё ухо, касаясь носа. Недурно - травянистая дикая мята, сдобренная шлейфом ментола, но всё равно приводящая в замешательство.
Он что-то шепчет. Но слова размываются в сознании. Я понимаю, что они английские, или таковыми были, когда слетали с его губ. Но это лишь тёплая влага, ибо его слова растворяются в ласке его же языка. Сначала – поверхность уха, затем - его раковина. Волоски вздымаются на шее, на голове, и я вынуждаю себя не двигаться. Чтобы не отстраниться.
Паническая осознанность необратимости скручивает меня. Туго. Доставая до горла и сердца. Требуя положить этому конец. Завершить всё в этот момент, здесь и сейчас. Воображать, говорить себе, что я смогу – несложно.
Но я не знаю, смогу ли.
Он поворачивает меня, телодвижениями направляя к кровати. Тело моё соприкасается с матрасом, и я сажусь, а Джон склоняется, одной рукой опираясь рядом со мной, а другой проходясь по коже талии.
Ты не должна отталкивать его. Не должна.
Он поднимает подол футболки, ища мой рот, но я не в силах противостоять инстинктивному повороту шеи. Так что он осыпает поцелуями мои подбородок, уши, ключицу. А потом стягивает мою футболку через голову и отбрасывает её. Поглаживает грудь, сжимает её, разводит, бормоча восхищения.
Я не противлюсь этому, вообще о нём не думаю. Мой разум сосредоточен на тёмном угле, где сидит Валерка. Его взгляд. Я ощущаю его на себе. И слышу всплески жидкости в стакане.
И начинаю целенаправленно замыкаться, пытаясь забиться в пустоту внутри себя. В ту часть, которую не волнует то, что я старею под показной обёрткой Вегаса, как омлет под инфракрасным излучением.
Всё ещё горячая, возможно. Но не дышащая теплом.
Совсем не посвежевшая.
Увядшая и дряблая, покрывшаяся коркой времени. Вкус жизни вытекает из меня кровотоком, как и инстинкт самосохранения. И я скрываю всё это пластиковыми улыбками и комками теней для век.
Мне хотелось бы как-то проявить волю. Например, свалить с этой кровати, надеть лифчик, коему уже три года, напялить футболку через голову, показать Валере фак, а потом никогда не заходить к нему на фейсбуке снова.
Никогда не думать о его губах, сминающих уста другой девушки.
Потому что я мыслю об этом каждый день. Это как чистить зубы. Простая рутина.
Соски напрягаются, когда Джон начинает ласкать их пальцами. Всплески в углу усиливаются. Затем - ненамеренный хруст льда между зубами.
Я просто хочу быть свободной. От своего бремени, этого места, от себя. Я так устала от этого королевства кривых зеркал, которое вкладывает мне в протянутую руку из раза в раз жалкую кучку дерьма, тогда как я тянусь за чем-то значимым. Я безумно устала от этой пустоты, что пожирает меня изнутри и кою я заполняю наркотой и спиртным. Но это не помогает... в то время как она меня поглощает. Поглощает и увеличивается. И завладевает мной.
Устала от пронизывающего одиночества моего заброшенного пристанища. От всех его вещей, что насмехаются надо мной из коробки.
От всякого звука шагов по коврам казино и всех скользких поддонов подносов, забранных у бара. Устала от людей, улыбающихся мне, от звуков их потерь и необузданности побед.
Я устала от зависти и тоски. Устала от всего.
От этого самого мига. От рук незнакомца, сдавливающих мою плоть, ощупывающих все мои чувствительные местечки своими бессмысленными прикосновениями.
Я стискиваю зубы, изо всех сил стараясь не замечать его тихих восхищённых возгласов, пока он пощипывает и сжимает кончики моих грудей. Его макушка появляется в поле моего зрения, и я понимаю, что он планирует посасывать их. Отворачиваюсь, огораживаясь от реальности, не смотря.
Я не плачу. Не стану.
Я прижимаюсь лицом к покрывалу, надеясь, что этого окажется достаточно, чтобы промокнуть слезинку, застывшую в уголке глаза, прежде чем она соскользнёт вниз, после чего затеряется в волосах.
Я стараюсь не думать о конверте с деньгами, что лежит на полке. Не из-за них я согласилась на всё это. Совсем не из-за них. Это для меня точно вызов.
Вбираю в лёгкие воздух.
Я ощущаю собственный гнев. Я ощущаю детскую раздражённость. Часть меня, что всегда права и уверена в своей правоте, кипит от несправедливости. Ярость клокочет прямо под поверхностью. Я думаю о случайном, но всё же заинтересованном взгляде Мисс Дреды, стоящей рядом с моим мужем – моим – вот кто из нас двоих фактически нарушил супружескую верность. В конце концов, он ещё не подписал необходимые бумаги.
Он может злиться на меня, но, несмотря на всю детскость моего поступка, всё, что я сделала, я сделала для него.
И я ненавижу, тоже.
Отстраняю Джона, освобождая грудь от влажных причмокивающих посасываний его рта. Он откидывается таким образом, что оказывается сидящим на ногах, с покрасневшей шеей и криво повисшим галстуком. Мои попытки взять верх над ним глупы, стрела берёт своё начало из лука. Наши рты сливаются, сталкиваясь зубами, тем временем как я тяну его за галстук, пытаясь его стащить. Его руки, тёплые, обжигающие, сдавливают грудь, и он опускает голову, чтобы коснуться вздымающихся холмиков губами.
Наблюдаю за ним, стягивая резинку с его «конского хвостика», а затем, позволяя упасть ей на пол, нахожу взглядом Валерку. Через плечо Джона смотрю на сидящего в тени Валерика, раздражённо глядящего на меня. Я взглядом, точно ножом, наношу ему удар прямо в лицо, тем временем позволяя пальцам скользить по жёстким светлым волосам Джона.
Я просто хочу, чтобы Валере стало не наплевать. Пусть только на какое-то мгновение. Хочу, чтобы он вспомнил, кто я и что когда-то значила для него. Всего лишь на секунду.
Я обвиваю шею Джона руками, не отрывая его от его действа, и слегка откидываю голову, открывая тем самым шею и при этом удерживая взгляд Валерки.
- Пошло всё лесом. - Только я изрекаю это, как мои губы сминают с животной страстью.
К моему удивлению, он поднимается.
Звук удара стекла о мраморную столешницу невероятно громок. И весьма решителен.
- С меня хватит.
Джон застывает напротив меня. Я не отпускаю его. Внезапно нервничая больше, чем в любой другой момент до этого; вся моя ярость испаряется, точно дыхание в пустыне.
Стараюсь успокоить хаотичный марш своего сердца, тяжело дыша и дрожа от рваных вдохов и выдохов.
- Джон, - его голос тих, но таит в себе угрозу. – Я ошибся. Отпусти мою жену.
- Нет, нет. - Я удерживаю Джона всем телом, пытаясь не позволить ему отпустить меня. Но ему это удаётся. Встаёт на ноги, лицом к Валере, робот готов к его следующим указаниям.
От этого я отчётливо ощущаю себя девкой разового применения и дрожащими пальцами натягиваю чашечки бюстгальтера.
- Уходи. - Валера кивает головой в сторону двери. Джон подбирает галстук на кровати и направляется к выходу, зажимая для меня даже мимолётный прощальный взгляд.
А с чего ему одаривать меня таковым?
Степень, с коей я ненавидела себя три минуты назад, возросла в геометрической прогрессии. На порядок больше.
- Какого чёрта?
Валерка рукой обхватывает свою шею, едва заметно туда-сюда покачивая головой. Говорю не в пустоту комнаты, застывшую пред ним.
И тогда он наталкивается взглядом на меня.
Он смотрит с отвращением.
И со злостью.
Лицо нахмурено, глаза пылают. Он подходит ко мне, медленно, и я отползаю, пятясь от него.
Останавливается, направляя свой кинжал-взгляд в сторону груди, кромсая в клочья всё, что могло выжить от нашей прежней близости.
Внезапно он подходит ко мне, грубо сжимая руку жёсткими пальцами, – впервые за два года он касается меня – накрывая моё украшение другой рукой. В кулаке его сжаты наши кольца, он дёргает, и цепочка беззвучно рассыпается. Он отшвыривает её, и она падает на пол с металлическим лязгом, проскальзывая и замирая у стены.
- Я, нахер... блять, как я ненавижу тебя. – Он трясёт меня. – Вот единственное, о чём я думал, что чувствовал. Кроме раздирающего отчаяния и боли. Меня от тебя выворачивает. Как. Мать твою. Ты могла?
Я вырываю руку, но он вновь стискивает её.
- Знаешь, что я пережил, Тини? Нет никаких грёбаных... никаких грёбаных путей для меня вернуть время вспять. Понимаешь? Два долбанных года. Я думал, что ты трахнулась с тем парнем. Ты позволила мне так думать... и знаешь... Только одно может быть хуже этого. Это, мать твою, узнать, что ты этого не делала!
Вена его раздражённо раздувается, прорезая лоб.
- Ты этого не делала. Ты этого не делала... Но я-то... моя Тини. Я думал, может... у тебя должно было быть... что-то. За два грёбаных года. Что-то! Кто-то. И я думал. Думал, что смогу... вынудить тебя... и я не могу, нахер, сделать это.
- Что? О чём ты, Валер?
Он же, кажется, не слышит меня. Продолжает, не отвечая мне, всё ещё борясь с моими попытками вырвать руку.
- Ты чертовски лживая сука... Ты знаешь, какого это, понимать, что ты потерял всё – зря? А?
Я киваю, и это выводит его.
- Нет, чёрт возьми, ты не понимаешь. Тини... ты никогда не испытывала этого. Ни разу. Осознание, что есть любовь... Ты думаешь, что любовь – это счастье. Ты не знаешь.
Он акцентирует внимание на этом, отпуская меня с небольшим толчком.
- Ты – не знаешь, - цежу я ему в ответ.
Комната становится одним расплывчатым пятном, детали сжимаются в эмоциях, отражённых на его лице. Ярость затуманивает взор, становясь под вытянутыми бровями убийственной. Волосы в диком беспорядке ниспадают на лицо.
- Но тебе никто не давал права решать всё в одностороннем порядке! – Он направляет кулак по направлению к полу, а другой будто сжимает, сдерживаясь от желания придушить меня.
- Ты мог бы добиться правды. Если бы хотел. Но я видела, как ты смотрел. Точно наконец нашёл выход.
Вот и вся правда. Почему я не стала отрицать. Он хотел, чтобы я оказалась изменницей.
- Чушь.
Я пытаюсь приподняться на ноги, но он отталкивает меня на кровать.
Сопротивляюсь, и он рядом с моим своим коленом придавливает матрас.
Никогда он не выглядел таким внушительным или мужественным, как в этот момент, когда склоняется надо мной, одну руку ставя рядом с моим плечом, а другой схватившись за лифчик между грудями, обездвиживая на кровати.
- Думаешь, я не помню? Я купил его тебе.
Проклятая вещица сделана на славу, ибо когда он оттягивает её от моей груди, я вслед за ней поднимаюсь, ощущая себя марионеткой. Отклоняюсь подальше от него, и он сжимает рукой плечо, сдерживая меня, этим же временем щёлкая передней застёжкой – и тесемки отлетают к лопаткам.
- Что ты творишь?
Его движения безудержны: лифчик слетает вниз, руки мои дёргаются назад, а грудь выпячивается прямо пред ним. Его разгорячённые губы оказываются против моего соска, требуя. Он посасывает невыносимо мучительно, оставляя, терзая другую грудь и возвращаясь обратно вновь. Рот его поглощает, вбирая кожу по пути вверх по изгибам шеи, когда я пялюсь в потолок, тем временем как он, обернув рукой мою талию, удерживает меня на месте. Он тяжело выдыхает мне на ухо, оттягивая мочку зубами:
- Я намереваюсь трахнуть свою жену.
Тело моё оживает. Каждое ощущение столь же остро, сколь лезвие. Поцелуи его на моей шее, подбородке, в поисках рта. Они внедряются в меня, сквозь плоть, через все слои, прямо в кость.
Рубашка под моими руками мягкая, поношенная, и я прижимаю ладони к его грудным мышцам, ощущая всю мощь. И жар.
- Моё, - неистовствует моё тело. – Моё.
Но это не так.
Я отталкиваю его, что есть сил, и он отпрянывает. Выпрямившись, срывает с себя рубашку через голову, остервенело бросая её на пол. Я вижу, как он дышит. Могу чувствовать его дыхание. Своё дыхание. И ощущаю его запах. Вновь отталкиваю. С силой надавливая на сей раз на его обнажённую кожу, каким-то образом встаю, надвигаясь, пока его спина не ввергается в стену, абстракционистская гравюра подле его головы вибрирует от удара тела.
Его сжатые глаза приоткрываются, суживаясь. Мы испепеляем друг друга взглядом, и я тянусь к нему, накрывая губами подбородок, скулы, пробуя на вкус кожу, в то время как его руки сжимают пояс моих джинсов в кулаки. Он притягивает меня к себе, грудь моя теснится против его грудной клетки, тем временем как я вонзаю зубы в сетку мышц между плечом и шеей. Он тянет, притягивает меня к себе, руки его обвивают мой зад, удерживая, прижимая к себе, а я пытаюсь добраться до его плоти под кожей.
Сильно.
Хочу наказать его за всё это. За эти слова. За тех женщин. Прикусываю сильнее.
Он не издаёт ни звука, но я ощущаю, как его рука шествует по моей спине, шее, запутываясь, наконец, в волосах. И оттягивает меня назад. Жёстко. Я спотыкаюсь, теряя баланс, моё равновесие летит к чертям. Он позволяет мне упасть, и я опрокидываюсь на кровать под неудачным углом и соскальзываю, спина моя ударяется об пол, одна нога опускается вниз, другая же опирается о край кровати. Чтобы оттолкнуть его, я выпячиваю ногу, и его грудь встречается прямо с пяткой моей сандалии, когда он приближается ко мне.
Рука его обхватывает мою лодыжку, перетягивая меня на кровать. Он срывает ремешки с моей обуви, стягивает и отбрасывает её. С другой поступает также, а после вновь переходит на меня, зубами прикусывает шею – то самое место, вязкие мышцы, что одарила укусом я. В голове – хаос, я чувствую потоки крови под своей кожей. В горле булькает, и он перемещается, чтобы накрыть звук. Боль эта есть сладострастие. Физическая вместо эмоциональной. Это затемняет моё отчаяние. Резкость и свирепость – вот, что переполняет меня, не оставляя места для жалости к себе и для собственной ненависти.
Пропускаю пальцы сквозь его волосы, давая подобие ласки. И дёргаю. Достаточно сильно, чтобы отвести лицо от шеи. На лице его написано презрение и равнодушие, и я даю ему пощёчину. Рука горит от контакта. Но я повторяю попытку.
Второй удар – и он отворачивает от меня лицо, замирает, нависая надо мной с закрытыми глазами. Когда же наши взоры встречаются, его глаза влажные; слезинка, возникшая в уголке, скатывается по его чуть не бритой щеке. Мой большой палец дотрагивается, прежде чем я успеваю остановить себя, вытирая её. Пряча. Убирая с поля зрения, потому как я не должна запоминать его плачущим. Коль скоро я не должна думать о его страданиях.
Он накрывает своей ладонью мою руку, сжимая их вместе.
- Всё, что я чувствовал, - заговаривает он, отвечая на мои молчаливые мысли, как и по обыкновению это делал. – Всё, что я чувствовал в течение долгого времени – это ненависть. Мне казалось, что я не могу ощутить ничего более. Думал, что смогу выйти из себя, уподобившись животному, и почувствовать хотя бы похоть. И нужно-то просто забыть о тебе на каких-то пятнадцать сраных минут. Но я не могу.
Хочется сказать ему, что мне всё равно. Но мне не всё равно.
- Каждый чёртов день я смотрю на эти грёбаные документы. – Его лицо невозможно серьёзно, а глаза блестят. – Каждый чёртов день. Я обещаю себе подписать их завтра.
Его губы касаются моих, сладкое и чувственное проникновение языка в рот расслабляет и одновременно скручивает всё внутри. На вкус он как лакрица и ирландский виски. Глубокий-глубокий оттенок, который распространяется гораздо глубже, нежели его рот или мой. На вкус он как Валера. Каков он всегда. Оттенок этот ассоциируется с домом. Я цепляюсь за его шею, удерживая наш с ним поцелуй, дегустируя стихийный мятеж, ощущая, как тепло его рта распространяется по лёгким. В моём дыхании, смешиваясь с кислородом, отключая мозг и ослабляя колени.
Он просовывает руку под меня, целиком поднимая на кровать, при этом не прекращая терзания губ. Сердце у меня уже где-то в районе горла, он должен попробовать его, прежде чем перейти на подбородок, шею, где виднеются кровоподтёки, плечи и ключицу. Он проводит приоткрытым ртом, дотрагиваясь зубами, по моей коже. Дегустируя. Как и я пытаюсь начать дышать им. Он старается ощутить кожу на кончике зубов.
Как Джон ранее, он сдавливает мои груди друг к дружке. Обрушиваясь на них губами, покусывая и посасывая, покачивая ими против лица. Моя кожа покрывается мурашками под его руками. Он склоняется к одной груди, упорно пощипывая другую. Оттягивая и скручивая, без всякой пощады. В отличие от времени с Джоном, я ощущаю, как желание скручивает внутренности, пронзая их, просачиваясь теплом в животе и обжигая нижнюю плоть. Везде. Абсолютно везде.
Опускаясь на колени, он тянется к моей застёжке. Ловко расстёгивает молнию, перехватывает пояс и обнажает меня одним резким движением. Как по мановению волшебной палочки, материал сползает на пол, разводя мои ноги.
Он проводит носом по хлопку у моей промежности, следуя за мной, отползающей по кровати. Я натыкаюсь на изголовье, он наблюдает за мной, и его губы искривляются в усмешке, прежде чем он опускает голову, настойчиво касаясь зубами возвышенности, медленно переходя от лобковой кости к клитору. Его пальцы впиваются в кожу моих бёдер, широко расставляя ноги так, чтобы он мог опуститься ниже, дабы ласкать меня через влажную ткань.
Я не могу дышать, не могу говорить, не могу думать.
Подцепляя край трусиков и оттягивая их в сторону, он возобновляет свои терзания, на этот раз напрямую контактируя с плотью. Его пыл интенсивен и горяч, он поглощает меня. Мои согнутые колени дрожат, когда он ласкает меня гладким языком, проникая в открытость тела, погружаясь в складки, пробуя и дегустируя каждую, прежде чем проскальзывает в меня двумя пальцами и начинает сгибать их.
- Ты такая дико влажная. И пахнешь, как чёртов океан.
Я выгибаюсь от его прикосновения, от которого его электроны перешли в моё тело, заряжая все клеточки до полнейшего неистовства.
- Для кого ты такая влажная? Для Джона? Или меня?
Не отвечаю, лишь тянусь и сжимаю его запястье, вытесняя и вновь вводя пальцы. Трахая себя его рукой. Хочу, чтобы его рот вновь опустился на клитор. Желаю, чтобы он замолчал. И мечтаю не помнить, что Джон вообще существовал.
Он убирает руку от моего тела, погружая влажные пальцы мне в рот, сжимает лицо, челюсть. Глазами впивается в меня и требует:
- Кто?
Я вкушаю себя, формируя слово в ароматах собственного распутного отчаянья.
- Ты.
Он погружает пальцы глубже, словно закупоривая меня моим же вкусом, моим же голосом.
- Отчего же?
Я отталкиваю руку ото рта. И он накручивает мои волосы на кулак и тянет, раскачивая, выцеживая сквозь стиснутые зубы:
- Отчего?
- Это всегда, мать твою, был ты, идиот.
Его губы обрушиваются на меня, царапая зубами. Я вожусь с его застёжкой, выдёргивая бронзовые пуговицы из петель и отчаянно стягивая джинсы вниз.
Он выпрямляется, отрываясь от моего влажного, распухшего и посиневшего рта. Стаскивает штаны ровно настолько, чтобы достать член из боксёров. И рот загорается от ощущений. Большой, толстый, ненасытный. Я наклоняюсь, не касаясь его руками, встречая его так, как делала это в браке. Одно затяжное движение – и мои губы оказываются максимально близко к основанию, насколько это возможно без удушья, мышцы щёк прогибаются, образуя вакуум вокруг члена, и возвращаюсь обратно, лаская языком, по длине, к головке и расщелине.
Он солёный на вкус.
Валера абсолютно молчалив, а на вид он как возвышающаяся надо мной неприступная башня. Но лицо его всё же, как и тело, изрядно напряжено, и присутствует необузданность в глазах.
Руки его баюкают мой затылок, медленно скользя по волосам.
Сжатые его челюсти – моё единственное предупреждение. И он толкается членом по самые миндалины, мои глаза наполняются слезами, когда он отступает и толкается вновь. Его руки, запутавшиеся в волосах, удерживают меня на месте, не давая отстраниться, и я пытаюсь сжать волю в кулак, сосредоточив внимание на ветвящихся по руке вверх, напоминая внутреннюю сторону древесного листа, венах, наполненных протекающей по ним кровью, и на выпуклых от напряжения мышцах.
Но я начинаю давиться.
Четыре толчка, шесть, десять.
Опираюсь одной рукой на его бедро, чувствуя выступающую кость, сдерживаю интенсивность движений; я втискиваю пальцы, выталкивая. Помогая. Другой же сжимаю яички, и без того уже напряжённые.
Он отталкивает меня. Я опрокидываюсь на подушки, тут же возвращаясь в сидячее положение. Он поднимается с колен на корточки, краснеет и, тяжело дыша, рукой сжимает член, волосы падают ему на глаза.
Прикасаюсь пальцами к своему рту, вытирая, убирая блестящую слюну с губ.
Он сжимает кулак, глядя на меня из-под густых бровей. Уголок его рта изгибается в циничной улыбке.
А затем надвигается на меня, сжимая мои бёдра и переворачивая, переставляя на колени. Кладу руки на спинку кровати и отстраняюсь, оттопыривая зад. Он рычит - хрипло, одичало - когда сминает мою плоть, проскальзывая пальцами под швы трусов, а потом стаскивает их по ногам. И оставляет их скрученными на бёдрах, я же раздвигаю колени так широко, насколько только позволяет бельё.
Оглядываюсь через плечо и вижу его руки, раздвигающие мои ягодицы, как он проводит языком от клитора до копчика. Вытерев рот предплечьем, он становится поудобнее между моими ногами.
- Трахну тебя, - изрекает он. И входит.
Воздух совершенно оставляет меня, и я не могу захватить его вновь. Пытаюсь вспомнить, как дышать, пытаюсь осознать, что его член не настолько большой, чтобы на самом деле достать до диафрагмы, пусть даже это так сейчас и ощущается. Задыхаюсь, скручиваюсь, кожа моя стягивается, волосы выбиваются из пучка. Смутно чувствую его ноги позади себя, руки – на своей талии, что прижимают меня навстречу его толчкам. Недостаток кислорода и раскалённое добела возбуждение утягивают меня, смутно захватывают, погружая в развращённое вожделение. Могу двигать руками и делаю это, чтобы отвести их назад, схватить его задницу и погрузить глубже.
Так глубоко, что больно.
Он стонет, вес его ввергается в меня, сминает, придавливая мой живот к кровати; толчки его маниакальные, бесконтрольные, как и пламя, полыхающее внутри меня, необузданные, а обхват сдавливания мышцами его члена кажется невозможно широким. Оргазм мой набирает обороты, подступает, и я взываю к нему. Надеясь; так или иначе, но надеясь, что он сможет совладать с этим, совладать, прежде чем я разорвусь на миллионы осколков.
- Валерик, пожалуйста.
Я едва сдерживаюсь. Извиваюсь. Прошу. Лепечу, умоляя его.
Я люблю его.
Всегда любила.
- Чёрт, да.
Один решающий рывок, и он замирает, прижимая меня к себе.
А затем достигает пика.
Я чувствую, как забирают частичку меня, когда он отодвигается, разворачиваясь на бок на кровати, скидывает штаны с лодыжек и ложится, тяжело дыша и рукой прикрывая глаза.
Я поворачиваюсь на спину, сосредотачиваясь на воздухе, входящим и выходящим из моего тела, стараясь успокоить дрожащие руки, подрагивающие колени, дикое сердцебиение и побороть эмоции, обжигающие горло и глаза. Скрещиваю руки на груди и дышу, жадно всасывая воздух и рвано, бесконтрольно выдыхая.
Боюсь пошевелиться. Качнуть кровать. Не хочу, чтобы он обратил своё внимание на меня. Пока - нет.
Мы, дыша, лежим.
Я решаю рискнуть, приподнимаясь, чуть смещая вес, когда он поворачивается на локте, взглядом пройдясь по моему лицу, груди, животу, по ногам – и обратно. Его рука оказывается на моём бедре, прежде чем я успеваю установить дистанцию, и он сжимает плоть.
Его пальцы и глаза осматривают меня, и в первый раз за вечер, впервые за два года, я чувствую, что он видит. На самом деле видит. Меня.
Меня, коей я была раньше.
Нас, какими мы были.
Он приподнимается на локте, всё ещё смотря, всё ещё видя.
- Твоя кожа никогда не облепляла так кости. Ты не ешь, моя Тини?
Его голос тих, лишён красок, и я отвечаю ему подобным образом:
- Ем.
Я чувствую, что он принял решение, поскольку складка на лбу сглаживается. Решение поцеловать меня, не вынесенное в пылу сражения. А принятое в ясном сознании. Лишь касание сначала, его мягкие губы против моих. Нежные, сладкие. Он проводит большим пальцем по щеке, остальными сжимая затылок.
Я дышу, прикрыв глаза, концентрируясь на ощущениях, вспоминая, какого это - всецело принадлежать этому человеку. Когда открываю их вновь, то вижу лишь боль. Его глаза открыты и сосредоточены на моём лице. Его рот проскальзывает по моему, царапая щетиной кожу, и Валера прячет лицо в подушку прямо рядом с моим ухом. Его рука, подоткнутая под моё тело, приподнимает меня, прижимая к себе, точно тряпичную куклу, тем временем как грудь его содрогается.
Я никогда не видела, чтобы он так плакал. Практически беззвучно, лишь сотрясаясь телом напротив меня.
- Господи, как же я тебя любил.
Знаю, он ушёл ещё до того, как я окончательно проснулась. Приподнимаюсь на одной руке, другой убирая волосы с глаз. Постель раскрыта и пуста, и хотя пахнет им, самого его нет. Здесь только я.
Но всё-таки зову его:
- Валера?
В ответ лишь тишина.
Прислушиваюсь к ней, вспоминая. Жестокость вчерашнего вечера. Слёзы. Его и мои. Отчаяние, с коим он взял меня, исчерпав горе, всё также интенсивно, но не ожесточённо. Не тогда. Это было медленно, нежно, точно отблески памяти. Воспроизведённые и вновь пережитые.
Как засыпала на его груди, изнурённая, с усталостью в мышцах и эмоциями на грани. Слишком усталая, чтобы думать: а что теперь... Слишком усталая, но всё ещё остро ощущающая его; чувствующая, как он дышит подо мной, обвивая рукой шею и запутываясь ею в волосах.
Я не спала так с тех пор, как...
Долгое время.
Я ставлю ноги, которые чрезмерно чувствительно реагируют на холодный пол. Одежда моя раскидана по комнате, уныло и жалко, каждая лежит в отдельности друг от друга, тем самым напоминая мне, каким образом была отброшена.
Собираю её, мешкая немного то тут, то нам, а затем, замечая себя в зеркале, растянувшемся от потолка до пола, окончательно замираю. По левой стороне шеи – куча фиолетовых синяков там, где он покусывал меня; с плечами ситуация та же. Поворачиваюсь, отчего шея гудит, поскольку я выворачиваюсь так, чтобы разглядеть себя вдоль по спине. Отпечатки пальцев и засосы.
Не беспокоюсь о лифчике. От одного взгляда на него – больно.
Натягиваю футболку, вздрагиваю и замираю.
- Нет.
На полке...
Нет, нет, нет, нет.
Небольшая стопка бумаг. Тянусь к ним, руки трясутся.
- Нет.
Я опускаюсь на пол, подминая под себя ноги, отчаянно рыдая в груду бумаг по бракоразводному процессу, где напротив каждого крестика стоит его подпись.
...Он уехал из Вегаса. Знаю это, благодаря грёбаному фейсбуку. У него тур. Знаю, потому что на «ВалераРусик» точка «com» размещён список крупнейших городов США наряду с европейскими центрами.
Я подписываю документы. На это у меня уходит неделя и две бутылки водки Popov. И потом я отправляю их по почте. Сейчас я разведена. Может, пока не совсем официально; возможно, пока у меня на руках нет окончательного уведомления. Но это детали.
Я чувствую себя несколько голой без своего ожерелья. Я всё утро искала его, с моим кольцом и его, но так и не нашла.
Проходят дни, а фото пробивают свой путь в моей жизни. Тусклые, тёмные клубы и бары, заполоненные людьми, и Валера, сидящий на малой сцене на своём высоком табурете, где рядом теснится его группа. Мне доставляют удовольствие мысли о том, что он выглядит столь же изнурённым, сколь я себя чувствую. Но это не так. Он выглядит как и всегда.
И я такая же, как и всегда.
Несчастная.
И вот однажды, после того как мой завтрак из остатков пирога из кафе казино подступает к горлу, я понимаю, смотря в зеркало и подсчитывая. Я выгляжу не несчастной. Я выгляжу беременной.
Леди в Уолгринсе считает также, потому как она не сводит взгляда с моего Clear Blue Easy и сообщает мне, что тут и так всё ясно. Она поздравляет меня. Точно у меня это всё по плану. Точно я сгораю от нетерпения увидеть знак «плюс» после того, как пописаю на палочку, кою она протягивает мне.
А что я?
Я думаю об этом, идя к своей дерьмовой квартирке. Я всегда знала... не думала, не гадала, знала. То, что стану посредственной мамой. Моя собственная мать не обременяла себя родительскими обязанностями.
Я не вижу улицы, по которой иду; лестницы, ведущей на мой этаж; двери; ключа; кухни и даже туалета. Я просто вижу тонкую белую палочку, кою держу под струёй мочи, гадая, что же я получу, как игрок, впервые севший за автомат. Все семерки? Или дьявольскую ухмылку?
Кто же выиграет?
И как только проявляется знак «плюс», я понимаю. Победа на моей стороне.
- Правда?
Думаю, да.
«Завтра» наступает сегодня. Я спускаюсь в Департамент здравоохранения и социальной поддержки и подаю заявку на программу бесплатной медицинской помощи малообеспеченным. Покупаю нормальные продукты. Такие как молоко. И брокколи, и соус для пасты. А ещё витамины. Я пишу вступительный экзамен на программу технической ветеринарии в JC.
Отказываюсь от интернет-услуг. Это – единственный способ двигаться дальше.
Каждый месяц кладу пятьдесят долларов в банку, что стоит на кухонном столе, туда же идут вечерние чаевые. Не считаю их. А просто продолжаю кидать пятаки, единицы, а иногда и десятки с двадцатками в банку. Когда я надеваю свои первые штаны для беременных, банка у меня уже большая. Мне нравится видеть её, заполненную деньгами. Моими деньгами. Не Валеры. Его – лежат просто у меня в ящике, в первоначальном конверте. Не хочу даже смотреть на них.
Люблю мечтать о шопинге, во время которого покупаю люльку, одеялко, ползунки. Дамочка на моём курсе будущих мам говорит, что нужна будет ещё вещица - подушка для кормления. Добавляю и её в свой список.
Теперь я веду их. И ставлю галочки.
Кроме одной.
Напротив «Рассказать Валере».
Это – моя дилемма. Иногда я думаю, что у него есть право знать. В другие моменты мне кажется, что будет лучше, если он останется в неведении.
Порой я кажусь себе лгуньей, а порой мне кажется, что это просто защитная реакция.
Я уже скрывала от него правду раньше.
Кроме философских стенаний, есть практическая проблема – каким чёртовым образом мне сделать это? Я оказываюсь в библиотеке, прерываю своё обучение, вперившись взглядом в письмо, в котором в строке «кому» стоит адрес Валерки. Сердце колотится как сумасшедшее, и я потею. И говорю себе, что это не идёт во благо маленькому мистеру.
Раньше он придавал мне храбрости. Господи, это было так давно.
Закрываю вкладку и возвращаюсь к тому, как понять, что животное обезвожено.
Шаг за шагом я превращаю часть своей небольшой студии в детскую.
Благодаря секонд-хэндам и гаражным распродажам я покупаю столик для пеленания, люльку и автокресло, хотя у меня и машины-то нет. В Цезаре меня снимают с этажа казино и переводят на должность официантки в баре. Не шибко там легче для меня, но несколько приемлемее, думаю, для них. Денег там выходит меньше, но ненамного. Моя банка всё ещё пополняется.
В первые часы после полуночи, когда я возвращаюсь домой, у меня всё так ноет, что я не могу более удерживать себя в вертикальном положении. Я прислоняюсь к горе подушек и разговариваю с маленьким мистером. Он потягивается, стукает ножкой и делает кульбиты под моими руками.
Я думаю о собственном отце. Думаю о Валерике. Достаю телефон и пытаюсь написать ему. А вместо этого кладу телефон на живот.
Он сказал, что никогда больше не желает меня слышать.
И я просто не знаю, что делать с этим.
Я не плачу. Не так уж часто. Время от времени. Когда вижу девушку, находящуюся на примерно таких же сроках, как и я, которая идёт по дороге за руку с мужем. Интересно, гордится ли он ребёнком, который развивается в ней, своим ребёнком? Ведомо ли ему ощущение сопричастности, чувство семьи? Улыбаюсь, когда мы проходим мимо друг друга, но это вежливая улыбка.
Потому как внезапно я чувствую себя очень, очень одинокой.
Той ночью я делаю это. Набираю его. Гудки разрывают перепонки, и я отвожу телефон от уха на пару дюймов. Глубоко вдыхаю, когда они прерываются, но это лишь голосовая почта. Прочищаю горло и говорю лишь одно.
Я действительно не хочу сообщать ему через голосовую почту. Не знаю, хочу ли я вообще говорить ему, потому как не уверена, что смогу вынести молчание на том конце линии. Либо осуждение.
Или его неохотное участие.
Я просто прошу перезвонить. Отмечая, что это важно.
Он не перезванивает.
Недели проходят, и я тешу себя мыслью, что хотя бы попыталась. Может, не очень настойчиво, но теперь его неведение на его совести. Не на моей.
Может быть, я позвоню маме и признаюсь ей. Может быть.
Последние недели – самые тяжёлые. Срок мой приходится на середину июня, на жару. На такую, что привычна пустыням.
Я с нетерпением жду не только появления на свет маленького мистера, но и отъезда из Лас-Вегаса. Моя программа не заканчивается этим годом, но когда это произойдёт, я уеду. Из этого абсолютнейшего ада, чтобы вырастить маленького мистера в каком-нибудь зелёном месте.
Новом.
Свежем.
Полностью соответствующем моему внутреннему я.
Я видел сон. Он был тяжёл и груб,
Я был испуган, обречён и глуп.
Из под колёс летела пыль дорог,
Хотел остановиться, но не мог.
И где-то по пути мелькнула ты,
И на веранде зацвели цветы.
Но я ушёл. Я должен был уйти,
Я знал, кто ждёт меня в конце пути.
Я видел сон. Он был тяжёл и груб,
Я был испуган, обречён и глуп.
Но я проснулся. Снова пыль дорог
Из под колёс летит. Но я не смог...
Тебя забыть. Я знаю – в эту ночь и ты
Увидела во сне своём цветы,
И выросшего сына на руках.
И поняла - я к Вам приду не в снах.
Мне в этой жизни большего не надо,
Ведь это ты спасла весь мир от Ада.