Когда звенят часы — бегут лета,
Я вижу, день спешит в уделы тьмы,
Фиалки выцветают и листва,
Собольи кудри посеребрены.
Гляжу я на нагие дерева,
Что тень стадам дарили в летний зной,
Увязана в стопы, шуршит трава,
При перевозке, жухлой бородой.
Тогда скажу тебе о красоте—
Жестоко к ней течение времен,
Она исчезнет, как исчезнут все,
Кто красотой в потомках не продлен .
Серп Веремени касается всего,
Лишь в детях ты умилостишь его.
Оригинал и подстрочник Шаракшанэ:
When I do count the clock that tells the time,
And see the brave day sunk in hideous night,
When I behold the violet past prime,
And sable curls all silvered o'er with white,
When lofty trees I see barren of leaves,
Which erst from heat did canopy the herd,
And summer's green all girded up in sheaves
Borne on the bier with white and bristly beard:
Then of thy beauty do I question make
That thou among the wastes of time must go,
Since sweets and beauties do themselves forsake,
And die as fast as they see others grow,
And nothing 'gainst Time's scythe can make defence
Save breed to brave him when he takes thee hence.
Когда я считаю удары часов, сообщающих время,
и вижу, как прекрасный день погружается в отвратительную ночь;
когда я смотрю на отцветающую фиалку
и на соболиные кудри, сплошь посеребряные сединой,
когда я вижу голыми, без листвы, величественные деревья,
прежде укрывавшие от жары стадо,
и зелень лета, всю увязанную в снопы,
которые везут на дрогах, с белой колючей бородой;
тогда я задаюсь вопросом о твоей красоте,
понимая, что ты должен исчезнуть вместе со всем, что уничтожено
Временем,
поскольку все прелести и красоты пренебрегают собой
и умирают, как только видят, что подрастают другие,
и ничто от серпа Времени не может защитить,
кроме потомства, которое бросит ему вызов, когда оно заберет
отсюда.